* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 73.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 77.
В конце 1854 года он уже был в Петербурге.
Кончились его чиновничьи мытарства, о которых он всю жизнь не мог вспоминать без раздражения и боли. Но не только горькие воспоминания обременяли его душу, когда он покидал родное костромское захолустье. Служба в Костроме давала Писемскому неограниченные возможности наблюдать самодержавно-крепостническую Россию в самых цинически откровенных проявлениях, видеть жизнь народа во всей ее непосредственности. Все, что составило ему славу незаурядного художника, все, за что современники ставили его имя наряду с именами Островского, Тургенева и Гончарова, - все это было сделано под впечатлением того бесконечного количества фактов, событий и лиц, которые в костромские годы проходили перед его вдумчивым взором. Его обширная память запечатлела так много, что этого хватило не только на то, что уже было написано или задумано ко времени отъезда в Петербург, но с избытком наполнило и те его произведения, которые он создавал позднее.
2
Первые произведения Писемского были созданы и большею частью опубликованы в то время, когда русская литература испытывала особенно ожесточенный натиск реакции.
Сороковые-пятидесятые годы XIX столетия - это период, когда все более и более обнаруживалась внутренняя несостоятельность "фасадной", по характеристике Герцена, империи Николая I. И главной болезнью режима, по признанию самих высших властей, было крепостничество. Напуганное неуклонно нараставшим протестом крестьян против помещичьего гнета, правительство Николая I со дня на день ждало открытых выступлений народа. Малейшие отклонения от официального регламента, которому заправилы самодержавно-крепостнической реакции стремились подчинить все стороны жизни общества, рассматривались как симптомы бунта.
После того, как в Петербурге было получено известие о французской революции 1848 года, главари режима потеряли последние остатки самообладания. "Красная опасность" чудилась им повсюду и особенно в литературе. На нее-то и обрушились наиболее тяжелые удары. Во главе цензуры были поставлены самые озлобленные и невежественные сановники, вроде Бутурлина или Корфа, которые до того были ослеплены страхом, что даже в евангельских притчах усматривали скрытую проповедь... социализма. Но и эти беспримерные цензурные гонения казались Николаю I явно недостаточными. Над всеми передовыми литераторами нависла угроза расправы без суда и следствия. Тайная полиция уже готовилась арестовать Белинского, и только его смерть помешала осуществить этот замысел. Достоевский был осужден на каторжные работы; Плещеев отдан в солдаты в отдаленные оренбургские гарнизоны, куда за год до этого был сослан великий поэт украинского народа Тарас Шевченко; Щедрин изнывал в вятской ссылке, и никакие хлопоты не могли облегчить его участи.
Естественно, что все эти неистовства реакции не могли не отразиться на состоянии литературы. Журналы, альманахи и сборники наводнились "светскими" повестями и романами, бесконечными элегиями или игривыми безделушками. "Вот опять, - писал Чернышевский, - как во времена Марлинского и Полевого, появляются на свет, читаются большинством, одобряются и ободряются многими литературными судьями произведения, состоящие из набора реторических фраз, порожденные "пленной мысли раздраженьем", ненатуральною экзальтациею, отличающиеся прежнею приторностью, только с новым еще качеством шаликовской грациозностью, миловидностью, нежностью, мадригальностью... и эта реторика, оживши в худшем виде, опять угрожает наводнить литературу, вредно подействовать на вкус большинства публики, заставить большинство писателей опять забыть о содержании, о здоровом взгляде на жизнь, как существенных достоинствах литературного произведения"*.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II, М., 1949, стр. 255.
