Оно спало глубоко под землей, куда не проникал солнечный свет. Оно слышало шепот подземных ручьев и панику слепых червей, чуявших его присутствие.
Однажды оно ощутило шаги далеко наверху. Топот конских копыт. Крики – сначала ярости, потом боли, потом отчаяния, потом снова боли. Оно почувствовало вкус крови, напитавшей грунт на много метров в глубину. Оно улыбнулось в своем глубоком сне.
Кровь всегда была началом. Кровь была предвестницей веселого пира.
Потом кровь высохла, а сверху начали доноситься стук молотков, визг пил и гортанные выкрики строителей.
В строительстве не было ничего интересного.
Строительство означало конец. Голод. Скуку.
Оно спало.
– Танаис, ребята, к тому моменту – крупнейший культурный, политический и торговый центр Приазовья, был полностью разрушен племенами готов в 237 году нашей эры, – бубнила Ольга Васильевна. Саша Ровно подняла руку и нетерпеливо затрясла ей в воздухе, вызвав у учительницы недовольную гримасу. – Что?
– Ольга Васильевна, а можно вопрос на понимание? Даже два!
– Жополизка! – громко прошипел Питон; внимания на него никто не обратил.
– Быстрее давай, Ровно, – огрызнулась Ольга Васильевна. – У нас с вами еще очень много непройденного материала.
– Вопрос первый! А как мы так точно знаем, в каком году произошло… Ну, разрушение?
Историчка ответила специальным голосом, зарезервированным для вопросов Слегка Туповатых Детей:
– История, Саша, является точной наукой!
Не является, рефлекторно подумал Пух. История, как неоднократно говорил профессор Худородов, есть совокупность интерпретаций, которые к тому же в большинстве случаев предоставлены бенефициарами событий… На этом месте Пух обычно начинал стискивать челюсти, чтобы не зевнуть. Сегодня он украдкой трогал те самые челюсти, пытаясь понять, больно ему до сих пор или нет; кажется, было не больно. Бурый бил куда менее профессионально и жестко, чем его ублюдочный друг.
– …А следовательно, – продолжала историчка, – мы оперируем фактами. Желающим получше разобраться в предмете я могу порекомендовать обширный корпус внеклассного чтения!
– Второй вопрос! – быстро вклинилась Ровно. – А почему Танаис был разрушен? Вы же сами сказали, что это был большой город; наверное, его хорошо защищали, и как так получилось, что…
А вот это, подумал Аркаша, действительно интересный вопрос.
– Потому что варвары разрушали города, Ровно! – рявкнула Ольга Васильевна. – Вопросов больше нет?
Надо будет спросить у папы, решил Пух. Если, конечно, тот сможет оторваться от бесконечного мутного съезда народных депутатов по телевизору. И интеллигентных, но всё равно достаточно злобных проклятий в адрес Ельцина.
Аркаша аккуратно повернулся вполоборота к Новенькому, который пересел со своего обычного места на галерке поближе к своему неудавшемуся спасителю.
– Степ, – прошипел Пух. – Как с директрисой прошло?
– Нормально.
Новенький выглядел помятым и грязным, но он всегда выглядел помятым и грязным, – сегодня, правда, облик дополняли распухшая губа и небольшой черный синяк под глазом (Питон осматривал всё это с огромным интересом, не переставая возбужденно втягивать в нос сопли). Час назад школьный фельдшер дал Степе таблетку аспирина, смазал висок йодом, прошипел себе под нос что-то подозрительно похожее на «ебучие подростки» и вернулся к чтению газеты «Аргументы и факты». Фингалы и разбитые лица были в 43-й школе не редкостью.
– Насколько нормально? – не унимался Пух.
– Соседка ей сама сказала. Записка не понадобилась.
– Значит, всё в порядке?
– Петренко! Худородов! – окрысилась историчка.
– Ладно, потом, – Пух поспешно уставился на доску.
