* Д.И.Писарев. Сочинения, т. I, M., 1955, стр. 172.
Дворянство, угнетая народ, развращая его, парализовало таким образом развитие главной творческой силы страны. В этой мысли основной идейный итог "костромского", наиболее плодотворного периода в творчестве Писемского.
4
В лучшую свою пору талант Писемского развивался и мужал чрезвычайно стремительно. В середине 50-х годов каждое новое его произведение обнаруживало какие-то еще неизвестные стороны и грани его незаурядного дарования. Он пробовал свои силы в самых различных жанрах: писал повести и рассказы, романы и очерки, комедии и литературно-критические статьи. Но, как ни разнообразны были его интересы и возможности, к этому времени уже явно определилась его писательская "специальность". Превосходно владея формой рассказа и очерка, Писемский все-таки охотнее обращался к большим эпическим формам - к повести и особенно к роману, в котором наиболее свободно и непринужденно "укладывались" неисчерпаемые запасы его наблюдательности. Роман стал для него ведущим жанром еще и потому, что этого требовала главная тема его творчества.
Те критики, которые на первых порах поспешили объявить его бытописателем помещичьей провинции, вскоре должны были убедиться в ошибочности такого заключения. В его творчестве тема частных, семейных отношений постепенно отходила на второй план и все большее значение приобретала тема общественных отношений людей. Естественно, что рано или поздно он должен был перейти от семейно-бытовой повести к социальному роману. "Тысяча душ" и стала первым социальным романом Писемского.
Этим романом он как бы подвел итог своего творчества за пятнадцать лет. Все, что в предшествовавших произведениях на первый читательский взгляд представало как нечто частное, "уездное" или "губернское" и только при ближайшем рассмотрении обнаруживало свою общероссийскую природу, в "Тысяче душ" явилось в удивительно цельной картине, сконцентрированно, рельефно.
Дворянско-чиновничье общество отразилось в этом романе по всей вертикали - от захолустной усадьбы и каморки мелкого уездного чиновника до великосветских салонов и приемной столичного вельможи. Работая над этим произведением, Писемский, по-видимому, лелеял такой же дерзкий замысел, как и его великий учитель: показать "всю Русь", показать, как в погоне за душами крепостных рабов безобразно переплетаются умыслы и страсти, как иллюзорны в этом мире циников мечты о жизни, достойной человека.
"Тысяча душ" открывается выдержанными почти в тоне умиления сценами из жизни семейства Петра Михайловича Годнева - бывшего смотрителя энского уездного училища. Спокойна и размеренна эта жизнь с ее тихими радостями и мимолетными светлыми печалями: добродушные, вечно повторяющиеся шутки Петра Михайловича; хлопотливая воркотня Пелагеи Евграфовны - не то экономки в доме, не то подруги Петра Михайловича; ежедневные визиты внешне сурового и замкнутого, но на самом деле добрейшего и благороднейшего капитана Флегонта Михайловича Годнева; невинные капризы и увлечения дочери Петра Михайловича, Настеньки; мирные чаепития и чтения вслух - все это поначалу кажется так устойчиво, что невозможно и подумать о какой-либо опасности, которая могла бы угрожать этому идиллически-безоблачному существованию. По крайней мере, Петр Михайлович не предвидел ее ниоткуда. Город Энск, по словам этого мягкого, гуманного человека, "исстари славится дружелюбием", все энские чиновники, по его убеждению, - "люди отличные, живут между собою согласно".
Однако чем больше и настойчивей расхваливает Петр Михайлович нравы энского общества, тем меньше ему веришь. Только наивному человеку, вроде Петра Михайловича, энские отношения могут показаться такими мирными и патриархальными.
Энский почтмейстер - большой любитель чтения - оказывается бессердечным ростовщиком; простоватые купцы, которых Годнев так дружески укоряет или наставляет, на каждом шагу "обдирают" народ; исправник, человек тихий и незаметный, систематически предпринимает "стеснительные наезды на казенные имения", а с местных судопромышленников взыскивает незаконные поборы, конечно, для собственных нужд.
