Я понимала, что после такого «купания» тяжело заболею. Со мной была сотрудница «Мосфильма», ее звали Галя Некляева, очаровательная женщина. Она очень помогала мне в решении неожиданных сложных вопросов. Вот и к этой сцене мы с нею пошили мне из целлофана нижнее белье, чтобы я не промокла насквозь. Я все-таки продрогла до косточек и долго потом приходила в норму…
Заканчивая эту картину, я безумно устала и с радостью уехала в Москву.
Вскоре меня снова вызвали в Софию — на монтаж. Я вернулась, просмотрела отснятый материал и увидела, что картины нет. И открытым текстом сказала:
— Ну давайте я хоть помогу слепить так, как я ее понимаю…
Двадцать шесть часов подряд мы просидели в монтажной. Двадцать шесть часов я работала вместе с режиссером и монтажерами. Режиссер была так уничтожена недоброжелателями, растеряна, что не знала, как «собрать» фильм. У меня же имелся кое-какой опыт, что-то я понимала — сказывалась работа с большими мастерами советского кино.
Когда картина была все-таки смонтирована, у меня настолько упало давление, что я не смогла улететь в Москву. Меня уложили в постель, откармливали и отпаивали лекарствами, чтобы я пришла в себя.
Но, видно, уже столько всего накопилось, такие пришлось пережить нервные перегрузки, что после возвращения в Москву я попала в больницу.
Отмечу, кстати, что я заболеваю не только от переутомления, но и когда у меня нет работы по душе и сердцу. Думаю, что подобное происходит не только со мною. Поэтому я всячески пыталась всегда заполнить свои простои самыми разными делами. Теперь я вижу, что это было инстинктивное стремление выжить, сохранить себя.
Не скрою, в моей жизни был период, когда я хотела уйти из Малого театра. Но я не могла себе этого позволить. Моя жизнь, мой характер сложились так, что если я полюбила, то это всерьез и надолго. С Малым театром получилось именно так, несмотря на то что я испытывала и горькие разочарования, и терпела унижения. Сколько я пролила слез! Но, повторяю, уйти я не могла. И я никогда не уставала объясняться в любви к Малому театру. Сейчас нашла в своих архивах интервью того времени:
«…Я люблю Малый за верность лучшим традициям русского классического жанра и прекрасно сочетающийся с этим новаторский поиск. Мне нравится речь актеров — плавная и глубокая. Мне по вкусу уклад жизни нашего театра, в котором как у актеров, так и у рабочих сцены — у всего коллектива есть твердо установившиеся нормы жизни, рожденные не приказом, не административной инструкцией, а любовью к общему делу. Еще бы я сказала так: нашему театру присуще чувство самоуважения. Конечно, для актера важнее всего художественный стиль театра. И стиль Малого мне по душе…»
Ну какие еще высокие слова можно сказать? Это мой театр — я принадлежу ему.
Бывали периоды, когда я очень нервничала, возможно, это сказывалось на работе, на отношениях с режиссерами и партнерами. Но я никогда не капризничала, не требовала для себя особых условий. Пыталась держать себя в руках, и надо было очень крепко «довести» меня, чтобы я взорвалась. А такое случалось…
Помню, у меня никак не получалась совместная работа с одним известным, но крайне самоуверенным режиссером театра. Репетиции стали для меня мукой — мы говорили с ним на разных языках. Однажды он, как обычно, был раздражен, стал давать указания, которые искажали суть спектакля. Когда я позволила себе это сказать, режиссер обвинил меня в том, что я не подготовилась к репетиции.
Этого мне говорить никогда нельзя, потому что я не позволяла себе ни в коем случае приходить на репетиции неподготовленной, несобранной. Мне это было не свойственно. Я так возмутилась! Схватила кресло, одной рукой подняла его и швырнула на пол. Как мне это удалось — не понимаю. Это же кресло, не стул… Я ушиблась, поцарапала руку. В общем, была драма. Я пошла к руководителю театра, заявила, что не могу работать с этим режиссером. И он меня попросил: «Пожалуйста, доведите спектакль до того момента, когда вы начнете «ходить», а потом мы все подправим…»
«Ходить» — это такой театральный термин, когда от читки текста пьесы переходят к игре.
И я решила: раз требует руководитель театра, значит, так и надо, мне следует подчиниться. Прошло еще несколько репетиций. После одной из них пришла домой, настроение у меня было плохое, самочувствие — еще хуже. Хорошо, что меня навестили два человека на предмет делового разговора (не буду называть их фамилии, они в этой ситуации оказались случайно). Я потеряла сознание. Вызвали «скорую помощь», и меня отправили в больницу. Диагноз оказался тяжелым: нарушение кровообращения. Когда я пришла в себя, стала воспринимать окружающий мир, врачи объяснили мне, что это результат сильного стресса. О чем говорить: я не умела беречь себя, у меня не выработались средства защиты от сильных нервных потрясений.