Ольга Васильевна продолжила свой монолог о богатом городе, стертом с лица земли дикими ордами; Аркаша знал, что примерно так выглядела вся античная, да и значительная часть современной истории. То, что Танаис находился в нескольких десятках километров от места, где они сейчас сидели, большой роли не играло – древняя трагедия оставалась древней трагедией, и никак не хотела восприниматься иначе. Класс скучал и тихо занимался своими делами.
На перемене Пух догнал Новенького, всё еще пребывающего в зомбиобразном ступоре – дрожащие губы, бледное лицо, покрасневшие глаза, начинающий бледнеть синяк.
– Степа, подожди!
Новенький что-то пробормотал, продолжая смотреть в пространство перед собой.
– Че, гомики, поссорились? – заорал через всю рекреацию Питон, на которого снова никто не обратил внимания.
Пух был очень упрямым мальчиком. Несмотря на отмороженность Новенького, отступаться он был не намерен.
– Степа, нам надо понять, что делать дальше!
Эта фраза почему-то выдернула Новенького из ступора.
– Да что тебе от меня надо?! Отстань! – крикнул он.
– Так ведь… Что завтра-то делать будем?..
– Ничего не делай! Задолбал! Это вообще не твое дело!
– Голубые срутся! – ерничал в отдалении Питон. – Гомосеки!
Аркаша раздраженно схватил Новенького за плечо и потащил вниз по ступенькам с третьего этажа, не переставая шипеть ему в ухо:
– Да?! Не мое дело?! Они сказали, чтобы я тоже приходил! Мы оба с тобой вляпались. И всё из-за тебя, придурок ты неблагодарный!
Он выволок Новенького в залитый солнцем школьный двор и остановился на полушаге и полуслове. Аркаша вдруг понял, что никогда в жизни еще не испытывал такого бешенства. И что, скорее всего, этот несуразный, длинный и зачуханный парень сейчас его ударит.
Вместо этого Новенький впервые за последние четверть часа посмотрел ему в глаза, подумал и после паузы сказал:
– Да, ты прав. Оба попали. Извини, что… Я так…
– Че случилось, лоходромы? Встряли в головняки без меня? Не ссать, дядя Витя всё порешает!
Крюгер вырулил из школьных дверей, оскалился и двинулся в их направлении своей прыгающей походкой. По своему обыкновению, он успел забыть о ссоре с Пухом – и вел себя так, словно Новенький, с которым он не обменялся за последний год и десятью фразами, был его лучшим другом.
– Пара-па-пам-па-пам! Чип и Дейл! Че-то там такое! – фальшиво спел Крюгер на мотив популярного мультфильма Уолта Диснея, после чего захохотал. Как показалось Пуху, несколько истерически.
Новенький снова окуклился, и на Крюгера никак не отреагировал.
– Ладно, поняли, реально, что случилось? – Витя резко оборвал свою арию.
– Ничего, – буркнул Новенький и побрел обратно в сторону школы.
– Погоди, Степа. Давай ему расскажем. Одна голова хорошо, а две лучше!
– Три головы, – поправил Крюгер. – Правда, вы оба дебилы, так что реально получается на двоих как одна голова.
Пух извиняющимся тоном сказал Новенькому:
– Он просто, ну, всегда такой. Надо ему рассказать!
Новенький слабо кивнул, и они пошли по Буденновскому проспекту в сторону цирка. На следующий урок – ОБЖ – можно было опоздать или вовсе не приходить: военрук Сергей Семенович по кличке Эсэс ненавидел собственный предмет, кажется, еще сильнее, чем ученики.
Пух сбивчиво рассказывал Крюгеру о стычке с Сисей; Витя бегал кругами, выкрикивал ругательства и угрозы и блестел очками. К концу короткого рассказа он пришел в натуральное неистовство.
– Ладно, поняли, по натуре хорошо, что рассказали. Что б вы без меня, блять, делали!
– Почему? – вдруг спросил молчавший до того Новенький. – Ты их знаешь?