Но энские нравы вовсе не исключение. В "Тысяче душ" Писемский более убедительно, чем в любом другом своем произведении, показал, что жизнь дворянско-чиновничьего общества сверху донизу характеризуется почти неприкрытым грабежом, продажностью и лихоимством. Соучастие в расхищении народного достояния - вот что связывает членов этого общества круговой порукой. Энский исправник изрядную долю награбленных им денег в виде ежегодных "приношений" отдает губернатору Базарьеву, а тот покрывает проделки исправника. Помещик Прохоров хочет присвоить имение своего родственника Язвина и добивается, чтобы губернские власти объявили Язвина сумасшедшим. И тут не обошлось без "приношений" губернатору и его ближайшим сообщникам по грабежу.
Взятки и куши связывают в один клубок и губернатора, и городского архитектора, и откупщика Четверикова, и подрядчика Папушкина, опутавшего нищий народ неоплатными долгами и бессовестно издевавшегося над ним, не боясь никакого наказания.
Писемский все шире раздвигает границы своего повествования. Нити от этих уездных и губернских преступлений тянутся в столицу. Нашлись же там защитники Базарьева, когда его "подвиги" стали уж слишком бросаться в глаза. И там все держится на лихоимстве и казнокрадстве, только, может быть, размеры кушей побольше да берут несколько иначе: энская исправница принимает взятки запросто, по-домашнему, а посредница петербургских вымогателей красавица-баронесса сговаривается с просителями на великосветском балу или в своем роскошно убранном будуаре.
Повествуя о вакханалии всеобщего хищничества, Писемский вскрывает и его основную причину. "Автор дошел до твердого убеждения, - восклицает он, - что для нас, детей нынешнего века, слава... любовь... мировые идеи... бессмертие - ничто перед комфортом... Для комфорта чистым и нечистым путем ищут наследство; для комфорта берут взятки и совершают, наконец, преступления".
Эти признаки века, ознаменованного невиданным усилением стяжательства, алчности и авантюризма, маниакальной приверженности к комфорту, особенно убедительно воплощены Писемским в образе князя Ивана Раменского. Кумир провинциального дворянства и чиновничества, свой человек в гостиных высшего света, князь Иван считает сам себя носителем цивилизаторской миссии русского дворянства, "забелкой человечества". Но этот аристократ по происхождению и положению в обществе успел приобрести также и качества буржуа-авантюриста. Чтобы жить, как он привык, на широкую ногу, он пускается на всевозможные аферы. Заранее зная, что ничего строить не будет, он хочет взять подряд на строительство дороги, лишь бы урвать побольше денег. Он отдает красавицу-дочь за откупщика Четверикова, чтобы поживиться от его капиталов. Ради денег он становится любовником полусумасшедшей генеральши Шеваловой владелицы тысячи душ и миллионного состояния. Ради денег же он развращает дочь генеральши Полину, а потом сосватывает ей мужа, но и за эту "комиссию" урывает пятьдесят тысяч рублей. Прелюбодей и сводник, мошенник и шантажист, готовый каждую минуту перейти от угроз к беспардонной лести, - таков этот человек, сконцентрировавший в себе всю мерзость нравственного вырождения дворянства.
Образ князя Ивана чрезвычайно важен для понимания особенностей композиции "Тысячи душ". Писемский умело связывает воедино многочисленные отделенные друг от друга не только большими расстояниями, но и сословными и кастовыми перегородками очаги действия не при помощи путешествия героя, как у Гоголя в "Мертвых душах", и не при помощи всеохватывающей интриги, как в романах Достоевского. Композиционная монолитность "Тысячи душ" зиждется на деловой взаимозависимости действующих лиц романа. Столичные воротилы могут и не знать о существовании какой-нибудь энской исправницы, баронесса, например, с ней никогда и не встретится, но тесная связь между ними все время ощущается.