В больнице я пробыла несколько недель. Когда возвратилась, едва встав на ноги, меня ожидало новое испытание. Оказалось, что заболел мой любимый партнер, который играл в «Без вины виноватых» моего сына, а в «Елизавете Английской» должен был играть моего возлюбленного. Болезнь была неизлечима, и его не стало… Заменить его другим актером и все-таки попытаться сыграть Елизавету я не смогла. Не знаю, как это объяснить… Я не захотела это делать, существуют нравственные барьеры, через которые нельзя преступать. Мне легче было потерять роль, чем вместо него увидеть кого-то другого, даже не менее талантливого. Это было бы предательством по отношению к человеку, которого я глубоко уважала и очень ценила. Мне всегда казалось, что мы должны бережно относиться к тем, кто рядом с нами, но вдвойне бережно — к тем, кто уходит от нас.
Чтобы исключить двусмысленные домыслы, скажу, что у меня с этим прекрасным актером никогда не было любовных отношений. Были большие, дружеские, а с моей стороны, я бы сказала, материнские чувства.
Судьба актрисы — это не цветы и аплодисменты, не кратковременный успех, который может внезапно раствориться в быстро меняющемся времени. Это тяжелейший труд, нравственные испытания, сомнения, колебания, преодоление таких препятствий, которых я и не ждала. И нельзя не то что упасть, но даже согнуться, опуститься на колени. А уж если это случилось — встань и иди!
Я пишу об этом с горечью. Но обязана сказать, потому что, если актриса талантлива — по-другому не бывает, иначе она мелькнет на небосклоне и погаснет, как закатившаяся звездочка.
В самые трудные минуты своей жизни я не теряла надежду: время пройдет, и правда восторжествует, я смогу работать и получу роли, которые хочу.
Если честно говорить, я все еще нахожусь на этом пути: хочу и надеюсь. У меня сейчас есть работа, и я существую спокойно и счастливо. С наслаждением играю небольшую роль Хлестовой в «Горе от ума». Она меня радует, потому что это настоящая классика.
«Известия» писали об этой моей работе: «Старуха Хлестова Быстрицкой прекрасна, как перезрелая Афродита, угрожающе женственна и победоносно стервозна: взгляд из-под длинных ресниц, легкий поворот головы, легкая, брошенная вскользь колкость — здесь есть и традиционная для Малого театра броскость сценического рисунка, и второй план, а удовольствие, с которым работает актриса, чувствуется и в зале».
И в целом спектакль, поставленный Сергеем Женовачем, удался. Его премьера состоялась 1 ноября 2000 года, он и сейчас в репертуаре Малого. А у меня по-прежнему есть ощущение радости от выхода на сцену, а это самое главное, это большое счастье. Счастлива я и в Театре Ермоловой в работе с Владимиром Андреевым. Уже четвертый сезон я выхожу каждый месяц — вначале четыре раза, сейчас дважды — в спектакле Л. Зорина «Перекресток». С этим спектаклем театр и я, естественно, объездили множество городов России и даже побывали в нескольких странах. И на каждом представлении зал полон.
А простои, конфликты?.. Всякое случается в театре.
Я не верю в случайности — их не бывает, у всего, что происходит, есть причины, просто мы не всегда их знаем и понимаем.
Я собиралась уезжать с театром на гастроли, и именно в день отъезда требовалось закончить запись на радио. Не помню сейчас, что это за передача, просто она была связана с судьбой какого-то врача. Если что-то было о врачах, я обязательно принимала приглашение — это осталось у меня на всю жизнь.
Запись делалась на улице Качалова. Что-то не получалось, капризничала техника. Я пробыла там довольно долго, а мне надо было собрать вещи — поезд уходил рано. К тому же я основательно проголодалась. У меня оставалось часа полтора на сборы, и я решила, что забегу домой, сложу вещи, выпью хотя бы чаю. Приехала, села за стол и… На этом все кончилось, я потеряла сознание. Дело в том, что мои неприятности в личной жизни, трудности, которые мне пришлось пережить в военные годы, конечно же отразились на моей нервной системе.
Вызвали «скорую помощь». Меня уложили в постель. Несколько дней я лежала дома с высокой температурой. Что это за заболевание было, врачи затруднялись определить…
Это был темный год в моей жизни. Меня увезли в Центральную клиническую больницу в Кунцево. Почему-то я оказалась в отделении, которое запиралось на ключ. Я догадывалась, что врачи подозревают у меня психическое заболевание. Но понять, почему я попала сюда, не могла, а мне не объясняли. Отделывались словами о необходимости провести обследование, сделать анализы. Меня это тревожило: я прекрасно все соображала, нарушений работы мозга у меня никаких не было. Но мне трудно было ходить, и физически я сильно ослабла. И было ощущение, что у меня на спине, на шее какая-то тяжесть.