– Этих не знаю, понял, так других таких же знаю, – неопределенно сказал Крюгер. – Не ссать, я с вами завтра пойду. Ситуация под контролем!
Фраза была подозрительно похожа на цитату из какого-нибудь видеосалонного боевика, но выбора у Пуха не было – Крюгеру необходимо было довериться вопреки всем сомнениям. Если существовала хотя бы мизерная вероятность, что Витя поможет разрешить ситуацию с гопниками, ее необходимо было использовать. А пропадать – так всем вместе! В том, что придется именно пропадать, Аркаша всё сильнее уверялся с каждой минутой. За последние несколько часов он перебрал все возможные варианты развития событий – и ни один из них не мог закончиться ничем хорошим. Как показал опыт мужчины с баллоном, на помощь прохожих и жителей Немецкого дома рассчитывать не приходилось. Не прийти на стрелку? Отпадает: старшаки всё равно их выследят и изобьют. Рассказать родителям? Отпадает: они слишком увлечены Взрослой Хреновней по телевизору – а если бы и не были увлечены, то что бы они сделали? Сися был на голову выше его отца, а Бурый – в два раза шире. Пойти в милицию? Ну уж нет: милиция легко могла доставить куда больше неприятностей, чем районные гопники. Кроме того, ничего ведь еще не произошло – да, их с Новеньким слегка помяли, но дети ведь всё время дерутся… Пух вздохнул. И вздрогнул, потому что Крюгер со всей дури хлопнул его по плечу.
– Не ссы в трусы, Пуханыч! Я порешаю. Пацан сказал – пацан сделал!
Они развернулись и пошли обратно к школе, где уже подходил к концу урок ОБЖ. Питона, следовавшего за ними на небольшом расстоянии, так никто и не заметил.
А слух у Питона был превосходный. Школьный фельдшер всегда ему это говорил.
Бурый рассказывал долгую и бессвязную историю про одного хоря (т. е. девушку) из Вешенской, которому один его знакомый тип напихал в каску, но Сися не слушал. Слава, как его звали согласно свежеполученному паспорту, открывал-закрывал бензиновую зажигалку «Zippo»; всё, что буровил его товарищ, тонуло в мерном клик-клик, клик-клик, клик-клик. Мысли Сиси были далеко от их пропахшего кошачьей и человечьей ссакой двора, от старой покосившейся беседки, в которой они сидели, от нехарактерно для сентября душной ночи и уж тем более от недоделка Бурого.
– …А он, короче, по ушам ей ездил, там, типа, посидим, потом сходим. А она че-то тоси-боси, я не такая, я жду трамвая, а он, короче, заебался, слышишь, по ебалу ей стукнул…
Клик-клик.
Сися был не просто крупным, а огромным для шестнадцатилетнего подростка – под два метра ростом, с валиками жира, покрывающего груды мышц. От него исходило… Он сам не знал, что именно, но факт оставался фактом: даже взрослые мужчины, способные постоять за себя, при виде Славы тушевались, прятали глаза и сутулились, инстиктивно стараясь казаться поменьше. Древний инстинкт хищника, встретившего более крупного и опасного хищника.
Клик-клик.
Окружающая беседку темнота вдруг уплотнилась, приняв форму приземистой фигуры с положняковой прической ежиком. Сися прищурился, пытаясь разглядеть, кто не зассал сам подойти на раздачу… И едва не подпрыгнул на месте.
– Шварц! Братан, здоров! Присядешь?
Бурый заткнулся и ошалело заморгал.
Шварц ничего не ответил, не поздоровался и не пожал Сисе руку (страшное нарушение пацанского кодекса чести!), опустился на скамейку, выудил из-за уха сигарету и вопросительно уставился на Сисю небольшими, близко посаженными глазами. Слава замешкался, потом всё понял, сделал клик-клик и поджег сигарету гостя. По уличным понятиям, делать это было западло: сигареты другим людям прикуривали халдеи и шестерки; то, что унижение случилось в присутствии ошалевшего Бурого, значительно усугубляло ситуацию. Сися не считал себя ни халдееем, ни тем более шестеркой, но Шварц заставил его подавиться пацанской гордостью, так и не сказав ни слова.
