Она – копия Яны.
Я присел на краешек стула, снял ушанку. При выдохе изо рта идет пар. Почти как у нас в казарме. Смешно.
– Ну-ка, растапливай печку! – Яна протягивает мне бутылку с керосином. – Только экономно!
Я плеснул на доски. Поджег. Доски были сырые, комната мгновенно заполнилась дымом, так что пришлось приоткрыть входную дверь.
– Угости мальчика, – говорит Эйжбе-та Даниловна.
– Я сыт. Что вы!
– Сиди! – она достала банку американской тушенки, консервный нож, протянула мне. – Открывай! Раненые подарили…
– Ей-богу! Я сыт. Нас кормят, – говорю, открывая банку.
– Знаем, как вас кормят.
Наконец дрова разгорелись, «буржуйка» запела, раскраснелась. Сидим с Яной за столом, уминаем американскую тушенку с картошкой. Потрескивают дрова в печурке, над столом висит «тарелка» радио. Звучит баркарола Чайковского. Как будто и нет никакой войны.
Эйжбета подперла голову рукой, сбросила ворох одеял, смотрит на нас -юных, здоровых. Тепло, уютно, хорошо.
И вот событие – к Сергею из Астрахани приехала мать.
Мы чистили оружие: стоим за длинным столом, разбираем свои винтовки образца 1897-1912 годов, смазываем детали, переговариваемся, – когда вдруг дневальный гаркнул на всю казар-иу: «Иванов! Сергей!.. Беги на проход – к тебе мать приехала!»
Сергей обалдело смотрит на нас, стоит как вкопанный, словно ноги у него отнялись, не может сдвинуться с места.
– Чего стоишь? Беги! – говорит Никитин.
– Ребята, пошли?! – дрожащим голосом просит Сергей.
– Мы-то зачем?
– Прошу, пошли, а? – и тащит нас за руки.
И вот несемся мы втроем к проходной…
– Ма-аа-ма-а!
Сергей прижимает к груди миловидную женщину лет сорока пяти, не больше, а мы смотрим на ее слезы, безмолвные ручейки, ползущие по щекам.
– Как добралась? – еще сжимая в своих объятиях мать, спрашивает сын.
– Добралась… А исхудал-то как…
– А это мои друзья: Юра и Петр.
– Антонина Васильевна, – представляется она и достает из торбы сухари, нам и Сергею.
Мы стали отнекиваться, но Сережа сунул в руки по два сухаря, а для примера громко откусил полсухаря. Стоим, значит, в проходной, жуем сухари такие вкусные. Так, что у Юрки уши движутся в такт челюстям – вверх-вниз, вверх-вниз. Антонина Васильевна уже протягивает сухарик сержанту, дежурному.
В проходную заходит майор. Недоуменно смотрит на нас. Ему пройти никак не возможно – мы полностью заполнили проходную. Прижимаемся к стене, образуя узкий проход, прикладываем руки к вискам, во рту торчат сухари.
– Что за базар? – майор возмущен.
– Ко мне мать приехала, – радостно сообщает Сергей, предварительно вынув изо рта сухарик.
Майор улыбается:
– Вольно! – протискивается сквозь наш строй. Уходит.
Скверик. Давно не чищенный. Протоптанные тропинки расходятся в разные стороны. По ним люди сокращают свой путь.
На заснеженной скамье сидят двое: мать и сын.
– Ну, рассказывай? – говорит Антонина Васильевна.
– Все хорошо. – Сергей жует домашнюю лепешку с вяленой рыбиной.
– Тяжело?
– Привык. Не страшно. Помолчали.
– После окончания туда? Сергей вздыхает:
– А Лена перестала мне писать… Мать опускает голову, плотно сжимает губы:
– Она тебе не пара, сынок. Еще встретишь.
– Не могу забыть.
Возле суетится воробышек, подбирает крошки.
– Спасибо что приехала. – Сережа обнимает мать, целует. – Ты у меня еще такая красотка, – говорит он.
– Ну уж красотка, – плачет. – За что его так сразу…
Мать и сын раскачиваются из стороны в сторону. Молчат.
Мимо них идет женщина. Встречается глазами с Сергеем. Он вскакивает, вытягивается в струнку:
– Здравия желаю!
Женщина смотрит на него. Не узнает.
– Мы с вами ездили на хлебозавод.