А.Камю писал о том, что у "тех, кто пишет просто, есть читатели, у тех кто пишет сложно, существуют только комментаторы". Очень легко писать сложно — гораздо легче, чем просто. "Точность, простота и краткость — вот основные достоинства прозы, — с полным основанием утверждал А.С.Пушкин, — почему не написать: "рано поутру" вместо "едва первые лучи восходящего солнца озарили края лазурного неба"?! "Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает упоительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостью". Боже мой! Зачем просто не сказать: г-н издатель такого-то журнала?!" — восклицал Пушкин.
Гораздо удобнее писать непонятно. У большинства людей нет ни времени, ни сил пытаться разобраться в том, что пишут современные писатели. И писателями они считаются только потому что никто их не читает. Писателей теперь не читают, а видят по телевизору. Виктор Ерофеев ведет на канале "Культура" (!) собственную передачу.
"Современная живопись, — сказал как-то Р.Орбен, — это когда покупаешь картину, чтобы закрыть дыру в стене, и приходишь к выводу, что дыра выглядит лучше". А современная литература — это когда в печатные страницы боишься завернуть селедку, потому что селедка потом будет плохо пахнуть. Однако, книги — не картины, — и корешки книг в книжных стеллажах могут выглядеть очень красиво, какую бы чушь ни скрывал под собой переплет. И книги того же Ерофеева выглядят, если не открывать их, не хуже изданий классики. А те, кто смотрит канал "Культура" или случайно включает его на минуту, думает, что современная литература — это Ерофеев. Кстати, его в свое время очень активно поддерживал Запад, которому выгодно было, чтобы в русской литературе писатели, как шулер карты, перемешали понятия дружбы, любви, предательства… Я согласен с Честертоном, который утверждал, что "у простого читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих". В 1962 году академик Колмогоров сказал, что "произведение искусства — это знаковая система, предназначенная людям в качестве инструмента саморегулирования".
Нынешняя наша литература — это уже не "инструмент саморегулирования", а катализатор хаоса. Хаоса, смешивающего все привычные понятия добра и зла…
г. Санкт-Петербург
у детишек совсем новый год
третий день как настали сугробы
в небесах шелестит самолет
плавниками космической рыбы
и петарда взмывает утробно
грохоча и пугая народ
пробираясь домой от метро
отмечай измененья в пейзаже
там где бурым всё было и рыжим
снег лежит и значительно выше
небо стало и вроде как даже
легче дышится зимней порой
так бывает в конце декабря
замордован работой и бытом
ощущая себя то ли быдлом
то ли трупом до срока отпетым
формалином и спиртом пропитан
встанешь вдруг и в лучах фонаря
озираешься не говоря
ничего и взмывает ракета
и окрестные окна горят
А.Суркову
Софье Кревс
памяти поэта Михаила Кульчицкого
Великая Победа 1945 года была завоевана не только силой советских танков, самолетов, кораблей, пушек. Победу тогда одержал прежде всего державный дух нашего народа, воплотившийся и в эти виды материального оружия, и в оружие информационное, прежде всего — оружие Слова. Речь Сталина на параде 7 ноября 1941 года и "Священная война" Лебедева-Кумача — такое же оружие Победы, как легендарные "тридцатьчетверки" и "сорокапятки".
Я почему-то уверен, что у гитлеровцев такого оружия Слова не было. Да, были гипнотизирующие речи Гитлера и Геббельса. Да, был "Хорст Вессель". Наверное, было и многое другое. Но не было своих "Жди меня" и "Землянки". Не было и не могло быть — а потому эти "истинные арийцы", эти "сверхчеловеки" оказались обречены на поражение.
Наши стихи военных лет и стихи, посвященные той войне, — такой же золотой запас русской истории и литературы, как поэзия Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Блока, Есенина, Маяковского. К тому же, в отличие от золотовалютных резервов Центрального банка и "стабилизационного фонда", этого истинного золотого запаса нашу Россию лишить невозможно, невозможно вывезти его куда-нибудь за границу.
"Не собирайте себе сокровищ земных" — сказано в Писании. И пусть прагматичные британские генералы, анализируя вместе с американскими коллегами итоги Второй мировой, утверждали, что русские умеют побеждать, но не умеют собирать плоды своих побед". Мы-то знаем, что Победа — сама по себе главное сокровище, хотя она и "не от мира сего". В атеистическом вроде бы советском государстве именно литература оказалась высшей формой звучащего Слова, отчасти взяв на себя религиозные функции. Перечитайте эти военные стихи — многие из них звучат как слова молитв. Да истинная поэзия, по сути своей, и есть молитва.
Конечно, за пределами данной поэтической подборки остались многие превосходные произведения. Некоторые — из-за их объема, как, например, "Я убит подо Ржевом" и "Василий Тёркин" Александра Твардовского. Другие — просто потому, что хотелось представить читателям лучшее из лучшего, настоящие поэтические символы той войны и той Победы. И здесь важно отметить, что удивительный сплав любви и героического оптимизма, присущий лучшим образцам нашей военной поэзии, к сожалению, был во многом утрачен последующими поколениями поэтов, включая знаменитую "тихую лирику". Поэзия не всегда была мозгом, но всегда — нервом своей эпохи. Послевоенная эпоха в этом смысле оказалась эпохой утраты Победы.
Вспомните строки Николая Рубцова из "Видений на холме" (1960–1962):
— с их очевидным противопоставлением "чужих" крестов "нашим" звёздам. И сравните — да хотя бы со стихами того же Константина Симонова:
или Александра Твардовского:
или Анны Ахматовой:
Разными, очень разными оказываются эти смерти, эти кресты, и любовь к Родине Николая Рубцова, будучи ничуть не меньше любви Константина Симонова, Александра Твардовского и Анны Ахматовой, уже не была неразрывно сплавлена с героизмом, уже оставалась любовью чуть со стороны — иначе не было бы этого надрыва в обращении-заклинании поэта к ней: "Россия! Русь! Храни себя, храни!" Ничуть не стремлюсь умалить тем самым значение творчества именно Николая Рубцова. То же самое касается и таких выдающихся поэтов, как Владимир Соколов или Юрий Кузнецов, например. Просто иные времена — иные песни. И тот факт, что блоковское, 1908 года, "О, Русь моя! Жена моя!" — оказывается куда ближе Рубцову, чем поэзия войны и Победы, отчетливо — во всяком случае, для меня — сопрягается с фактом последовавших в 1917-м и в 1991-м государственных катастроф России.
Но получается так, что история наша работает в режиме взлетов и падений, и чем выше взлет, тем страшнее падение — а впереди новый, еще более размашистый, цикл, до последней мировой Победы, похоже. Поэтому "старое, но грозное" оружие русской Победы, в том числе поэтическое, наверняка будет вновь востребовано, и не исключено, что ждать этого осталось недолго.
Я куплю себе портрет Сталина
Три на три
В подсобке закрытого на вечный ремонт музея
У сторожа, который ничего не помнит
Не помнит даже Сталина
Я куплю себе портрет Сталина —
Трубка, френч, лукавый прищур —
Блядь дешёвая купит Рублёва —
Бить земные поклоны и плакать —