Наконец, Шварц заговорил.
– Че-как?
– Да ниче, просто, ну, сидим, пиздим, терки трем, – услужливо затараторил Бурый.
– Малолеток одних завтра наказывать будем, – перебил Сися.
– За какие косяки?
Бурый с обожанием уставился на Шварца. До этого они виделись всего пару раз; ну, как – виделись: Бурый случайно оказывался в присутствии этого невысокого жилистого пацанчика и потом несколько дней ходил под впечатлением. По четным дням двадцатисчемтолетний Шварц пропадал в качалке, по нечетным – в подпольной секции карате; его руки были оплетены мелкими злыми мышцами, а нос был не просто сломан, а неоднократно раскрошен, превратившись в уродливый отросток посреди лица. Ходили слухи, что Шварц отмотал пять лет в новочеркасской «малолетке», после чего вступил в бригаду Фармацевта, где пользуется славой наглухо перекрытого отморозка. Короче говоря, Бурый мечтал быть Шварцем, а Сися планировал стать Шварцем, причем в самом ближайшем будущем.
– Да охуевшие. На меня навыебывались, Буру за ногу укусили…
Шварц хмыкнул, выпустив изо рта сигаретный дым.
– За такое нужен спрос. Жесткий спрос, братан. Лохи если не уважают, это не только на тебе косяк – это на всём районе косяк, на всех нормальных пацанах.
Младшие серьезно покивали – воистину, Шварц был воплощением уличного кодекса чести.
Воплощение резко затянулось и продолжило:
– Я подтянусь.
– З-зачем? – вякнул Бурый.
Сися снова вклинился:
– Брат, нормально, мы порешаем. Че ты будешь… Там пиздюки реальные с восьмого класса, детский сад, трусы на лямках, гха-гха!
Вместо ответа Шварц щелчком бросил окурок Сисе в лицо. Полетели искры, Слава с ревом вскочил, одновременно хватаясь за щеку и пытаясь стряхнуть раскаленные точки со спортивного костюма «Adidas».
– Бля, че за дела?!
– Будешь мне указывать, что делать, – спокойно объяснил со скамейки Шварц, – я тебе глаза нахуй выковырну.
Челюсть Бурого в ужасе отвисла. Сися тер щеку, с ненавистью глядя на гостя беседки; на секунду его правый кулак сжался – но под спокойной одобрительной усмешкой Шварца тут же разжался обратно. Сися сдулся и сказал упавшим голосом:
– В четыре за гаражи придут.
– Вот и молодец, – издевательски ответил Шварц. – Всех вас, блядей, надо уважению учить. А то на словах не понимаете, борзеете, блять, думаете о себе что-то. А думать не надо. Нихуя хорошего от этого не бывает. Ладно, короче. Двину. Спокойной ночи, малыши.
Он хлопнул по коленям, поднялся и вышел из беседки. Перед тем, как снова раствориться в потемках, он что-то вспомнил и вернулся обратно.
– Слышь, Сисян. Пиздишь ты по-любому много, и сигарету подкуриваешь как шоха, но-о-о… Чуть на меня не рыпнулся. Я видел, не менжуй, нормально. Почти прыгнул, гха.
Сися не знал, что ответить, поэтому неопределенно хмыкнул. Он не знал, куда идет этот разговор, и ему было очень страшно.
– Вижу, пацан ты духовитый. Не будешь хуевничать – может, с Фармацевтом познакомлю как-нибудь.
Ого! Сисю раздирали мысли и эмоции. Хоть краем соприкасаться с бригадой Коли Фармацевта было мечтой каждого третьего пацана в городе – это значило, что все твои вопросы решены, под жопой иномарка, а в кармане кожана лежит пресс дурного бабла. Хори при виде тебя текут, лохи паникуют, а мусора… А с мусорами у тебя дела и общие интересы. Сися собирался было сказать что-то восторженное, но Шварц не позволил себя перебить.
