Вот мой обычный день. К одиннадцати часам утра надо быть готовой к репетиции. Для этого нужно очень рано встать, сделать необходимые гимнастические упражнения. Раньше они занимали у меня два часа, потом полтора, сейчас — тридцать, иногда двадцать минут. Это обязательно. Нужно «прибрать» себя, привести в порядок, заняться косметикой. Какое-то время уходит на завтрак, ибо впереди — рабочий день, в ходе которого просто неприлично перекусывать на ходу бутербродами. Нужно обязательно привести в порядок горло — актриса не может репетировать с севшим или хриплым голосом.
Есть еще и домашние дела, их надо успеть сделать, как и всякой женщине, которая ведет свой дом и любит его.
Репетиции заканчиваются в два часа, иногда позже. Сейчас у нас в театре хорошая столовая, мы можем там пообедать и, если это нужно, сразу идти на вечерний спектакль. То есть имеются определенные, вполне сносные условия. Сегодня актеры очень много трудятся, чтобы заработать себе на жизнь. Раньше тоже приходилось зарабатывать, но как-то это было легче. Может, потому, что жизнь была дешевле, а может, и оттого, что нечего было покупать…
На спектакль я обычно прихожу за полтора часа до начала. Если начало в семь часов, то в пять пятнадцать я выезжаю из дома и в пять тридцать уже в театре. Полтора часа мне нужны для подготовки. Я никогда не отступала от этого распорядка.
После спектакля надо разгримироваться, приехать домой, успеть еще что-то сделать по хозяйству и приготовиться к завтрашнему дню. А назавтра — снова такой же режим. И так изо дня в день, за исключением выходных. Это довольно тяжело, и к этому надо привыкнуть.
Я сказала, что театр порабощает актеров. Но это сладкая каторга, и я не променяю ее ни на что.
Помимо этого, нужно знать новости искусства в стране и за рубежом. Есть еще другие интересы, общественная жизнь, которая всегда была для меня очень значимой. В ней я участвовала очень активно во время моих простоев. Но она не заканчивалась, когда начиналась работа в театре. Все вместе создавало значительные нагрузки.
В 1975 году я была избрана президентом Федерации художественной гимнастики СССР и занимала эту должность почти восемнадцать лет — до 1992 года. Я очень любила художественную гимнастику и сейчас ее люблю, — когда вижу соревнования по гимнастике, страшно волнуюсь и болею за наших.
Я очень старалась быть хорошим президентом. Старалась добиться, чтобы наши гимнастки вышли на первые места в этом очень красивом виде спорта. И понимала, что художественная гимнастика — не просто ловкость и сила. Это искусство, потому она и именуется художественной. У нас были тогда очень большие сложности с этим видом спорта, потому что лидирующее положение в художественной гимнастике занимали талантливые болгарки…
Президентом федерации я стала не случайно, но по воле случая — так бывает. Меня пригласили на тренировочный сбор гимнасток, который проходил на спортивной базе в Новогорске. Это было обычное приглашение: выступить, пообщаться с девочками, ответить на их вопросы. Но я по натуре очень любознательная, никогда не упускаю возможности узнать или увидеть что-то новое.
После выступления я пошла в тренировочный зал и увидела, что на «растяжках» стоит очень красивая, совершенно очаровательная девушка, а лицо у нее — волевое. Ну просто прелесть!
Я потом старшему тренеру Валентине Батаен сказала:
— Вы воспитали гимнастку, которая будет во главе турнира…
Это было перед мировым первенством в Базеле. Действительно, чемпионкой оказалась именно она — Ирина Дерюгина. Впоследствии Ирина стала двукратной чемпионкой мира, спортивной знаменитостью.
И вот буквально с этого моего предсказания и гимнастки и их тренер решили, что я им принесу удачу. Никак не думала, что с поездки в Новогорск начнется мой «союз» с художественной гимнастикой, который будет длиться много лет и принесет мне много радостей и… немало огорчений.
Эстетические идеалы художественной гимнастики — гармония и красота человеческого тела, — мне думается, очень важны сегодня в жизни и в искусстве. Более того, искусству есть чему поучиться у спорта. Я все чаще сталкиваюсь с примерами того, как на сцене и на экране мы явно недооцениваем здоровье и привлекательность как основу нравственной цельности и физической красоты. Становится привычкой в лице, фигуре, во внешности хорошего, умного и доброго человека, «положительного героя», как пишут критики, обязательно подчеркивать некоторую ущербность. Из этого распространенного, к сожалению, явления кое-кто старается вывести чуть ли не новое направление в искусстве: талант подменить некой «странностью».