Можно ли подумать, читая первую часть романа, что незаметный энский чиновник Медиокритский, покровительствуемый исправницей, через несколько лет, после целого ряда пережитых им превратностей судьбы, воспарит до великосветских сфер? Но вот в четвертой части романа мы видим Медиокритского в Петербурге, его выслушивают важные начальники, он - защитник "законных" прав своих поручителей, в самом фешенебельном ресторане Петербурга он дает почти каждую неделю обеды, на которых, может быть, присутствуют те же самые люди, что я на приемах баронессы. И все это благодаря князю Ивану, который является одной из стержневых фигур романа, связующих самые, казалось бы, отдаленные колесики огромной антинародной машины дворянского государства.
Князь Иван чувствует себя в этом обществе - и среди простоватых энских обитателей и в окружении петербургской знати - вполне непринужденно и вольготно, как рыба в воде. Это его родная среда, всегда к нему ласковая и щедрая. Его покладистость и предупредительность не только проявление светской натренированности, но и своего рода дань уважения этой самой среде.
Отношение к дворянскому обществу главного героя романа - Якова Васильевича Калиновича - гораздо сложнее.
Демократ по происхождению, он не испытывает почтения к нравам и даже законам этого общества. Особенно неприемлемо для него то, как вознаграждаются здесь подлинные человеческие достоинства и заслуги. "Более сорока лет живу я теперь на свете, - говорит он Настеньке, - и что же вижу, что выдвигается вперед: труд ли почтенный, дарованье ли блестящее, ум ли большой? Ничуть не бывало! Какая-нибудь выгодная наружность, случайность породы или, наконец, деньги".
Эта несправедливость для него тем более нестерпима, что он полон сознания своего превосходства над теми "ума не дальнего ленивцами", которых так много в дворянской среде. И на самом деле: Калинович не безвольный Бешметев, не фанфаронствующий позер вроде Эльчанинова или Шамилова. Это человек целеустремленный, энергичный, что выгодно отличает его даже от образованнейшего, утонченного, но бездеятельного Белавина. Но на что направлена его энергия? При всем своем презрении к нравам и обычаям дворянского общества он не обнаруживает никакого стремления бороться с ним.
Все его поведение и в Энске и в Петербурге убеждает прежде всего в том, что его целеустремленность крайне эгоистична. Во что бы то ни стало вырваться из безвестности в верхи, достигнуть богатства и власти - вот самые задушевные мечты Калиновича. Он написал повесть, но не ради того, чтобы отстоять какую-то дорогую для него идею, а чтобы прославиться, приобрести деньги. Как только Калинович убеждается в том, что писательство не принесет ему желаемой славы и денег, он без всякого сожаления оставляет литературное поприще. Калинович отличается от окружавших его дворян лишь тем, что умеет скрывать свои истинные намерения, цели и "идеи". Простодушный Годнев не замечает его маскировки, а князь Иван легко разгадывает Калиновича. Когда он предлагает ему жениться на Полине, он знает, что вовсе не "соблазняет" Калиновича, а только высказывает ему его собственные желания. Он знает, что новый смотритель уездного училища также считает себя "забелкой" человечества. Понадобилось немного времени, чтобы Калинович произнес свое знаменитое: "Я ваш". "Идейности" этого героя достало только на то, чтобы признаться: "Мы, однако, князь, ужасные с вами мошенники!.."