– А может, и не познакомлю – нахуй ему лохи всрались, которые малолеток не могут к ногтю прижать. Кусают их тут, блять… – Шварц зло хмыкнул. – Покажешь завтра, как лох тебя уважать должен. Я проверю.
– Брат, увидишь! Поломаю гондонов! – запоздало подкинулся Сися.
Но Шварц уже растворился в темноте, из которой так неожиданно появился.
Пух сам понимал, как странно это звучит, но – он начал скучать по урокам игры на фортепиано. Оказывается, они удивительным образом структурировали его жизнь: школа была скучной необходимостью, фортепиано было мучительной и тоже скучной необходимостью, но после всего этого была – свобода!
Под свободой Аркаша понимал чтение свежего фантастического романа или работу над свежим фантастическим романом – последний сочетал в себе (и, разумеется, по всем параметрам превосходил) сюжетные линии «Звездных войн», книг Гарри Гаррисона и странноватого болгарского комикса, который Пух купил в магазине «Филателия» на улице Энгельса (сэкономив деньги на завтраках). Комикс был потрепанный и с очевидным уклоном в космическое софткор-порно; болгарский язык выглядел диковато: написано всё было вроде как кириллицей, но предельно непонятным образом. Пух догадывался, что́ происходит в произведении, по контексту; картинки давали некоторое представление о сюжете. Сюжет, правда, был таким, что Пух на всякий случай хранил книжку в дальнем углу своего шкафчика, с носками и трусами, – родителям незачем было знать о приключениях полногрудых звездных воительниц. Лишнее это.
Еще возясь ключом в замке, он услышал мамины всхлипывания. Пух замер, пытаясь унять колотящееся сердце. Что случилось?!
– Аркаша, это ты? – прерывисто сказала Софья Николаевна.
Пух швырнул портфель в прихожей и кинулся в гостиную. Никого постороннего дома не было; мама, кажется, выглядела обычным маминым образом, – что же тогда стряслось?
– Куда в уличной обуви?!
А, ладно. Значит, всё в порядке.
Аркаша вернулся в прихожую, выковырнулся из кроссовок производства обувной фабрики имени Микояна и пошел на второй заход. На сердце было по-прежнему неспокойно.
– Мам, почему ты плачешь? Кто тебя обидел?
– О, сын, обидел – это не то слово, – театрально сказала мама, блестя заплаканными глазами.
Пух озадаченно заморгал, ожидая объяснений, – он знал, что они обязательно воспоследуют.
– Твой отец причинил мне немыслимую боль!
– Что?! Мам!.. Надо звонить в милицию! Почему?! Как он…
Аркаша понял, что сейчас и сам заплачет. Профессор Худородов был тишайшим и безобиднейшим мужчиной, неоднократно и недвусмысленно порицавшим домашнее насилие; он считал, что только животные и быдло причиняют боль членам собственной семьи. Выражения, в которых папа разглагольствовал на эту тему, Пуха всегда немного смущали, хотя он даже самому себе не мог толком объяснить, почему.
– Аркадий! Как ты посмел решить, что папа мог причинить мне физическую боль?!
Всё резко стало еще менее понятным. Пух вздохнул.
– Он что-то сказал? Мам?
– Не что, а как!
Пух выждал еще несколько секунд. Мама продолжила:
– Он обозвал Ельцина алкашом!
Аркаша закатил глаза и с облегчением выдохнул.
– Безусловно, Аркаша, ты слишком молод, чтобы в полной мере осознать трагизм ситуации, – продолжила Софья Николаевна. – Но ты обязан понимать: судьба нашей страны висит на волоске! Конечно, Борис Николаевич не идеален, – но кто в таком случае идеален?! Я всей душой желаю ему успеха в его нелегком деле! В России всегда ненавидели реформаторов, всегда цеплялись за подонков и ретроградов вроде этого солдафона Руцкого, которого обожает твой папаша… Так, ладно, рано тебе еще… Там котлеты на плите, ты голодный?
