Снова все небо в осветительных ракетах, но сколько ни вглядываются оставшиеся на нейтральной полосе разведчики в узкую полоску реки, лодки не видно. Мечется она где-то вдоль берега, спасаясь от огненных струй пулеметов, от мин и снарядов, и неизвестно, доплывет ли до своих. Еще ждать, терзаться сомнениями, пока не взлетят на своем берегу две зеленых ракеты - сигнал о возвращении первой лодки и о продолжении работы по второму варианту.
Есть две зеленые! Живы ребята! Прорвались! Скубу уже в медсанбат повезли!
Повеселели оставшиеся, сбились в кучу, прижались друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла, и стали ждать, когда начнет действовать Вася Бахтин.
Немецкие артиллеристы постреляли еще немного для острастки и успокоились. И пулеметы замолчали. Русские разведчики убежали, остаток ночи пройдет спокойно. Можно и о доме подумать, и на звезды полюбоваться.
А поиск продолжался. Сначала тихо, потом громче и с такой болью в голосе, что показалось, будто и на самом деле ранен, застонал Вася Бахтин. Правдиво стонать его учили долго, и ничего не получалось, а тут откуда что и взялось? Не может здоровый человек изобразить такую боль, разве что перемерз окончательно.
Будь проклята эта ночь и чертовы фрицы! Раненый разведчик у самого дзота "остался", а они нос из траншеи боятся высунуть. Несколько раз подал голос Бахтин - не идут. Галдеж только устроили. Может, не знают, как пройти минное поле, и послали за саперами?
Пристыли к спинам гимнастерки, свело руки и ноги, закоченели тела, но надо лежать и ждать. Жда-ать! Шарапов не сводит глаз со светящихся стрелок трофейных часов. Еще пятнадцать минут, десять, пять, три, минута, и он даст команду на отход. Проходит это время, назначает новое: тридцать секунд, еще тридцать... Последний раз - три минуты,- и пропади все пропадом! Но истекает и этот срок, а он снова медлит.
Приглушенные голоса? Скрип снега под ногами? Неужели пошли? Идут! Точно идут! Уже видно!
Автоматная очередь у проволоки. Из ППШ. Бахтинская! Скорее туда, пока нет ракет, пока не разобрались фрицы, в чем дело. Каким-то чудом ожили ноги, стали послушными тела, сердца захлестнул азарт. Второй вариант прошел: трое, скошенные очередью на снегу, четвертый пытается вырваться из-под Бахтина.
Связывать и заталкивать кляп некогда. Схватили пленного за руки, за ноги, побежали.
От множества ракет ночь вновь превратилась в день, и рвут ее пулеметные очереди, разрывы мин и снарядов. Поняли немцы, как их перехитрили, неистовствуют.
Недалеко уже до реки, но и пулеметные очереди вот-вот перекрестятся на отходящих. Сошлись, прижали к земле.
- Командир, пленного ранили! И наших троих!
- Бербиц!
Бербиц тигром метнулся к немцу, поднял на руки и побежал, защищая спиной от новых пуль. Ребята подхватили раненых. Быстрее, быстрее к лодке! Едва спрыгнув под обрыв, Шарапов кинулся к Бербицу:
- Живой? - спросил о пленном.
- В грудь ранило. Хрипит пока.
- Неси в лодку. Осторожно.
Лодка отчалила от берега и закружилась, заныряла, кренясь то на один борт, то на другой, среди рвущихся к небу фонтанов воды, возникающих и исчезающих на глазах водяных воронок.
Полуэкт проснулся от негромкого разговора. Карянов допытывал Бахтина:
- Вася, а ты его каким приемом свалил?
- Каким? - хмыкнул Бахтин.- Я так продрог, что все приемы забыл. Сбил как-то, прижал к себе, чтобы ножом не пырнул, и молил бога, чтобы вы скорее прибежали.
- А если бы их больше пришло?
- Вначале я тоже этого боялся, а потом, думаю, пусть хоть взвод, лишь бы поскорее. Как вспомню, чего мы натерпелись и все коту под хвост пошло, так заплакать хочется. Я еще в лодке знал, что "язычок" наш на тот свет отправился, но не хотел расстраивать командира.
Шарапов прикрыл глаза рукой, поглотал подступающий к горлу комок, и ему тоже захотелось зареветь, как маленькому. На этот раз он ни в чем не мог упрекнуть ни себя, ни подчиненных. Классическую разведку провели, а вернулись снова с одними документами. Вспомнил, как уходили в поиск, и того горше стало. А уходили необыкновенно. Разлили по кружкам водку, постояли тесным кругом, спели "Волховскую застольную" и поставили кружки до возвращения.