Сейчас я понимаю, что это было истощение нервной системы, я попросту — перетрудилась. Для актрисы стрессовые состояния не редкость. Кто-то умеет от них защищаться, я — нет. К тому же подошел и возраст, когда чисто физиологически предопределена вероятность срывов. Именно так я и объясняла кратковременную потерю сознания.
Почти полтора месяца я уговаривала, чтобы меня посмотрели врачи-специалисты. Это было невыносимо тяжело — тянулись дни, и я чувствовала, что просто не выдержу. В конце концов меня перевели в другое отделение, но там тоже было не очень комфортно, так как я оказалась в одной палате с женщиной, которая боялась света. У нее была серьезная травма после автоаварии. Еще месяц я пробыла с нею…
Из этой больницы я не вышла, а буквально вырвалась. Такое «лечение» привело к тому, что я все чаще стала думать: пора заканчивать счеты с жизнью. Жить без театра, без моей работы я не могу, а врачи постоянно говорили:
— Вам надо сменить профессию…
Я не сомневаюсь, что врачи желали мне добра, ведь Бог создал врачей для милосердия. Но и милосердие, даже искреннее, бывает разное. Вот пример, с которым я столкнулась много позже… У моего друга внезапно очень тяжело заболела жена. Ее поразил недуг из тех, которые считаются неизлечимыми. И врачи «милосердно», конечно, деликатно, посоветовали ему не тратиться на лекарства, так как стоят они очень дорого. У этой маленькой трагедии счастливый финал: женщина победила страшную болезнь.
Когда я услышала «добрый» совет врачей сменить профессию, в глазах потемнело. Какая у меня может быть иная профессия, если я всю жизнь так тяжело добивалась того, чтобы стать актрисой? Преодолела сопротивление семьи, отбилась от недругов, которые старались меня уничтожить. Столько вытерпела в жизни, и вдруг оказаться в другой профессии? Для меня это было совершенно невозможно. Лучше уж уйти в никуда…
И я стала потихонечку собирать снотворное, которое мне давали, для того чтобы один раз уснуть и больше не проснуться. Постоянно обзванивала друзей, знакомых, с которыми мне хотелось поговорить. Позвонила одной женщине, из тех, которые ушли в медицину после «Неоконченной повести», — я уже рассказывала об этом. Ее мама собирала тех, кто стал врачом после этого фильма, и приглашала на эти встречи меня. Я приходила к ним в дом и как бы сроднилась с этой семьей.
Я позвонила Танечке… Она не хочет, чтобы я называла ее фамилию, однажды, когда я это сделала в одном из интервью, она сильно мне выговорила. Позвонила и вдруг услышала:
— Где вы? Что с вами? Я хочу вас повидать!
Я рассказала, что лежу в больнице.
Она расспросила меня, выслушала и потребовала:
— Уходите оттуда! Я вас вылечу!
Поверить в такое было просто невозможно, потому что специалисты-врачи ничем не смогли мне помочь. Таня попросила, чтобы я позвонила ей еще раз. Я это сделала. Догадалась, что она за это время с кем-то советовалась — Таня работала в поликлинике Академии наук СССР.
Таня сказала:
— Уходите из больницы! Все лучшие консультанты будут, я сама вами займусь!
Я написала в больнице все необходимые расписки и ушла… Таня поняла, что со мной и что нужно делать. Она меня подняла. Буквально вернула к жизни. Приходила ко мне каждый день, выводила на прогулки. Подолгу разговаривала со мной. Применяла медикаменты, которые считала нужными. Помню тот день, когда мы с Таней должны были впервые перейти через Садовое кольцо… Стояла ранняя весна, еще талый снег не сошел. И помню лужицу у тротуара, в которую мне надо было ступить, но я отшатнулась от нее.
— Нет! — сказала Танечка. — Пойдем!
Я перешла Садовое кольцо со страшным сердцебиением, надеясь только на чудо. И я успела его перейти, пока горел зеленый свет светофора. Оно казалось таким широким — в районе площади Восстания! Но я перешла, одолела это шумное, грохочущее машинами кольцо, и это было для меня таким счастьем!
Жила я в высотном доме. Однажды вернулась с прогулки, а лифт не работает. Столько лестниц надо пройти! И я пошла. Поднялась на второй этаж, запыхалась, обессилела. Вдруг подумала: «А может, на втором этаже лифт работает?» Нажала кнопку — и лифт пришел!