Не дожидаясь ответа, она вздохнула и покачала головой.
– Руцкой!.. Да как он вообще может…
– Мам, может, «Лунную сонату» сыграем? – неожиданно для себя ляпнул Пух, уже нацелившийся было на котлеты.
– Не сегодня, сынок. Я не очень хорошо себя чувствую. Завтра сыграем, честное слово, – вяло ответила Софья Николаевна. – Скажи, родной, ты можешь включить телевизор? Меня одолела слабость…
Он подошел к телевизору и ткнул соответствующую кнопку, покосившись на маму, – нет, никакая слабость ее, судя по всему, не одолела. Это продолжалось уже несколько дней: Софья Николаевна прикидывалась смертельно ослабевшей, лежала в спальне с холодным компрессом на лбу, демонстративно не разговаривала с папой и не мучила Аркашу вопросами о том, что сегодня проходили на уроках.
Не то чтобы он так уж сильно хотел сыграть «Лунную сонату», нет, – но Пух никак не мог свыкнуться с ощущением, что больше не является центром маминой вселенной. С другой стороны, это означало, что никто сегодня не помешает ему написать еще одну главу фантастического романа… Но работать над произведением тоже не хотелось. У Аркаши было странное ощущение, что он не заслужил эти два часа с ручкой и гроссбухом в красной обложке: не отмучился предварительно с фортепиано, не ответил на мамины вопросы про школу… Взрослая Хренотень полностью разрушила весь привычный распорядок дня.
С другой стороны, получалось, что у него впереди свободные полдня – и можно будет попытаться придумать, как выпутаться из ситуации с Сисей и Бурым…
Пух завернул на кухню, съел холодную котлету прямо со сковородки и отправился к себе в комнату. Он закрыл дверь, для верности подпер ее стулом и полез в шкафчик с трусами и носками…
– Так че, а где Шварц? Он, по ходу, прообещался…
– Ебало завали, – огрызнулся Сися.
Бурый завалил. Оба были нехарактерно дерганые: хрустели суставами, мелко плевали себе под ноги, облизывали губы, словно в приступе жажды. Рутинное наказание малолеток превратилось в нервное мероприятие с неясным исходом.
Было без десяти четыре. Южное солнце пекло макушку, во дворе Немецкого дома было тихо – не орали друг на друга соседки, не перекликались с балконов алкаши, не торопились с работы лохи.
Шварца видно не было. Сися почти убедил себя, что тот забыл о своем обещании поучаствовать в экзекуции и, наверное, пыхтит сейчас в качалке под весом штанги или занимается еще какими-нибудь упоительными делами начинающего бандоса. Сися снова мелко сплюнул себе под ноги. Блять! Этими делами должен заниматься он – вместо того, чтобы дожидаться каких-то недоделков, с которыми ему и связываться-то было западло.
– Хоба-цэ, а вот и пиздюки! – прошипел Бурый. С его плеч спал груз долгого ожидания. – Зырь, братан! Жалко их даже.
Восьмиклассники и в самом деле выглядели достаточно жалко. Залитый свекольным румянцем Пух еле волочил ноги – казалось, ему дорога́ каждая секунда, оставшаяся до неминуемой расправы. Новенький пребывал в своем, как сказал бы Крюгер, зомби-режиме – отрешенный взгляд, бледное лицо, приоткрытый рот. Сам Крюгер при этом страшно бодрился, дергался и стискивал кулаки. Он явно считал, что ситуация была под контролем.
– Э, але, – рявкнул он.
– Ты еще что за залупа? – с веселым удивлением поинтересовался Бурый. – Подписка у этих демонов, что ли?
(Подпиской на юге России называли кого-то (как правило, старших родственников мужского пола), способного порешать и разрулить; выдернуть жертву из когтей жизненных обстоятельств; пояснить и раскидать, избежав потери денег, здоровья, самоуважения или всего этого сразу.)