Еще в самом начале работы над романом Писемский так определил основную его мысль: "...что бы про наш век ни говорили, какие бы в нем ни были частные проявления, главное и отличительное его направление практическое: составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить будущность свою и потомства своего - вот божки, которым поклоняются герои нашего времени, - все это даже очень недурно... Стремление к карьере производит полезное трудолюбие, из частного комфорта слагается общий комфорт и так далее, но дело в том, что человеку, идущему, не оглядываясь и не обертываясь никуда, по этому пути, приходится убивать в себе самые благородные, самые справедливые требования сердца, а потом, когда цель достигается, то всегда почти он видит, что стремился к пустякам, видит, что по всей прошедшей жизни - подлец и подлец черт знает для чего!"*. Калинович и есть этот герой времени. Писемский своими многочисленными отступлениями в "защиту" своего героя вовсе не противопоставляет его дворянству. Он лишь подчеркивает, что в судьбе Калиновича с наибольшей резкостью обнаруживается бесчеловечная мораль этого общества. Она взлелеяла в Калиновиче мечту о богатстве и комфорте. Ради осуществления этой мечты он спокойно перешагивает через труп Годнева, легко бросает пожертвовавшую для него всем Настеньку. Любовь, дружба, чувство долга и признательности - все втоптано в грязь в угоду божкам Калиновича: деньгам и славе.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 77-78.
Кажется, он достиг своей цели. "Я... отвратительнейшим образом продал себя в женитьбе, - признается он Настеньке, - и сделался миллионером. Тогда сразу горизонт прояснился и дорога всюду открылась. Господа, которые очей своих не хотели низвести до меня, очутились у моих ног!.." Но Писемский, верный своему первоначальному замыслу, в полном соответствии с правдой жизни убедительно показал, что все это куплено ценой полного опустошения личности. По силе обличения растлевающей власти денег и жажды богатства образ Калиновича перекликается с зловещей фигурой Германна из пушкинской "Пиковой дамы".
Но все это верно только для первых трех частей романа. В четвертой части романа положение резко изменяется. Перед нами, в сущности, другой образ. Писемский всячески старается убедить читателя, что комфорт и слава не конечная цель Калиновича. Они - только ступеньки на пути к осуществлению "главной цели", определившейся в его сознании, оказывается, еще на университетской скамье. Эта главная цель - проведение "бесстрастной идеи государства с возможным отпором всех домогательств, сословных и частных".
Достигнув вице-губернаторства, Калинович повел жестокую борьбу с злоупотреблениями. Губернатора Базарьева отзывают в Петербург. Идея "надклассового", внесословного государства, которую он исповедовал якобы со студенческих лет, как будто бы начала осуществляться.
Эта идея не была чужда Писемскому с самого начала его творчества. В произведениях Писемского костромского периода есть, пожалуй, единственный герой, к которому он относится без всякой иронии, - это кокинский исправник Иван Семенович Шамаев. В "Фанфароне" кокинский исправник - суровый обличитель тех самых чрезмерных сословных домогательств дворянства, против которых решил вооружиться по воле Писемского Калинович, а в "Лешем" носитель идеи "внесословного" государства, добившийся отстранения ненавистного крестьянам Егора Парменыча.
Но при всем сочувствии кокинскому исправнику Писемский не подчеркивал программности этого образа.
"Леший" и "Фанфарон", так же как и первые две части "Тысячи душ", написаны до 1855 года. Идея "внесословного" государства не имела тогда никакого подтверждения в практике управления страной.
После поражения царского правительства в крымской войне положение, как думал Писемский вместе с многими своими современниками, изменилось в корне. Широковещательные обещания Александра II отменить крепостное право и реформировать государственный аппарат он воспринял как прямое подтверждение идеи "внесословной", "просвещенной" монархии. Ему казалось, что теперь дело было только за энергичными, бескорыстными людьми, которые помогли бы правительству осуществить взятую им на себя миссию. Фигура Калиновича показалась подходящей для этой роли. В четвертой части романа, над которой Писемский работал в 1857 и начале 1858 года, мы видим уже нового Калиновича. Человек, надругавшийся над любовью самоотверженной девушки, женившийся ради денег, получивший за взятку место вице-губернатора, становится по воле автора бесстрашным борцом с общественными недугами. Именно поэтому либеральные критики в своих отзывах о "Тысяче душ" всячески расхваливали образ Калиновича. Дружинин усиленно подчеркивал "благородство" этого героя, найдя некую романтику даже в его стяжательских стремлениях*. Дудышкин желал только того, чтобы будущим последователям Калиновича было "покойнее" проходить служебное поприще**.