В эти годы заявили претензии на главенствующее положение в литературе всевозможные противники критического реализма. С глубокомысленным видом толковали они о Пушкине, который был якобы основоположником "чистого" искусства, искусства, примиряющего с жизнью, то есть с самодержавно-крепостнической действительностью; они лицемерно заявляли, что между "Мертвыми душами" Гоголя и его "Выбранными местами из переписки с друзьями" нет принципиального различия и т.п. Особенным, имевшим прямо-таки доносительский характер нападкам подвергались писатели "натуральной" школы, то есть школы Белинского и Гоголя. Их произведения объявляли "грязными", "мизантропическими", не отражающими "светлых" сторон жизни. Необходимо было высокое гражданское мужество, чтобы сопротивляться проповеди апологетов официальной идеологии, чтобы не поддаться обезоруживающим нашептываниям теоретиков "искусства для искусства" и продолжать дело правдивого воспроизведения жизни. Именно поэтому тургеневские "Записки охотника", например, или комедия А.Н.Островского "Свои люди - сочтемся" были восприняты передовыми людьми того времени не только как крупнейшие явления в истории русского искусства, но и как бесспорные свидетельства необоримости освободительного движения в стране.
В этой обстановке позиция Писемского может на первый взгляд показаться весьма неопределенной. Наибольшее количество его произведений в 1850-1852 годах печатается в одном из самых реакционных журналов того времени, в славянофильском "Москвитянине". Но в это же время он начинает постоянно сотрудничать в некрасовском "Современнике". В его высказываниях о литературе сталкиваешься подчас с явной разноголосицей. То он мечтает о блаженных временах, "когда критика в искусстве будет видеть искусство, имеющее в самом себе цель..."*, то смеется над рецензентами, восхищавшимися "ограниченной", как он ее характеризовал, поэзией Фета, спрашивая, "не похожи ли они в этом случае на котов, у которых чешут за ухом"**. Эти факты отчасти и породили довольно устойчивую легенду о том, будто Писемский творил бессознательно, не руководствуясь никакой определенной системой взглядов, не преследуя никаких более или менее ясно осознанных целей; будто "ко всем партиям, ко всем лагерям, ко всем людям он относился одинаково скверно"***. Однако эта легенда не имеет под собой сколько-нибудь твердой почвы. В колебаниях Писемского явно выделяется тенденция, сложившаяся в его сознании еще в студенческие годы.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 63-64.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 69.
*** С.А.Венгеров. Собр. соч., т. 5, СПб, 1911, стр. 176.
Живя в костромском захолустье, Писемский внимательно следил за событиями в литературе. Он сурово осуждал мелкотравчатую, развлекательную беллетристику, получившую в то время большое распространение. "Видит бог, писал он издателю журнала "Отечественные записки" Краевскому, - сколько я желаю трудиться и сделать хоть что-нибудь для русской литературы, и с каким грустным и тяжелым чувством пробегаю я повести, романы и рассказы моих собратов, которые, кажется, и приучили цензоров к бесцветности и пошлости"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 41.
Зато с какой радостью приветствовал он все, в чем видел здоровые начала передовой русской литературы! Каждое новое произведение Тургенева, Л.Толстого (особенно его "Севастопольские рассказы"), Островского он воспринимал как свой успех. "Ваш "Банкрут" - купеческое "Горе от ума" или, точнее сказать, купеческие "Мертвые души", - писал он Островскому после прочтения его комедии "Свои люди - сочтемся"*. В развитии традиций Грибоедова и Гоголя, то есть традиций критического реализма, он видел одну из главных заслуг Островского, и поэтому малейшие отступления от этих традиций, как, например, в комедии "Бедность не порок", Писемский рассматривал как нечто чужеродное в творчестве великого драматурга**.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 26.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 75.
Среди многочисленных легенд, связанных с именем Писемского, легенда, будто он в период своего сотрудничества в "Москвитянине" испытал на себе влияние славянофильских идей, занимает далеко не последнее место. Однако, не говоря уже о том, что в его произведениях трудно найти мотивы, сколько-нибудь осязательно связанные со славянофильской идеологией, все его взаимоотношения с издателем "Москвитянина" М.П.Погодиным и членами "молодой редакции" этого журнала свидетельствуют о том, что он никогда не был последовательным единомышленником этих людей.