– Вить, хватит, – в панике прошипел Пух.
Крюгер стиснул кулаки и рванул по направлению к старшакам; в стеклах его очков блестела ярость берсерка.
Сися молча пробил ему правый прямой. Поставленный удар швырнул Витю на землю, покатил по земле, вывалял в пыли и оставил лежать на пятачке между гаражами. Чудом не разбившиеся очки улетели в пыль. Бурый заухал.
Вот тебе и контроль над ситуацией, горестно подумал Пух.
Новенький продолжал смотреть в точку, расположенную в десяти сантиметрах над Сисиной макушкой.
Не обращая внимания на распластанную жертву, Сися в упор уставился на Аркашу.
– Это твоя подписка, что ли? Еб твою, жирный, мог бы че-то по-другому порешать.
Пух в ужасе смотрел на него, хлопая глазами и шевеля губами.
– Не слышу, блять?! – рявкнул Слава.
– Извини, – ляпнул Пух первое, что пришло в голову. Ничто из его жизненного опыта не готовило его к тому, что сейчас происходило.
– Поздновато извиняться, жиробасина! – торжествующе вставил Бурый.
Крюгер отскреб себя от земли, поднял очки и выпрямился, полыхая яростью. По его глазам было видно, что он готов прыгать на старшаков снова, и снова, и снова – пока не помрет или как минимум не получит серьезные увечья.
Парализованный страхом Пух вдруг понял, почему Витя с такой готовностью впрягся за них со Степаном.
– Ладно, жиртрест, начнем с тебя, – сказал Сися. – Я с пониманием, что ты не при базарах – за лоха впрягся и выгреб. Ну, будешь знать, как с ебанутыми корешаться.
Новенький прошипел:
– Убью!..
Сися не обратил на него внимания, продолжая обращенную к Пуху обвинительную речь. По законам улицы, чмошник должен был понимать, за что его наказывают, чтобы впредь не совершать непростительных проступков.
– Так что по легкой с тобой сегодня, свинина, – палец тебе сломаю. А, не, обожди, два пальца, гха-гха! Зато, слышишь, пруха тебе сегодня – сам выберешь, какие ломать.
Бурый истерически засмеялся, – но смех его прервал знакомый некоторым присутствующим голос:
– Э, братан. Братан! Ты че как баба? Че за выборы, блять? Поясняешь им, поясняешь – а всё равно пидорасничают. Поэтому об вас вся мразь ноги и вытирает на районе.
Из арки неспешно выдвинулся незнакомый старшак в кожане. Переломанный нос пеньком торчал на его плоском лице, а короткая стрижка была почему-то наполовину седой. Пух, никогда ранее его не видевший, подумал, что Сися и Бурый на его фоне выглядят как лохи из хора при Дворце культуры Обувной фабрики. Бравада Крюгера моментально сошла на нет – ситуация стала откровенно стремной.
Шварц не обратил внимания на протянутую Сисей руку, порылся в отвисшем кармане своих треников и вынул оттуда нож-выкидуху.
Лезвие щелкнуло и поймало луч вечернего солнца.
Сися отшатнулся, выпучив глаза.
Пух описался и побежал прочь, не разбирая дороги. Никто не попытался его остановить.
– Я тебя сейчас научу, – Шварц протянул Сисе нож, который тот неохотно взял, стрельнув глазами на пустые балконы. – Вон тот жирный сдриснул, да? Ты тему просек?
Он выжидательно посмотрел на Сисю, который непонимающе помотал головой. Шварц поморщился.
– Блять, че ты тупишь? Он, по ходу, не уважает тебя, понял? Срал на тебя, на твои постановы, на твой район.
– Так я… э-э-э… чего теперь?.. Он хер знает куда уже упиздячил…
Шварц недовольно сплюнул.