Хочу быть правильно понятой: я отнюдь не думаю, что некрасивый или физически ограниченный человек не может обладать прекрасными душевными качествами. Сколько угодно таких примеров! Но в искусстве стало почти правилом: если человек душевный, значит, обязательно ему природой недодано… И вот с этим я уже не согласна. И я видела, что именно художественная гимнастика поможет сформировать пожелания зрителей к создателям новых фильмов и спектаклей. Вот поэтому я и дала согласие стать президентом федерации.
Узнала я о своем избрании после возвращения из Болгарии, где снималась в фильме «Я буду приходить в твои сны». Художественная гимнастика мне была близка по своей природе, я ее рассматривала даже не как вид спорта, а как искусство, сочетающее музыкальность, пластичность, изящество, особое женское очарование. И меня совершенно не устраивало, что наши гимнастки на фоне девочек из других стран выглядят серенькими, неприметными. Я поставила перед собою и моими новыми подопечными амбициозную цель: добиться, чтобы наши гимнастки вышли в мировые лидеры. А почему бы и нет? У нас очень красивые, грациозные спортсменки. Бог ни талантом, ни способностями их не обидел, а по волевым качествам многим зарубежным гимнасткам они давали сто очков вперед. И мне за них было очень обидно. Решила взяться за художественную гимнастику всерьез. Тогда это был чисто женский вид спорта, он не входил в программу Олимпийских игр и даже Спартакиад народов СССР, всерьез его не принимали. Я поняла, что мне нужна авторитетная поддержка, помощь. Надо пробиваться на телевидение, в прессу, создать вокруг художественной гимнастики ореол привлекательности, зажечь общественный интерес. Понимала, что одной мне такое не по силам. Чтобы ввести художественную гимнастику в Спартакиады, а тем более превратить в олимпийский вид спорта, для этого надо было потрудиться.
Тогда в космос был запущен корабль «Союз» с Юрием Викторовичем Романенко и Георгием Михайловичем Гречко. Я обратилась к Георгию Тимофеевичу Береговому, который командовал отрядом космонавтов, попросила его, чтобы помог, назначил кого-либо из космонавтов к нам в помощники.
Помню, пришла 8 марта 1978 года в театр. Он гудел: получена телеграмма из космоса — поздравление с праздником Элине Быстрицкой и… всему коллективу. Авторитет космонавтов тогда был очень высоким, героика космических полетов еще не угасла. И телеграмма из космоса в театре стала особым событием…
Юрий Викторович Романенко стал вице-президентом федерации. Девочки-гимнастки ликовали.
Я ни разу не встретилась с Юрием Викторовичем, меня предупредили, что у него ревнивая жена. Но он нам очень помог. Я ему часто звонила, и он добился, чтобы были сделаны телепередачи, опубликованы статьи в прессе, улучшились условия для тренировок. Словом, он вел большую работу, очень ответственно и, я бы сказала, с большой симпатией относясь к красивому виду спорта.
И я, и Юрий Викторович, и, естественно, тренеры приложили немало сил, для того чтобы художественная гимнастика стала популярной в стране, люди начали ждать соревнований как праздника красоты и грации. Когда «мои девочки» выходили на ковер, у меня замирало сердце от любви к ним.
Мои связи с художественной гимнастикой сохранились до сих пор. Это, наверное, уже навсегда.
Вопреки множеству легенд о «неуправляемости» и необязательности актеров, раньше в театральных коллективах была весьма строгая дисциплина. Допустим, если актер без уважительных причин не работал, не приходил на репетиции и вообще манкировал своими обязанностями, ему делался денежный начет, и он расплачивался из своего кармана.
Я была членом Президиума горкома профсоюза работников искусств, и мы часто рассматривали подобные конфликты. А теперь многие пункты трудового законодательства сами по себе сошли на нет, а новые не действуют.
С другой стороны, тогда права актера надежно защищались, нарушать их для руководителей театров было небезопасно. Я не думаю, что это была идеальная схема взаимоотношений. Довольно часто приходилось сталкиваться с откровенным произволом и самодурством. И все-таки ему можно было противостоять на законных основаниях.
Сейчас все законы переписываются… Но разве возможно принять законы на все случаи жизни, особенно творческой? Правда, иногда «обиженные» обращаются за защитой к прессе, но для этого требуются смелость и уверенность, что журналисты ничего не напутают. Ибо разобраться во внутритеатральных отношениях необычайно сложно.
Получается, что, как и раньше, так и сейчас, актер совершенно беззащитен, открыт. Чтобы не сломаться, не сгинуть в безвестности, он должен быть очень сильной личностью. Я это знаю по собственному опыту.
Я работала тогда, когда явно заболевала и мое состояние требовало постельного режима и лечения. Руководство театра мне вроде бы «посочувствовало» — на свои основные роли я получила дублерш. Этим мне давали ясно понять: незаменимых нет.
