— Вот, — продолжила я, — а если не на кривой козе, то на кривой кобыле. А кобылу мне тоже жалко.
— Ууу, — согласился Михаил Топтыгин.
У него вообще с одной из деревенских кобыл дружба с детства Веснянка когда жеребенком несмышленым была в колодец старый свалилась, а медведь тоже еще мелкий был, но вытащил, с тех пор дружат, гостинцы друг другу таскают и в гости ходят. В этот момент открылась калитка, разом замычали коровы, куры закудахтали, петух заголосил, из кустов рядом со мной и топтыгиным высунулась хитрая серая морда.
— Бес! — воскликнула удивленная я.
Волк фыркнул на меня, юркнул обратно в кусты, и уже оттуда вытащил… жреца. Топтыгин, посрамленный принесенной добычей, рухнул прямо на тропинку. Я так вообще отшатнулась и едва не завизжала, а папа, которого как раз вся живность-то и приветствовала, подошел, сурово на жреца посмотрел и спросил:
— Один был?
Бес молча обратно в кусты, достал второго длиннобородого, следом мешок. И вот вопрос — а чего вообще жрецы с мешком возле нашего дома делали? Да не на дороге, а тут, у сараюшков?!
Папа присел на корточки, осмотрел бездыханные тела, задал вопрос:
— Душил кто?
Из кустов показался Филимон — удав местный. Ну местный то местный, но за лягушками он к соседнему пруду ползает, а с нашими безбашенскими дружбу водит, они ему песни поют и хороводы устраивают. А вообще Филя не наш, приполз из фургона цыганского. Дело как было — цыгане они до золота охотчие, а слух ходит будто у нас все дороги золотом усыпаны, мол от демонов подарки, вот эти хитромордые и попытались в деревеньку проникнуть. И странное дело — кони их прошли, собаки прошли, два медведя ручных с кольцами в носах, удав и тот прополз, побитый был, слабенький, а цыган полог не пустил. Бабы наши сердобольные живность гнать не стали, мужики медведей от колец носовых и цепей освободили, псы разбежались по дворам, а удав на пруду пристанище нашел, теперь лягушками верховодит. А цыгане ушли, да, поругались, словарь ругательств у мужиков обогатили, в телеги свои впряглись и ушли. Жалко было, потому как цыгане они народ предприимчивый, они чтоб в деревню проникнуть и с катапульты себя запускали, и подкоп рыли, и в животинок переодевались, и немощными прикидывались — сплошное представление было, причем каждый день с утра и до вечера. И любопытственно так, что коровы на дойку вечернюю сами к нам на окраину деревни прибегали.
О, кстати о коровах…
— Амирка, — батя посмотрел на меня сурово, — коров подоила?
И я пошла доить коров. Всех! Двенадцать буренок встретили меня недовольным мычанием. Коровы они скотина умная и крайне себялюбивая, а тут вымя от молока чуть не трещит. И молока-то, молока много. В обычных деревнях коровы едва ль ведро дают наши сразу три! Сидишь и доишь, и доишь, и доишь…
Открылась дверь в коровник, зашла мама, хмуро спросила:
— Доишь уже?
Взыньк! — ударила молочная струя в стенку ведра.
— На ужин чего не пришла? — продолжила родительница, беря ведро и табурет, чтобы следующую корову начать доить.
— Так у деда с бабкой поужинала, — призналась я. И добавила: — А, и жрецы у них были.
Мама, которая уже и ведро поставила, и вымя вытерла на всякий случай, нет, коровы мылись сами, но порядка ради, выпрямилась, на меня сурово посмотрела.
— Чай объегорили, — поспешила успокоить маменьку.
Кивнув, мама посидела, поглаживая лоснящийся коровий бок и не спеша приступать к дойке, а опосля:
— Светомир на неделе с Топтыгиным на семеновских собирался… — задумчиво проговорила матушка, продолжая поглаживать корову.
И я доить перестала.
