— Нет, я должна была произнести это для тебя именно сейчас, хотя я и хотела сказать эти слова раньше, но не тебе. Не смотри на меня так, мистер Роланд Олдридж. Да, я хотела сказать эти слова этой девочке, но она оказалась куда мудрее, чем я предполагала. Я спросила её, хочет ли она получить от меня совет, но в ответ она поинтересовалась, что именно изменится, если она его не получит. Не кривя душой, я ответила, что определенным образом всё, ведь она никогда не узнает, что именно я ей хочу сказать. Она предпочла не узнать моих слов.
— Почему?
— Она сказала: «Я знаю достаточно из того, что мне нужно знать и не знаю определенно ничего из того, чего мне знать не нужно. Не будем же нарушать эту тонкую грань золотой середины». После этих слов я призналась ей, что рада, что хотя бы у одной мозг оказался бо́льшим размером, нежели у Гектора.
— Что значит «у одной»?
— Она тоже не поняла, но, в отличие от тебя, решила не уточнять, — тяжело вздохнула Ава. — У одной из всех, на кого ты обращал внимание. Ты ведь знаешь, что мой муж был не только младше меня на двадцать лет, но и беден, как церковная мышь, особенно на фоне наследства, оставленного мне отцом. Я ежемесячно получала выплаты по дивидендам размером в сто тысяч долларов, в то время как он был обычным астрономом. Но как мы любили друг друга! В свои пятьдесят я впервые вышла замуж… Знаешь, в таких союзах, особенно с огромной разницей в возрасте, общество судачит о том, что брак заключен по расчету. На протяжении двенадцати лет все только и делали, что обсуждали желание Джошуа наложить руку на богатства старушки-жены, а он и копейки у меня не взял, обходясь своей мизерной зарплатой астронома. Не смотря на все сплетни, мы были счастливы, и знаешь почему? Потому что мы научились ставить своё счастье выше общественного мнения. Когда четыре года назад Джошуа умер, мой мир рухнул. Согласись, сорок один год — слишком маленький срок для здорового мужчины. Он мог бы прожить еще сорок лет, если бы не злосчастное дерево, обрушившееся на его автомобиль во время шторма. Хотя, что это я… Заставляю тебя понять, как коротка жизнь сроком в сорок один год, когда ты хоронишь брата возрастом в десять лет. Прости присущий мне идиотизм.
— Сорок один год — это и вправду не много.
— Я едва не сошла с ума, — прижав к себе черный клатч, зажмурилась Ава и я внимательно посмотрел на нее. Для своих лет она выглядела откровенно хорошо. Возможно причиной тому была её короткая стрижка, которой она обзавелась после смерти мужа. Я знал Джошуа и присутствовал на его похоронах… Ава сидела справа от меня в траурной черной шляпе, и её голос эхом разносился по пустующему костелу. — Но я нашла ту соломинку, которая меня спасла.
— И что же это? — сдвинул брови я.
— Не что, а кто. У Джошуа была дочь от первого брака. На момент его смерти ей исполнилось двадцать лет. Её мать умерла от передозировки наркотиком, когда девочке было всего три года. В своё время я отлично поладила с этой девочкой, да у меня и выбора не было — своих детей у меня нет, а девочка оказалась душкой. Это она откачала меня, когда я сразу после похорон напилась таблеток, желая свести счеты с жизнью. После я пообещала ей больше так не поступать, но с тех пор не расстаюсь с мундштуком, надеясь, что никотин придушит меня раньше, чем я стану старой развалюхой. Девочка считает меня своей настоящей мамой, и мы живем с ней душа в душу — даже купили коттедж в провинции Парижа, чтобы иметь возможность проводить вдали от Лондонской суеты пару месяцев в году. Так к чему я всё это?
— К тому, что я должен найти себе соломинку? — постарался улыбнуться я, но у меня это вышло слишком криво.
— Ты не из тех мужчин, которые ищут соломинку, чтобы не захлебнуться в горе. Ты из тех мужчин, которые этой соломинкой становятся, чтобы спасая утопающего, спастись самому.
Глава 46. Роланд Олдридж. Даже притупившаяся боль остается болью
Первое время после перенесенного горя пытаешься заключить контракт с невидимыми силами, предлагая свою жизнь вместо жизни ушедшего человека, но уже через месяц понимаешь, что по ту сторону вселенной не так глупы, чтобы менять драгоценную детскую жизнь на посредственную взрослую.
