«Шлюха», – клеймит мозг, но каким-то подозрительно довольным тоном.
«Ой-й, не вмешивайся», – постанывает от восторга вагина.
«Нам только с ним так играть интересно, а не с другими», – томно дополняет либидо.
«Потому что на-аш», – тихо-тихо, чтобы никто не услышал, шепчет сердце.
Я в восторге от этого вечера, в восторге и ужасе от собственной обезбашенности и просто в ужасе от той скорости, которую развил Демид. Попискиваю на каждом повороте, а сама оторваться не могу от побелевших костяшек пальцев – так руль сжал. И линией челюсти можно камни колоть сейчас…
Ух.
Ерзаю, то свожу, то развожу коленки, размышляя, не придется ли тащить машину в химчистку, потому что подо мной явно уже совсем мокро…
Еще несколько поворотов и мы влетаем в кромешную тьму. И тормозим резко. Мотор глушит. Стена дома, стена другого и…
Ах.
В этот момент меня дергают вверх и усаживают на себя.
Несмотря на отодвинутое сидение, руль впивается в поясницу, коленка – в дверь, и это все неудобно, стыдно, неправильно и… Офигенно.
Про поясницу и коленку я первыми забываю.
Демид заглатывает мой рот, а его руки в это время юбку задирают и звонко, с оттяжкой, шлепают по обнаженным ягодицам. Он вдавливает меня в свой стояк. От прикосновения, да такого плотного, мы оба глухо стонем. И я забываю про стыд и неправильность…
– Совратила меня посреди улицы, коза такая, – шепчет, прикусывая шею и жестко жамкая все, до чего дотягиваются руки. Я в это время пытаюсь разодрать его футболку, чтобы тоже что-нибудь прикусить. До меня быстро доходит бесполезность мероприятия, ныряю под нее, ремень джинсов дергаю.
Черт.
Тесно слишком.
Трусь о внушительную выпуклость, чтобы ускорился уже, сам все расстегнул и шепчу прерывающимся голосом:
– Ты такой сегодня… тебя хочется соблазнять.
Он целует, гладит, покусывает, подставляет свой кадык, в который я немедленно вцепляюсь зубами, чертыхаясь, пытается стянуть платье, но в итоге просто стягивает лямки, опускает бретели – и для кого мы наряжались, а? – хватается за соски и снова шлепает…
Я хнычу уже.
Все так быстро, остро… пора бы привыкнуть в нашем с ним случае. Но я все не могу. Мне кажется к этому невозможно привыкнуть. Только радоваться происходящему.
Момент нашего соединения я воспринимаю как дикое облегчение. Будто карабкалась, карабкалась куда-то и вот, достигла, наконец, нужного места… самого лучшего на земле.
«Лучшее место на Земле – на члене Демида? Деточка, ты уверена?» – обидно изумляется мозг.
«Отстань от нее, она уже тебя не слышит».
Черт его знает, кто это сказал. Я и правда ничего не слышу. Кроме нашего хриплого дыхания, скрипа сидения, грязного шепота на счет того, как ему нравится меня драть – кажется, я в Демиде открыла новую черту, которая еще больше заводит – собственных стонов и бессвязных бормотаний, потому что мне тоже безумно нравится, как он меня дерет…
В таких условиях сложно развить скорость, но у моего врача по вызову получается. Пика мы достигаем на отметке двести, не иначе. На очень ухабистой дороге, причем, потому что Демид так двигает бедрами, что я почти подлетаю до потолка и неоднократно прикладываюсь о него головой. И в принципе улетаю.
Только его руки, крепко вцепившиеся в меня на уровне талии, могут вернуть на Землю.
Падаю. Растекаюсь. Мне все еще очень неудобно – точнее просто вернулось это ощущение. Но ни пошевелиться, ничего. Только лежать на горячем, как печка, Демиде, и ощущать его ладони, которыми он гладит мои плечи, спину, голову.
Мы оба подрагиваем и все еще пытаемся отдышаться.
И внутри все пульсирует.
И еще одно непривычное ощущение… точнее…
Кажется, до меня доходит вместе с Демидом.
– Безответственность становится моим вторым именем рядом с тобой, – сообщает удивленно, – Я даже выйти не успел. Не смог. А ведь на этот раз с собой резинки. Гадство какое.
Я не могу разобрать в этом бормотании отдельных эмоций, но вот у меня какие-то двойственные. С одной стороны – и правда гадство. С другой – я тоже забылась. С третьей, ведь если бы мы…
Так. Хватит. Пора показать ему, что иногда у меня мозг побеждает.
– Я снова на таблетках, – сообщаю ему спокойно. И хмыкаю, – С тобой по другому и правда нельзя. И вряд ли за то время, что не виделись, оба успели обзавестись чем-то неприятным.
– Точно, – кивает и снова прижимает к себе.
Между нами повисает довольно неловкое молчание.
Или мне кажется?
Я же хочу перестать катастрофизировать все и вся. Надо проще быть. А то если каждый миллиметр выверять, каждую реакцию, а потом еще и всей внутренней толпой органов обсуждать, так это точно с ума можно сойти.
– Можно я наконец сойду… с этого транспорта? – спрашиваю шутливо.
– Погоди, я помогу, здесь подножка – вдруг споткнешься, – поддерживает он мой тон.
Осторожно приподнимает – но все равно чуть морщусь, немаленький орган у Демида все-таки. И помогает вернуться на сидение.
– Обалденно выглядишь, – внимательно меня осматривает.
– Куда-то надо вывезти такую красоту? – хихикаю.
– Такую – только к себе домой. И чтобы никто не увидел. Мое.
От этой фразы становится теплей. И вся неловкость улетучивается.