Дружеский кружок литераторов, составивших так называемую "молодую редакцию" "Москвитянина", по своим эстетическим и общественно-политическим устремлениям не был единым и монолитным, как это изображают славянофильствующие мемуаристы. Такие члены этого кружка, как поэт и критик Алмазов, критик Эдельсон, знаток старинной русской песни и благоговейный ценитель православного богослужения Филиппов и теоретик кружка Аполлон Григорьев, в сущности, с начала 50-х годов примыкали, с незначительными оговорками, к официальной идеологии. Хоть они и не прочь были при случае поиронизировать над старомодной и прямолинейной терминологией откровенного реакционера Погодина, их сотрудничество с ним было вполне закономерно.
В этом содружестве занимал особое место Островский. На первых порах он, может быть, и не совсем отчетливо сознавал свои расхождения с членами "молодой редакции". Но постепенно он все более и более ясно видел, что в его творчестве их интересуют лишь те элементы идеализации патриархальности, которые, как это показал Чернышевский в своей статье о комедии "Бедность не порок", в корне противоречили действительно плодотворному началу творчества драматурга, с такой силой выразившемуся в "Своих людях". С самого основания "молодой редакции" Островский был в ней наиболее последовательным сторонником гоголевского направления. Именно поэтому он и привлек Писемского в журнал.
Не входя непосредственно в состав "молодой редакции", Писемский пытался противодействовать влиянию А.Григорьева, из статьи в статью твердившего об антихудожественности произведений писателей "натуральной" школы, о необходимости примирения с господствовавшей в то время действительностью. "Я не советую вам верить Григорьеву на слово, - писал он Погодину в одном из своих писем, - он завирается иногда". "Посоветуйте говорить об авторах, настаивает он в другом письме к тому же Погодину, - чем о своих началах", разумея под последними излюбленные философские и исторические рассуждения Григорьева*. Правда, эти попытки поссорить явного реакционера Погодина с проповедником чуть-чуть подновленного славянофильства Григорьевым были довольно наивны, но они, тем не менее, весьма характерны для Писемского. В конце концов он отходит от этого кружка, резко осудив свойственное большинству его членов "лицемерие, ханжество", "возмутительное, безмысленное славянофильство"**. С 1853 года он прекращает сотрудничество в "Москвитянине".
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 47.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 62.
В 1851 году он начал печатать свои произведения в "Современнике". Но и в этом журнале не все для него было приемлемо. До 1854 года то есть до вступления в редакцию "Современника" Чернышевского, критический отдел журнала находился под сильным влиянием сторонников "чистого" искусства А.В.Дружинина, П.В.Анненкова, В.П.Боткина. Именно с ними и спорил в то время Писемский. Так, например, он резко осудил статью Анненкова "Романы и рассказы из русского простонародного быта в 1853 году", в которой ее автор ополчался против "грубых изображений" крестьянской жизни и советовал живописать ее так, чтобы несчастья и тяготы были скрыты подобно тому, как "очертания крыльца и забора итальянской избы пропадают в гуще плюща и виноградника, обвивающих их со всех сторон"*. Особенное возмущение Писемского вызвала мысль Анненкова о том, что "при рассказах Писемского вы... извлекаете поучение и вывод не касательно быта, который описывается, а касательно искусства, с каким подступает к нему автор и им овладевает"**. В одном из своих писем он заявил, что Анненков "совершенно не понял того, что писал я..." "Вместо того, чтобы вдуматься в то, что разбирает, он приступил с наперед заданной себе мыслью, что простонародный быт не может быть возведен в перл создания, по выражению Гоголя, да и давай гнуть под это все"***.
______________
* П.В.Анненков. Воспоминания и критические очерки, т. II, СПб, 1879, стр. 48.
