Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?
Все, что потом, это уже не рассказ -- эпилог. После-словие. Мы смотрим убегающим вслед. А уносятся от нас все основные образы, населявшие текст:
Ветра и кони и тела, и души
Убитых выносили на себе.
Текст лишился их, опустел. И -- кончился. Но иссяк он, когда обессилел звук -- все печальнее и глуше. Не энергией ли звука и держался текст, начинаясь бравым в два притопа, три прихлопа, длясь бешеным топотом скачки и остывая, умолкая там, вдали?
Храп да топот, да лязг, да лихой перепляс... Сколько раз они врывались в тексты Высоцкого, да что там -- воплощались в стихотворных строчках. Но, кажется, ни разу мы не видели и не слышали, чтоб кони уходили из текста, из песни, покидали их. Никогда до "Пожаров" мы не глядели им вслед. И вот впервые они ушли.
Говорят, Высоцкий в последние годы жизни чуял близкий конец. Кто знает, может быть, оно и так воплощалось, это чутье. Кто знает...
1993, 2002. Публикуется впервые
17. "Я ЖИВ! -- СНИМИТЕ ЧЕРНЫЕ ПОВЯЗКИ!.."
Юрию Андреевичу Андрееву
Демократизм поэзии Высоцкого проявляется по-разному, Его тексты, например, провоцируют простые вопросы. Был ли шофер МАЗа другом своего напарника? Кто кого предал в "Кораблях"? Вырвался ли за флажки герой "Охоты на волков"? Тексты не только охотно, но и определенно на эти вопросы отвечают. Определенность вообще одно из главных свойств стиля ВВ225. Он редко оставляет своего читателя на распутье. Может быть, самое известное из таких "гиблых и зяблых" мест в его поэзии -- финал "Горизонта". Остался в живых герой-гонщик или погиб? -- от того, что текст не дает внятного ответа на вопрос, сам вопрос не тускнеет. Рассмотрим варианты.
Можно ли раздвинуть горизонты, если это горизонты, границы жизни? Можно, но это будет "выход в смерть" Так понимает проблематику текста Евг.Канчуков: "Нашему герою оказались тесны предложенные правила и обстоятельства. Он <...> чувствовал в себе силы и способности преодолеть их, выйти за их рамки. Но дело в том, что указанные рамки -объективно -- были рамками Жизни. Иных он не знал, а раздвинуть эти, оказывается, можно было, только достигнув "крайней точки" и -- в пределе -промахнув ее. Так в поэзию Высоцкого входит смерть"226.
Попробуем реконструировать логику такого восприятия. То и дело повторяя еду, герой в нашем ощущении летит по шоссе227 (хотя однажды в опубликованных черновиках ВВ и мелькнул мотоцикл, привычнее видеть героя Высоцкого за рулем автомобиля). Предельность скорости -- когда отделяются лопатки от плечей, и летит уже четверка первачей -- выражена в стремлении героя к первенству: естественно, первый -- самый быстрый. В "полет" его отправляет и образ летящей пули, с которой гонщик словно соревнуется (И пулю в скат влепить себе не дам -- "не дам" тем, что промчусь быстрее пули, и она не успеет попасть в скат). Цель гонки -- горизонт, разделяющая землю и небо полоса, которую на финише персонаж промахивает, а не, скажем, проскакивает (смысловое ядро слова -- движение в воздухе). Весь этот комплекс ассоциаций и "поднимает" его в небо. Не последнюю роль играют, вероятно, и переклички "Горизонта" с другими текстами ВВ, где то же движение названо прямо, например:
... Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы.
И на ней кто разбился,
Кто взлетел навсегда...
Предваряющее финальную строку текста слово кода (последняя, завершающая часть чего-нибудь) дополняет картину, и мы получаем в итоге ощущение смерти героя.
Теперь сменим ракурс, предварительно заметив, что в поэтической системе Высоцкого (основной принцип взаимодействия смыслов в которой -- складывание, дополнение, а не вытеснение, конфликт228), возможность противоположных трактовок не является результатом авторского замысла, но всегда, как в случае с "Горизонтом" или, скажем, финалом текста "Я рос как вся дворовая шпана...", свидетельствует об эстетической неполноте самого текста.