Возвращаться в поместье после похорон было выше моих душевных сил, и я остался в своей Лондонской квартире. Следующие несколько дней я не выходил из запоя, глуша боль крепким бренди (выбора не было — в винном сейфе завалялось только три бутылки бренди). Наконец проспавшись, я перечитал с полсотни сообщений на тему соболезнований и в итоге решил связаться по видеозвонку с Риком, который буквально разрывался от того, что не мог перелететь через океан, чтобы поддержать меня (у его жены развился острый отит и, исходя из его сообщений, она сейчас даже жевать толком не могла). Я позвонил ему в три часа дня, совершенно не подумав о том, что у него сейчас глубокая полночь. Естественно он убеждал меня в том, что я его не разбудил, но было видно, что он еще не до конца разомкнул глаза. Наш разговор продлился около десяти минут. Я знал, что Рик меня понимает, ведь он сам потерял брата, вот только от этого никому из нас не было легче. На протяжении следующего года мы поддерживали связь, переписываясь в онлайн-режиме минимум один раз в месяц.
Как только я окончательно протрезвел, я вернулся в провинциальный городок, в надежде на то, что Глория успела к этому времени отойти от первичного шока. Её родители напоили меня чаем, а двойняшки попытались впихнуть в меня подозрительной консистенции кашу, которую не могли стрескать сами. Оказалось, что семья Глории решила пульнуть её на континент, посчитав, что там она сможет быстрее прийти в себя. Неожиданно, во второй раз в своей жизни, я почувствовал себя брошенным, вот только на сей раз я сам был виноват в своей потере… Я не успел стать «соломинкой» и теперь не представлял, что мне делать дальше.
— Что делать, чтобы не утонуть? — набрав номер Авы, поинтересовался я, выйдя из дома Глории.
— Грести.
И я греб. Я греб днем и ночью с такой силой, и с таким остервенением, что уже спустя восемь месяцев подписал контракт, который умножил моё состояние вдвое, но моя боль не собиралась меня покидать. Она была со мной, как и луна, часть которой я подарил той, которую разрушил. Я смотрел на ночное светило каждую ночь и каждую ночь думал о том, гребет ли Глория или она утопает? Я тоже сбежал из Британии — три месяца в Китае, три в Испании и полгода в Дубае. Работа — тренажерный зал — работа. Миллионы и миллионы долларов, и ни пенни в копилке счастья. Никогда в жизни я не был настолько опустошен, чтобы начать путаться в датах. Я попросил Джонатана сообщить мне о возвращении Глории (на соседней улице с ней жил его племянник), но проходили месяцы, а она не возвращалась. Тогда я решил принять приглашение Рика. Тэмми была сестрой Глории, и я надеялся на то, что она сможет рассказать мне что-то о той, которая меня беспокоит. Я узнал, что Глория путешествует по Европе под чутким руководством Саманты, но уже около месяца не выходила на связь с родными. Такое уже случалось, когда она оказалась без электричества на пляже в Дании. Родственники Глории заранее были предупреждены о возможных перерывах в общении, поэтому никто из них не переживал. Я же боялся, что она утонула в пучине отчаяния, в которой я сам пытался барахтаться в одиночку.
На момент, когда я узнал от Доротеи о возвращении Глории в город, после чего Джонатан подтвердил эту информацию, я уже думал, что собственноручно утопил эту девушку в горе. Спустя двенадцать часов я летел в Лондон эконом-классом, а еще через двенадцать часов наблюдал за тем, как неизвестный парень провожает Глорию к бару. Я наверняка увидел, как она ему улыбнулась и как позже отстранилась. В этот момент у меня перед глазами неожиданно всплыла Кэрол. Сначала я просто не обращал на блондинку внимания, а затем позволял ей к себе липнуть лишь потому, что хотел вызвать ревность у Глории. До этого момента я даже не представлял, какую боль может причинить ревность. Ощущение, будто твое сердце выковыривают из твоей груди голыми руками, после чего всаживают в него с десяток игл. Дожидаясь пока парень уйдет, я нервно сжимал руль автомобиля. «Они не поцеловались (если бы поцеловались, у меня случился бы инфаркт), значит они просто друзья? Кому как не мне знать о том, что дружбы между мужчиной и женщиной не существует!».
Я зашел в бар вслед за Глорией и, сев за дальний столик, начал наблюдать за своей целью. Еще на парковке я заметил явные изменения в её внешности. Слишком сильно похудев, Глория буквально раскачивалась из-за малейшего сквозняка, при этом умудряясь оставаться самой красивой девушкой, которую мне когда-либо приходилось встречать.
