Говорят, что поэты особенно любят свои последние стихи. Не знаю, может, и правда. Я же всегда любил свои самые различные стихотворения, независимо от времени их написания. И все-таки с особо трепетным чувством относился и отношусь к ранним произведениям.
Наверное, среди них немало несовершенных, возможно мастерство возрастает с годами, но как родитель любит всех своих детей, но выделяет первенца, я тоже не забываю потрепать по плечу и приветствовать стихотворения 60-х годов прошлого века и даже посвятил им чуть ли не панегирик, кстати, давший название всему этому сборнику.
Когда в связи с предстоящим юбилеем еще только появилась надежда на его издание, я сразу решил собрать именно свои ранние стихотворения. Часть их была, впрочем, опубликована в начальных моих четырех-пяти книгах, некоторые не печатались вовсе; вместе, как единое целое, они собраны впервые.
Замечу ради справедливости, что некоторые нравились Павлу Антокольскому, Евгению Винокурову, Александру Межирову и еще ряду значительных поэтов, у которых я учился и у которых искал одобрения, а также критикам Александру Михайлову, Владимиру Гусеву, Виктору Перцову.
"До тридцати почетно быть поэтом", действительно это так; данные тексты сочинены молодым человеком (от 18 до 28 лет от роду), и очень бы хотелось, чтобы не только молодость, но и вспышки еще непризнанного таланта были бы заметны и тогда, когда автор уже ничего больше не напишет.
Засим позвольте завершить вступление, написанное шестидесятилетним оптимистом.
Евгению Винокурову
Заученность обычного мирка:
прибавить здесь, тут разделить и вычесть;
твоя возможность, в сущности, мелка:
указано все правилами свыше.
Сначала это нравится почти —
не думая, проводишь вычисленья;
как вдруг тебя надумает постичь
свое, совсем особенное мненье.
Ты не согласен просто так решать,
пытаешься постичь первооснову
и делаешь столь нужный первый шаг
к своей догадке, к верной мысли, к слову…
Доска крошится острием мелка…
Пыль сыплется, и возникают цифры…
Уже твоя возможность не мелка,
уже видна, как подоплека в цирке,
разгадка тайного, начало всех начал —
геометрическая сущность мира;
и — ученик — становишься на час
создателем неведомого мира.
Ты сам его открыл, своим путем
дошел, отбросив истины чужие;
чтобы потомок как-нибудь потом
отверг его, свои напружив жилы.
Дерзает несогласный с прежним бог,
свои догадки проверяя смело.
Мир вечен, потому что вечна смена.
В движении движения залог.
1965
Россия… Задумаюсь снова.
Прочувствую в эти часы
могучего слова основу,
жемчужную россыпь росы.
И сразу же, русы и рослы
(так всплески идут от весла),
всплывут в моей памяти россы
и то, как Россия росла
от первой славянской стоянки
до славой покрытой страны…
И в женщины гордой осанке,
и в звоне задетой струны —
Россия… Раскинулись дали.
Вхожу вместе с осенью в лес.
Протяжным дождем отрыдали
глаза голубые небес.
Но вновь на опушке, взгляни-ка,
свежа и упруга на вид,
у пня раскраснелась брусника
и дикий шиповник горит.
Опавшие влажные листья
рукой, наклонясь, разгреби —
и ткнутся, прохладны и чисты,
слепыми щенками грибы.
Доверчива наша природа,
и настежь открыта всегда
душа у лесного народа —
зайчишки, ежа и дрозда.
Россия… Прозрачные краски
на долы и горы легли;
и можно шагать без опаски
от края до края земли.
И, не превращая в присловье
названье родной стороны,
я вновь повторяю с любовью
рассветное имя страны:
Россия…
28.10.68
Дождиком в роще прошла весна.
Красная площадь, с чего красна?
Время тревожа, вернусь назад…
Ах, до чего же красно в глазах!
Ветер полощет знамен кумач.
Красная площадь, слезы не прячь!
Красного банта цветок на руке.
Слово "Антанта" на языке.
Первый поход и третий поход,
Восемнадцатый и двадцатый год!
На площади Красной — за рядом ряд —
Ильич принимает военный парад.
Смотрит, прищурясь, на горизонт —
заревом пышет недальний фронт.
Красит страну белый террор
красною кровью — не кончен спор.
Как же, товарищи, дальше жить?
Как на пожарищах рожь растить?
Солнышком красным пришла весна.
Красная жизнь и земля красна.
С этою новью живем; она
крашена кровью. Краска — прочна!
07.02.69
Снова бешеный ветер погони
подымает дубы на дыбы;
и храпят половецкие кони,
ошалелые кони судьбы.
Не избыть непонятного страха.
Кто там замер на полном скаку?
И, треща, остается рубаха
белым флагом на черном суку.
Посредине забытого мира
я впечатался в гриву коня.
Гой ты, в яблоках серый задира,
выноси, выноси из огня!
Из чужого полынного века
от напасти и горя бегу
я — в личине того человека,
прапрапредка — и все не могу
оторваться от сросшейся тени,
ухватившей за ворот меня…
И шатает домашние стены,
как усталые ребра коня.
05.11.69
А.Тахо-Годи