"Горизонт" нетипичен для Высоцкого и тем, что его сюжет в целом не может быть понят параллельно в двух планах -- конкретном и метафорическом. В буквальном слое, например, невозможна -- редчайший для ВВ случай -актуализация прямого смысла идиом. "Ставить палки в колеса", "завинчивать гайки", разумеется, немыслимо при движении, тем более быстром. Да и метафорически сюжет не всегда отчетлив (например, пари и его условия). Обычно же в стихе Высоцкого прямой и переносный смыслы отдельных образов, сюжетных мотивов внятны и равнозначимы (смысловая неполнота "Горизонта" вкупе с переполненностью и невыстроенностью многочисленных образных рядов и не позволяет причислить этот текст к поэтическим удачам Высоцкого).
Что представляет собой сюжет "Горизонта"? Исключая начальные и финальные строки, это гонка. Ситуация напоминает "Иноходца", "Канатоходца" -прежде всего мотивом первенства, но не только. Стремление к победе предполагает как минимум наличие соперников. А их нет. Рядом с героями этих сюжетов вообще никого нет, вокруг них пустота. Откровеннее всего она заметна в "Канатоходце": просто потому, что хождение по канату -- занятие индивидуальное, да и вообще это не состязание. Кстати, потому же и первенство в таком деле невозможно, что, конечно, входит в противоречие с самоощущением персонажа, желавшего, как мы помним, быть только первым. Но это другая тема -- тема неизбывной неуверенности в себе героев ВВ, то и дело прорывающаяся на поверхность текстов такими внешне немотивированными реакциями.
Ладно, канатоходец, но вот классическая ситуация группового состязания -- конные скачки. И снова -- иноходец в сюжете один (жокей, понятно, не в счет). Табун, о котором навязчиво напоминает рефрен, -- плод воображения героя. А Пляшут, пляшут скакуны на старте -- фрагмент, не вошедший в канонический текст, что и придало сюжету традиционный для поэзии ВВ вид -соревнования в отсутствие соперников (их и не может быть, потому что это состязание с самим собой). Кажется, всегда и всюду единственный соперник героя Высоцкого -- он сам. Герой только не осознает, что соперники и препятствия у него не внешние, а внутренние.
Вот и наш гонщик рвется по шоссе к горизонту на бешеной скорости один. Вокруг никого, и даже преграды какие-то неясные, а главное, безличные: кто-то в чем-то черном, из кустов стреляют по колесам, через дорогу трос натянут (такая неясность, неопределенность противников может, между прочим, свидетельствовать, что герою неясно, чего же он хочет достичь). Эта деперсонифицированность особенно заметна из-за всплывающих в памяти параллелей: мой черный человек в костюме сером, из-за елей хлопочут двустволки -- там охотники прячутся в тень. Герой гонки и сам не поймешь кто: рвется к горизонту в автомобиле, но таком диковинном, что -- я голой грудью рву натянутый канат. А ведь даже и в открытом авто грудь ездока защищена лобовым стеклом. Как тут не вспомнить о кентавре...
Текст "Горизонта" можно разделить на две неравные части. Середина текста -- гонка, ее организуют мотивы ускоряющегося движения и нагромождающихся препятствий. Эта часть устроена незамысловато (простое перечисление-нанизывание образов) и лишена сюжетных или смысловых поворотов, необычных образов. То есть пока герой захвачен гонкой, борьбой с препятствиями, в пространстве текста ничего неожиданного не происходит. Все по-настоящему интересное и важное связано в "Горизонте" с целью, к которой стремится герой. Этой теме посвящены обрамляющие гонку первое и два заключительных четверостишия, которые организует заглавный образ. Они-то и являются наиболее значимыми фрагментами текста.
По словарю, горизонт -- от греч. horison(tos), разграничивающий -- линия кажущегося соприкосновения неба с землей/водой. Или часть земной поверхности, наблюдаемая на открытой местности. А в переносном значении -круг знаний, идей, действий или возможностей. Ключевые слова здесь -- мираж, простор, круг. Присутствие первого и второго мотивов в тексте вполне очевидно, что же до круга, то, появляясь в начале и конце сюжета, горизонт "окружает" его (причем оба раза это двойной круг -- горизонт/край земли).
В рассматриваемом сюжете главенствует образ горизонта-миража. Особенно наглядны варианты, оставшиеся за границами канонического текста:
Конечно, горизонт по-прежнему далек.
Мне не порвать на нем ту финишную ленту...
Мотор уже предела достигает,
А кто-то горизонты раздвигает...
Я снова трачу все на приближенье!
Должно быть, это -- вечное движенье!
Эти варианты, видимо, потому и были отвергнуты поэтом, что миражность горизонта, в них обыгрываемая, не нуждается в дополнительном подчеркивании, она и так очевидна229.