Не прошло и десяти минут, как внимание Глории что-то привлекло. Я посмотрел в направлении, которое она сверлила взглядом — в двух столах от меня сидела пара, и я готов был поставить тысячу фунтов на то, что мужчина был мне знаком. Лишь спустя несколько секунд я, наконец, понял, что это Эмметт. За прошедший год он поднабрал в весе и изменил прическу, так что было неудивительно, что я не узнал его с первого раза. Сначала я решил, что сидящая ко мне спиной вульгарная девица в леопардовом платье — это Эми, но вспомнив о том, что она должна была недавно родить и сейчас выглядеть слегка иначе, я понял суть взгляда Глории, метающего острые молнии. Зная Глорию, я предполагал, что она подойдет к Эмметту и потребует объяснений — за время работы с Мартином она ни разу не сорвалась, продемонстрировав своё умение выходить из конфликтной ситуации посредством диалога. Когда же она вылила на Эмметта пинту пива, я подавился своим. То же Глория проделала и с женщиной легкого поведения, сопровождающей её зятя, после чего она схватила Эммета за галстук и потащила к выходу. Я совершенно не ожидал подобного поворота событий. Увидев же, как Глория впечатляюще пользуется своим хуком справа, я понял, что определенно женюсь на ней. А если серьезно — я понял, что ей было точно не легче, чем мне. Подойдя ближе, я смог рассмотреть её физическое состояние подробнее — худая, бледная, в мешковатых штанах она выглядела испуганным подростком, которого неожиданно выбросили во взрослую жизнь и сказали: «Греби», — даже не выдав ей вёсла. Из диалога конфликтующих сторон стало понятно, что Эммет последний козел на фоне измены жене, которая сидит дома с их дочкой. Но монолог этого подонка заставил меня буквально затрещать изнутри: «…Для начала разобралась бы со своей жизнью! Ты год потратила на оплакивание какого-то мальчишки, в то время как подобной скорбью не наделила ни своего брата, ни даже бабушку! А ведь они тебе родные, кровь от крови твоей, а ты хнычешь по Мартину, который, по сути, был всего лишь твоей работой! Тебе за него круто платили, вот слезы и льешь. Забросила университет, подорвала здоровье, работаешь в вонючем баре. Думаешь, ты загибаешься от боли? Ты загибаешься от того, что не способна решить проблемы собственной жизни — только и делаешь, что сбегаешь от них по всей Европе, но они всё равно тебя нагоняют! И никуда ты от них не денешься! На своей учебе и карьере ты уже поставила крест, будешь торчать в этом убогом городке, обслуживать пьяных мужиков в баре и хныкать о чужом мальчишке, воображая, словно он и вправду был тебе дорог, и ты была с ним не из-за денег». Я едва удержался от того, чтобы не прихлопнуть подонка на месте. Я даже не догадывался, что у Глории всё настолько плохо. Не догадывался, что она утонула. Однако знал, что обязательно попробую её откачать, чтобы потом грести за нее.
Дав ей возможность выпустить пар на этом идиоте, я, сквозь призму боли, изучающе смотрел на её трясущееся тело. «Интересно, она ненавидит меня за то, что я с ней сделал?» — мысленно терзал сам себя я.
— Тебе что-нибудь нужно? — даже не задумываясь о том, чтобы как прежде обратиться к ней на «вы», поинтересовался я.
— Пистолет, — глухо ответила Глория, не смотря в мою сторону и всё еще не узнавая во мне меня.
— Пристрелить?
— Застрелиться.
Моё сердце оборвалось.
*
— Всё еще носишь? — кивнув на моё запястье, которое огибала красная нить с её именем, глухо поинтересовалась Глория. — Глупая вещь… Не сработала. Ничего не сбылось.
— Еще сбудется, — уверенно ответил я, положив руку на рычаг, после чего мы встретились взглядами. Кажется, мы слишком много знали о боли друг друга. Глория молча вышла из машины, а я еще минуту стоял, тщетно убеждая себя в том, что она не соврала мне про своего «друга» — сына шерифа.
Уже возвращаясь домой, я вспомнил о её словах про работодателя-извращенца и мысленно улыбнулся.