У лодок командира полка увидели. Сам отдал приказ на разведку и пожелал успеха. Совсем воспрянули духом, поверили, что захватят пленного и взяли, а привезли никому не нужный труп. Нелепая случайность, или снова допустили какую-то ошибку? Пожалуй, не надо было в кучу сбиваться. Потащил бы "языка" сразу один Бербиц, может, и обошлось, а возможно, и еще хуже получилось бы. Нет на этот вопрос ответа. И не будет. А что невезучий он, так это точно. Не одно так другое, и все к нему прилипает.
Перевернулся на другой бок и охнул. Каждая мышца болела и ныла, словно его цепами молотили.
Глава седьмая
1
Всю осень дивизию готовили к наступлению. Полки поочередно выводили в тыл на учения с боевыми стрельбами, с точным подсчетом пробитых мишеней, разбитых дзотов, разрушенных ходов сообщений и с преследованием "отступающего противника". Приучали пехоту ходить вслед за огневым валом, и поняли солдаты, что так и надо наступать - безопаснее и надежнее.
А взвод Шарапова в середине декабря почему-то перебросили под Новгород, в район бывшей деревни Городище, где во время похода на Новгород останавливался Иван III, а позднее чинил расправу над непослушными боярами Иван Грозный. Разведчики должны были наблюдать за противником и засекать его огневые точки.
Пришли на новое место ночью и ничего как следует не рассмотрели. Утром первым делом поднялись на вал недостроенной дороги и ахнули: до города рукой подать и через Волхов шагают на тот берег быки недостроенного моста.
Поначалу освещенный лучами восходящего солнца, запорошенный свежим снегом, украшенный десятками белоснежных церквей Новгород показался целехоньким, однако первая радость узнавания длилась недолго: сколько ни смотри в бинокль, целого здания не увидишь. Мертвый город простирался перед разведчиками. Черные трубы над сгоревшими крышами, просматриваемые насквозь остовы разбитых зданий, сбитые, исковерканные маковки церквей.
Прищуренными от гнева глазами рассматривали вражескую оборону. Она начиналась на той стороне реки Юрьевым монастырем, левее которого виднелось озеро Ильмень, напротив быков подходила несколькими дзотами на валу. С юго-восточной части город прикрывал старинный земляной вал, а перед ним, на вытянутом с юга на север острове между рукавами Малого Волховца, Левошней и Правошней, подступы к валу сторожил Кириллов монастырь.
Шарапов разыскал командира местной роты и убедился, что огневые точки фашистов он знает плохо.
- Да и вы их не засечете. Сегодня стреляет из одной, завтра из другой. У них в каждом доме по несколько амбразур приготовлено, любая церковь - и наблюдательный пункт, и пулеметное гнездо. Последнее время и совсем редко стреляют,- уверял командир роты.
Через несколько дней и в другом пришлось убедиться. Выскочил утром Шарапов свежим снежком бодрость нагнать, поднял глаза и застыл, голый по пояс и с полотенцем за спиной: с вала с поднятыми руками и в каком-то странном одеянии - серая куртка с капюшоном, серые же брюки и белые бурки - спускался немец ростом едва ли не с Бербица, а от него со вскинутой навстречь винтовкой пятился щупленький солдат, не то узбек, не то таджик. Заметив Полуэкта, расплылся в улыбке:
- Товарищ младшая лейтенанта, моя пленного поймала!
- А что же ты задом от него идешь?
- Дистанция надо держать? Надо. А в канаве как разойдешься?
- Молодец! - похвалил Полуэкт солдата.- Веди его в нашу землянку - нам "язык" вот так нужен,- полоснул ладонью по горлу.
Но номер не прошел. На смуглом лице солдата лишь на секунду появилась растерянность, потом он хитро прищурил глаза и заявил:
- Нельзя, товарищ младшая лейтенанта, я к своему командиру вести должна.
И "язык", целый, невредимый, прошествовал мимо.
При допросе перебежчика выяснилось, что он раньше служил на аэродроме под Харьковом и там был ранен. После госпиталя получил отпуск и ездил домой. Его город разбомбили американцы, три брата погибли на Восточном фронте, и мать очень просила его не воевать больше, а при первой возможности сдаться в плен, что он и сделал.
Жил перебежчик в землянке за быками, утром покинул ее, перешел Волхов, поднялся на вал и еще долго плутал по нему, прежде чем увидел солдата, который привел его на КП роты. Все это- немец поведал спокойно, лишь изредка умолкая, чтобы подобрать нужное слово. О своем необычном костюме рассказал:
- Первой авиаполевой дивизии видаль зимняя форма. Ошень, ошень удобна. Куртка теплая и с капюшон. Обратно вывернешь - белая. Шапка тоже карош. Уши! Уши! - Шапка была типа финской, с козырьком и опускающимся на уши и затылок задником.
Утреннее происшествие взбудоражило всех, о нем то и дело заходил разговор и в землянке разведчиков: добровольно немцы переходили на нашу сторону крайне редко.
- Не тот стал фриц! - подвел итог случившемуся Шибаев.