— Для дротиков новый яд изготовил, знатный яд…
Нет, то что мама жрецов с моего детства недолюбливает, это я знала, но чтобы настолько! Про тот яд я знала папенька очень уж зол на мужиков из Семеновки, что за горой расположена. Мужики там ушлые, они зверей нашенских приманивают, кого медом, кого мясом, а как те из-за купола выходят, так и губят по чем зря, а некоторых тем же цыганам продают, в диковинку ведь умные звери-то. Так вот как появятся семеновские. Звери к папке, а уж тот с Михайлой Топтыгином, да с Филимоном, да и еще с кем придется, и в засаду на них. А в прошлый раз пчел диких к делу приспособили, ну и эффект всем понравился — мужики убегали опухшие, красные, видом жуткие, почесоном мающиеся. Вот и яд новый для дротиков на основе пчелиного и осиного яда был. Только батя мне его не то что не давал и думать о нем запретил, он его вовсе взял и спрятал!
— В спальне, под кроватью в четвертом от стены ящике, — словно невзначай проинформировала мама.
И начала доить корову. Взыньк-взыньк — ударялись струи молока о ведро.
— Маам, — позвала, не веря в происходящее.
— Мать — существо мстительное, а они моего ребенка столько лет от других детей гоняли… — в каждом слове злости, как яда у осенней подковряжной гадюки.
Пеструха, которую мама как раз доить взялась, голову повернула, мордой в мамино плечо ткнула — поддерживает, ей маму тоже жалко стало.
— А батя как? — уже понимая, что мне руки развязывают, спросила я.
— Дел то столько, — мама бросила на меня коварный взгляд черных раскосых глаз, — чай пока коров со мной подоит, да пока корм зададим, на сыр молоко поставим… часа два у тебя есть, Амирчонок.
Да было б сказано!
Через пяток минут я с папиными дротиками и его же духовой трубкой, мчалась огородом семейства Гутарг, прямо к дороге. И пусть меня там перехватить лысый черт, в смысле Васька, пытался, я через кусты сиганула, опосля через забор, и помчалась по краю улицы, там где мужики ил еще не разлили.
Быстро бежала, просто ух. Я ж говорю, мы с батей, охотники, а потому бегаем жуть как. А оттуда огородами, через пруд, вверх по холму, в обход стены и…
И прибежала, елки колючие.
Аккурат к веселой теплой компании прибежала — старейшина наш дед Симон в обнимку с Михаилом Топтыгиным стояли! А рядом с ними почему-то коза!
И мишка в эту козу сначала лапой тыкал, а потом чего-то втолковывал старейшине. И вот чего совсем не понятно!
А дед Симон, меня заприметив, укоризненно головой покачал, и еще более укоризненно: — Амирка, подъехать на кривой козе это образное выражение, означает обмануть, объегорить, обвести вокруг пальца, понимаешь?
Почему-то отрицательно мотнула головой, хотя поняла я все. — Эх, девка, — дед Симон усмехнулся полным белых здоровых зубов ртом. — Батя где?
И кто-то заметно покраснел.
— Без бати, значит, — все понял старейшина.
— Мммеее, — поддержала коза.
И тут за стеной раздался звон колокола — жрецы на службу собирались. Мы все переглянулись — мишка с козой, я со старейшиной, и дед Симон дал команду:
— Пора.
Сурово кивнув, перекинула лук и духовую трубку за спину, поплевала на руки и полезла вверх по стене. Специально полезла, потому что ломанись я через тайное место, за мной бы и старейшина и медведь увязались, а может быть даже и коза, так что отчаянно ползу вверх.
Не прошло и пяти минут, как доползла, подтянулась, забралась на стену и… и чуть не свалилась! Потому что Михаил Топтыгин взял и сдал деду Симону ту самую брешь в стене, и теперь оба они, и медведь и дед ховаясь за колодцем, наблюдали за мной. Да что там оба — коза с другой стороны сруба выглядывала!
Они же мне всю жрецово остановительную миссию сорвут!
И тут кто-то тронул меня за плечо…