*
Следующую неделю я, в компании Джонатана и Якоба, наводил порядок в поместье, стараясь избавиться от въевшейся пыли. Хорошо, что Джонатан догадался накрыть всю мебель чехлами, тем самым сохранив её в отличном состоянии. Нанимать персонал я не видел смысла — Джонатан сносно готовил пшенную кашу, да и я умел жарить яичницу. Здоровое питание еще никому не вредило, тем более мужчине, ежедневно на утренней пробежке ломающему голову, по поводу налаживания общения с интересующей его девушкой. Приводя поместье в порядок, я пытался придумать, как именно навести мосты с Глорией и уже хотел просто сесть в машину и приехать к ней домой (её прежний номер телефона был заблокирован со дня смерти Мартина), когда она вдруг сама явилась на порог моего дома.
— Это… Твоя дочь, — тяжело дыша, заявила девушка.
Несколько секунд я смотрел на нее широко распахнутыми глазами, словно на прекрасную проекцию моего подсознания. Запыхавшаяся, с красными щеками, развивающимися волосами, в спадающих рваных джинсах… Всей прелести этой картины было не описать. Джонатан за моей спиной явно был в шоке.
— Тогда я обязан на тебе жениться, — заулыбался я, совершенно не задумываясь о том, что именно хочет донести до меня розовощекая девушка. — Я категорически не хочу, чтобы моя доченька росла без отца. Но ведь у нас с тобой последний контакт был около года назад — почему девочка выглядит старше? И почему она блондинка? Мы ведь с тобой чистые брюнеты… Хотя забудь — она прекрасна. Кстати, наша дочь больше похожа на тебя…
— Ты издеваешься?! — воскликнула Глория, даже не задумавшись о том, что в каждой шутке есть доля правды. — Это не наша дочь. Это твоя дочь.
«Жаль», — подумал я тяжело выдохнув и, не выдержав всей комичности нашего диалога, вслух рассмеялся.
С первого взгляда я определил, что Софи не моя дочь — отцовство было исключено. Я понял, что Глории просто подбросили ребенка, найдя отличное гнездо с обеспеченным и умеющим охотиться орлом, который вполне сможет стать наседкой для подкидыша (с учетом его прошлого с незнакомым ему братом). Глорию безжалостно развели, но она определенно этого не замечала, и я решил подыграть. В конце концов, даже если вероятность моего отцовства равнялась одному проценту из ста, её стоило проверить. Тем более я действительно пересекался с матерью девочки. Всё тщательно обдумав, я пришел к выводу, что сложившаяся ситуация как нельзя лучше сработает мне на руку — Глория сама будет ко мне приходить и мы ежедневно будем проводить время вместе. Поэтому следующую всю неделю я думал лишь о том, что будет после того, когда выяснится, что Софи не моя дочь. Наша договоренность с Глорией была заключена лишь на период до получения результатов ДНК-теста. Когда она же поймет, что я не являюсь биологическим отцом девочки, останется всего два варианта — отдать ребенка в интернат или взять опеку на себя. В любом случае Глория выполнила свою миссию — помогла мне благополучно дождаться результатов теста и теперь могла помахать мне ручкой, так как наша договоренность подошла к логическому завершению. Поэтому я решил утаить результаты на неделю-две, пока не составлю план дальнейших действий. «Далёкая Глория. Кажется, такой близкой и одновременно недосягаема», — именно так я думал год назад и именно такого мнения по поводу этой девушки я придерживался и сейчас.
Разрушения, которые оставила смерть Мартина в наших душах, навсегда останутся внутри нас. Жаль, что я пытаюсь выстроить связь с Глорией именно на них. Даже притупившаяся боль остается болью. Даже затупившийся нож остается ножом. Я мог лишь надеяться на то, что этот нож не перережет всё еще слишком тонкую нить между мной и девушкой, которую я не уберег от боли.
Глава 47. Всем счастья
С утра пораньше я стала свидетельницей маминого счастья — у нашей Элис появился ухажер из параллельного класса. Тот факт, что мальчик поцеловал Элис в щечку, превозносил маму до небес, одновременно клоня папу к дивану.
— Передай своему «парню», — прокашлялся отец, — что я оторву ему его целовальник, если он еще раз…
— Дерек, немедленно прекрати своё старческое ворчание!
— Мне пятьдесят два года — в этом возрасте поздновато чувствовать себя молоденьким папашей, зато я прекрасно справляюсь с ролью деда.
— Да, прекрасно, — фыркнула мама, смазывая для отца тост маслом. — Вчера ты чуть не утопил Дина в ванной.
— Он сам поскользнулся, да Дин?
Дин многозначительно округлил глаза, явно давясь правдой.
— И потом, — продолжала мама, — детям нужен молодой и энергичный дедушка, который способен мыслить как современный папа, а не как дряхлый старик.