Но самое главное — я себя не могла победить. Я была избалована уникальной режиссурой Герасимова, Эрмлера, Егорова — в кино и Бабочкина, Варпаховского, Капланяна, с которыми я с наслаждением работала, — в театре… И у меня уже сложилось свое отношение к той или иной работе.
Варпаховский предложил мне однажды роль, от которой я отказалась: понимала — она, как говорят, не моя. И тут же подала заявку на ту, которую мне хотелось бы получить. Я его очень просила отдать мне эту роль.
У меня с Варпаховским были чудесные отношения, и он попытался мне объяснить:
— Вы понимаете, Эличка, Марья Ивановна (героиня, актриса в пьесе Алешина «Главная роль». — Э.Б.) — белый лебедь, а вы лебедь черный. Понимаете разницу?
Но я не понимала эту «разницу», думаю, не она продиктовала в данном случае распределение ролей.
Меня всегда интересовали роли именно актрис, так как я искала и не находила ответ на вопрос всей моей жизни: как, почему становятся актрисами?
Да, мне очень хотелось сыграть Марью Ивановну, и я была убеждена, что хорошо сыграю ее, но я этой роли не получила. Не знаю почему. Интрига с белым и черным лебедем придумана изящно, но она ничего не объясняла.
И я решила репетировать роль Марьи Ивановны сама. Внук Пашенной, Володя Сверчков, был у Варпаховского вторым режиссером. Он приходил ко мне и детально рассказывал, какие задачи ставит режиссер, что он хочет от играющей героиню актрисы. Моим партнером был Евгений Матвеев, я его уговорила, и мы вместе показали Варпаховскому роль…
Когда меня утвердили, я чувствовала, что мои силы и моя убежденность на исходе. Но я сыграла, и мне сопутствовал успех.
Это мой характер. Что я могу сделать? Ломать себя? Зачем? И потом: если что-то сломано — надо склеивать, а это уже, извините, «вещь», побывавшая в ремонте…
Представьте себе: самой взять главную роль в пьесе, репетировать дома и решиться показать свою работу режиссеру! И все-таки я это сделала. Это была моя победа — не над собою, а над обстоятельствами.
Спектакль «Главная роль» шел долго и успешно. Его снял с репертуара Равенских, когда Варпаховский покинул театр. Это лишний раз подтверждает несвободу актера, чья жизнь зависит от режиссера: не только от творческих взглядов последнего, но и с каким настроением он встал утром, как позавтракал, пришел на репетицию, с кем он общался и что ему наговорили, нашептали… Я, конечно, говорю о нормальных режиссерах, а не о самодурах, которые дурят при любых обстоятельствах. Бывает…
Однажды я услышала от режиссера: «Так поставлено и так будет!» Я ответила: «С кем ставили, с тем и играйте». У меня нет выбора, если меня вот так прижимают. Со мной подобным образом не следует работать — я мыслящий человек. И я знаю: не дай бог смириться с диктатом! Тогда ты пропала. У меня всегда были удачи с режиссерами, с которыми можно было работать, которых я старалась понять, а они старались понять меня.
Знаю актрис, что всерьез думают: так не полагается — что режиссер сказал, то и надо делать. Но я думаю, это неправильно. Актер тоже должен быть личностью, иначе ему лучше менять профессию. У него могут быть более глубокие мысли и более тонкое понимание сути явления…
Когда я пишу о моих простоях, я не считаю важным обозначить, с какого дня и по какой день, месяц, год я не работала. У меня были и длинные простои, но они были мотивированными или моей болезнью, что с каждым может случиться, или тем, что меня «наказывали», когда я отказывалась от какой-то работы.
Наступало очередное затишье, и я понимала, что мне надо чем-то заняться. Так возникали мои «увлечения» вроде бы посторонними делами, не касающимися Малого театра. Конечно, это была тоже актерская работа, но уже в ином жанре, иного содержания. Когда мне предложили съемки в болгарском фильме, я поехала в Болгарию. Это был 1975 год, и в Москве мне ничего не светило. Я играла свой старый репертуар и понимала, что ничего нового мне не дадут.
В Болгарии я пробыла восемь с половиной месяцев, из них пять ждала, когда болгарские «инстанции» разрешат начало съемок. «Добро» все не давали, а мне не разрешали уехать. Я была связана не столько контрактом, сколько своим словом, обещанием.
Условия были очень тяжелые. Стояла жара, духота неимоверная, за день атмосфера буквально раскалялась. Жила я в гостинице без кондиционеров — тогда они были редкостью.
Я терпеливо ждала начала съемок, хотя и понимала, что предстоит мне не бог весть что. Фильм на чисто болгарскую, национальную тему, и я уже по сценарию видела, что вряд ли он станет событием. «Я буду приходить в твои сны» — так называлась эта картина. Она на «вечную» тему — о любви двух людей, на пути которых стояло много препятствий и недоброжелателей.