______________
* А.В.Дружинин. Собр. соч., т. VII. СПб, 1865, стр. 254.
** "Отечественные записки", 1859, т. CXXII, январь, отд. II, стр. 19.
Иначе отнеслась к роману Писемского революционно-демократическая критика. В документе, не предназначавшемся для печати, Чернышевский назвал "Тысячу душ" "превосходным романом" - именно за верность изображения всеобщего грабежа, царящего в среде защищаемого петербургским начальством губернского чиновничества*. Но на страницах руководимого им журнала внимание читателей было обращено не на эту сторону "Тысячи душ". Добролюбов несколько раз резко осуждал ту политическую тенденцию, которая нашла свое выражение в ратоборстве Калиновича - вице-губернатора. "О "Тысяче душ", например, писал он в одной из своих статей, - мы вовсе не говорили, потому что, по нашему мнению, вся общественная сторона этого романа насильно пригнана к заранее сочиненной идее"**.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. V, М., 1950, стр. 455.
** Н.А.Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 2, М., 1935, стр. 207.
Трезвый художник-реалист, Писемский почувствовал, что зашел слишком далеко, наделив Калиновича качествами самоотверженного борца за "идею".
Поэтому, работая над четвертой частью романа, он пытался некоторыми ироническими деталями как-то смягчить ореол, окружающий образ Калиновича. Эта ирония сквозит уже в том, что среди сторонников Калиновича наряду с честнейшим Экзархатовым и ссыльным магистром были и такие люди, как уланский ротмистр, мужчина с лицом итальянского бандита, или племянник Базарьева шалопай Козленев, "оппозиционность" которого проявилась в том, что он в дни губернских балов собирал горничных и "угощал" их так, что те возвращались в господские дома мертвецки пьяными.
Ирония чувствуется и в описании дела помещика Язвина. Калиновичу удалось доказать, что Язвин не сумасшедший, я тем установить корыстную причастность губернатора к этой грязной истории. Но чем яснее то, что Язвин не сумасшедший, тем определеннее убеждение в том, что он прирожденный идиот. Калинович, таким образом, выступает в бессмысленной роли ревностного защитника "законных" прав идиота на владение нормальными людьми!
Но эти сами по себе выразительные детали не могли восстановить цельность образа.
В "Тысяче душ" талант Писемского выразился с большей, чем в любом из его предшествующих произведений, силой. Но в нем резче, чем прежде, сказались и присущие этому художнику слабости. За год до выхода в свет "Тысячи душ" Чернышевский в статье о Писемском заметил, что некоторые его воззрения на жизнь "не подготовлены наукой", что он не имел "рациональной теории о том, каким бы образом должна была устроиться жизнь людей..."*. Чернышевский говорил не о полном отсутствии у Писемского "теорий" о хорошем устройстве жизни, а о нерациональном характере той положительной программы, которая давала себя знать уже в ранних произведениях Писемского. В "Тысяче душ" либеральные иллюзии Писемского отразились более прямолинейно, и это в значительной мере снизило художественную ценность романа.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. IV, М., 1948. стр. 571.
Важно иметь в виду, что эти иллюзии в дальнейшем творчестве Писемского не исчезли. Их воздействие можно проследить даже в "Горькой судьбине" - едва ли не самом сильном его произведении.
Писемский с гимназических лет был тесно связан с театром. Уже в юности он обнаружил незаурядные актерские способности, а в университете его сценические успехи были настолько серьезны, что он отваживался выступать перед "большой" публикой. "При окончании курса, - вспоминал он, - что было в 1844 году, стяжал снова славу актера: я так сыграл Подколесина в пьесе Гоголя "Женитьба", что, по мнению тогдашних знатоков театра, был выше игравшего в то время эту роль на императорской сцене актера Щепкина"*. Естественно, что, став литератором, он не мог не писать для театра.
______________