** П.В.Анненков. Воспоминания и критические очерки, т. II, СПб, 1879, стр. 68.
*** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 71.
В статье Анненкова он вскрыл ту же тенденцию, с которой столкнулся и в писаниях А.Григорьева, - тенденцию к примирению с крепостнической действительностью.
В своей статье о втором томе "Мертвых душ", сравнив творческий метод Диккенса с методом Теккерея, Писемский высказал один из основных своих взглядов на литературу: "Один успокаивает себя и читателя на сладеньких, в английском духе, героинях, другой хоть, может быть, и не столь глубокий сердцевед, но зато он всюду беспристрастно и отрицательно господствует над своими лицами и постоянно верен своему таланту"*. Воспитавшийся на статьях Белинского, Писемский был глубоко убежден: талант тогда достигает расцвета, когда художник правдиво рисует действительность, не скрывая ее недостатков...
______________
* А.Ф.Писемский. Полн. собр. соч., т. VII, СПб, 1911, стр. 457.
3
После того, как был напечатан "Тюфяк", всем стало ясно, что в литературу влилась новая незаурядная сила. И естественно, что обсуждение первых произведений Писемского еще больше обострило старые споры о плодотворности основных направлений в русской литературе 40-50-х годов. Все противники критического реализма - от славянофильствующего Аполлона Григорьева до англомана А.В.Дружинина, - будто сговорившись, твердили о том, что произведения Писемского ничего общего с традициями "натуральной" школы не имеют, что он начинает какое-то особое направление в русской литературе. А.Григорьев в каждом произведении Писемского склонен был видеть явную полемику с "натуральной" школой. О "Тюфяке", например, он писал, что это "самое прямое и художественное противодействие болезненному бреду писателей натуральной школы", что Писемский в своих произведениях якобы развенчал "героев замкнутых углов (намек на повесть Некрасова "Петербургские углы". М.Е.) с их... им самим непонятными стремлениями, проводящих "белые ночи" (имеется в виду роман Достоевского "Белые ночи". - М.Е.) в бреду о каких-то идеальных существах, к которым не смеют подойти в действительности, или страдающих в действительности от этих же самых идеальных существ; только г. Писемский, может быть и даже вероятно, с душевной болью отнесся к этому герою как следует, комически"*.
______________
* "Москвитянин", 1853, No 1 (январь), стр. 29.
Но Григорьев не мог не видеть, что смысл произведений Писемского, как ни старайся, нельзя втиснуть в рамки такого толкования. Именно поэтому критик и обвинял Писемского в непоследовательности, укорял его в том, что он не овладел самым высоким идеалом эпохи - идеалом, провозглашенным Гоголем в его "Выбранных местах из переписки с друзьями". Писемскому, по мнению Григорьева, не хватало "определенного и вместе идеального миросозерцания, которое служило бы ему точкой опоры при разоблачении всего фальшивого в благородных, по-видимому, стремлениях, что вследствие этого, отрицательное начало легко может ввести его в безразличное равнодушие"*. Именно Григорьева и следует считать родоначальником легенды о безыдейности Писемского.
______________
* "Москвитянин", 1853, No 1 (январь), стр. 6-7, 29, 62.
Но если А.Григорьев отсутствие приемлемого для него определенного (религиозно-моралистического) миросозерцания считал недостатком, то А.В.Дружинин это же самое вымышленное идейное безразличие возвел в безусловное достоинство. Писемского он провозгласил одним из основателей "школы чистого и независимого творчества", школы, свободной от влияния Белинского, который, как тщился доказать Дружинин, направлял писателей на путь прямолинейного дидактизма. Так же, как и Анненков, Дружинин безоговорочно хвалил Писемского за то, что его произведения якобы не вызывают в читателе "побуждений филантропических"*, то есть, просто говоря, не возбуждают сочувствия к страдающим людям: "...г. Писемский наносит смертный удар старой повествовательной рутине, явно увлекавшей русское искусство к узкой, дидактической и во что бы ни стало мизантропической деятельности"**.
______________