Трудно пройти мимо одной странности в этом тексте и не задаться вопросом, почему видимая полоса раздвоилась в ощущении героя на "горизонт" и "край Земли" (Мой финиш -- горизонт, а лента -- край Земли)230. Очевидно, потому, что ему нужно не просто прийти к финишу первым, но именно порвать финишную ленту. Что будет наглядным подтверждением его победы, которую в таком случае невозможно будет замолчать, не заметить. Конечно, это следствие комплекса непризнанности, отсутствия твердо определенного, бесспорного места героя в обществе. Его-то он и хочет "определить" -- завоевать. И место это герой видит на горизонте -- то есть на пределе возможного, достижимого.
Здесь рядом с горизонтом оказывается "край Земли". Их соседство актуализирует прямой смысл устойчивого выражения, ведь "край Земли" (край света) -- это "далекая местность", но в данном случае -- прежде всего край, граница, предел.
Этот образ еще раз появляется в тексте перед самым финалом:
... а есть предел там, на краю Земли...
Таким образом, гонка словно бы охватывает всю Землю, от края до края. И это, с одной стороны, придает событию размах, масштаб, а с другой, замыкает в круг, кольцо, из которого не вырваться.
Но самое странное место в тексте с точки зрения здравого смысла -- фраза Я должен первым быть на горизонте. Даже помня, что в конкретном плане этот сюжет часто не работает (таков и данный фрагмент), трудно избавиться от недоумения, читая запальчивую реплику. Ведь недостижимость горизонта231 (а не принимаемой за него линии на местности) -- факт, прочно присутствующий в сознании любого человека (отмеченное выше "расщепление" линии горизонта эту миражность только подчеркивает). Такие вещи не забываются даже в горячке спора. Что и повышает интерес к фигуре героя. Кто он? И о чем -- пусть уже не в двух планах, в одном, метафорическом -- сам сюжет?
Читая/слушая "Горизонт", мы оказываемся свидетелями потока лихорадочного сознания человека, бешено несущегося по шоссе жизни. Человек этот надеется, что еще немного -- и он обретет, отвоюет, наконец, свое место под солнцем. И остановится на этом, ибо достигнет цели (Мой финиш -горизонт...). Но тщетно. Препятствия громоздятся одно на другое, цель вновь и вновь ускользает, и конца-края дикой гонке не видать. "Поперечные" образы, буквально кидающиеся под колеса -- черный кот, тень перед мотором, канаты, тросы, провода, пули, песчинки, стрельба по колесам, -- это все та же преследующая героя линия горизонта, желанная остановка, обретающая в его воспаленном воображении разные обличья. Гонщик прямо-таки зажат в тиски горизонта232. И, конечно, такой контекст провоцирует понимание финального рывка как побега -- из темницы, за флажки (здесь отчетливо различим мотив горизонта-круга).
Возможно, правда, и другое толкование этих лавинообразно нарастающих препятствий, основанное на том, что они преграждают путь к и без того недостижимому рубежу. Не будь их, фантомность поставленной героем перед собой цели стала бы уж совершенно откровенной, ничем не прикрытой. Так что все эти пули и канаты не только препятствуют, но и помогают герою. (И кажется неслучайным ощущение, что по крайней мере некоторые препятствия возникают не наяву, а в воображении героя). Отвлеченность, надуманность мечтаний и порывов -- не об этом ли здесь речь?
Понятно, что не рубли гонят героя по шоссе жизни. Но и не просьбы насчет узнать, а есть предел там, на краю Земли. Потому что он не "раздвигает горизонты" своим последним рывком. Он даже и не достигает горизонт -- оставляет его позади, и это принципиально233.
Но ведь горизонт недостижим! Выходит, и финальный рывок -- продолжение все той же гоночной лихорадки на уровне фантастики и бреда? Нет, это выход из гонки. Герой таки обретает освобождение. То ли, какого жаждал, -- другой вопрос. Мы поговорим об этом в следующей главе.
Как явствует из опубликованных черновиков234*, существовало два варианта финала "Горизонта". Вначале было:
Но отказали тормоза, и с хода
Я горизонт промахиваю -- кода!
Я снова трачу все на приближенье -
Должно быть, это вечное движенье.
Затем последние две строки были изъяты, видимо, не устроив Высоцкого своей прямолинейностью, тем более что нового смысла они не несли. Перемены в ставших заключительными двух других строках привели к тому, что оба финальных действия вместо одного стали незавершенными (было: отказали -промахиваю, стало: отказывают -- промахиваю235), а слово кода сохранило смысловой оттенок длимости во времени (став последним в тексте, оно этого смысла лишилось бы, приобретя контекстное значение точки). Высоцкому нужен был открытый финал...