– Другому обсосу за него поясни. Любого выбирай – вон того гондона потыкай, чтобы мамка не узнала.
– Сука! Не смей о маме!.. – Новенький, о котором шла речь, затрясся крупной дрожью.
Брови Шварца поползли на лоб. Он выглядел по-настоящему, непритворно удивленным – даже, кажется, шокированным, – но через секунду справился с недоумением, хмыкнул и забрал нож из потной Сисиной ладони.
– Нет: тебя, блядина, я сам порежу…
– Никого ты не порежешь.
Шаман вывернул откуда-то из-за гаражей, спокойно улыбаясь. На лбу у него блестели капли пота, футболка и даже шорты были покрыты влажными пятнами, – но, несмотря на только что закончившуюся интенсивную пробежку, дышал он ровно и выглядел абсолютно свежим.
– Уебывай отсюда, – рыкнул Сися, принявший Шамана за случайного физкультурника.
Неожиданно Шварц больно пнул его в бедро.
– Базар фильтруй, – шикнул он. – Это Шамана Большого брательник.
– Пи-и-издец, – обреченно выдохнул Бурый.
Шаман Большой был правой рукой Фармацевта – и закусываться с его братом можно было не на шутку заебаться.
– Слышишь, Шаманенок, – аккуратно начал Шварц.
Саша отреагировал молниеносно и в полном соответствии с бригадным этикетом:
– Ты меня на слышишь не бери, слышишь.
– Вопрос вообще не твой, – вкрадчиво продолжил собеседник. – Ты иди своей дорогой, нормально всё.
Шаман повернулся к одноклассникам, словно Шварца больше не существовало. Он хлопнул Новенького по плечу, отряхнул грязнющего Крюгера и спросил:
– В поряде, пацаны?
Крюгер, успевший забыть о недавней боли и унижении, энергично закивал. Он словно бы провалился в боевик с Чаком Норрисом!.. Точнее, нет – с Чарльзом Бронсоном! «Жажда смерти 5»!
Новенький исподлобья рассматривал старших пацанов и шевелил губами, словно что-то высчитывая. Наконец он кивнул своим мыслям и отвернулся.
Шварц помялся, потом сложил нож, сунул его в карман и повернулся к Сисе (он второй день подряд делал вид, что не замечает Бурого).
– Ладно, прем отсюда. Потом порешаем.
– Валите нахер, мудаки вонючие! – радостно крикнул Крюгер.
Это была, как говорили в другом боевике, большая ошибка.
– А то что ты сделаешь? – обернувшись, вкрадчиво поинтересовался Шварц. Его глубоко посаженные глаза нехорошо блеснули, а в руке сам собой снова образовался нож.
Улыбка Шамана слегка померкла – точнее, превратилась в оскал.
Бурый, в попытке разрядить ситуацию, примирительно выставил руки и обратился к Шаману:
– Ты это, слышь!.. Твой брательник за лошню бы не впрягся. Не позорься!..
– А то что ты сделаешь? – эхом ответил Шаман. Не дождавшись ответа, он добавил: – Я за брата не решаю, он за меня тоже. У каждого свои расклады. Короче, долго моросить будем? Биться готов?
Бурый показал всем своим видом, что не готов, и умоляюще уставился на Сисю. Тот отвернулся.
Шварц скривился, снова убрал нож и пошел по направлению к арке. Шаман, не повышая голоса, сказал вслед:
– Вопросы остались – найдешь меня.
По напрягшейся спине Шварца было понятно, что он всё услышал.
Шаман повернулся к Крюгеру с Новеньким и улыбнулся обычной, не страшной улыбкой.
– Че-как, парни? Чего загрустили? Пошли газировки попьем, сушняк пиздец!
Питон, наблюдавший за этой сценой из темного вонючего проема между гаражами, не мог поверить своим ушам. Глазам он тоже поверить не мог.
– Но зачем?!
– Что «зачем»?
– Зачем он за нас вписался?
Помятые, но не сломленные Крюгер с Новеньким пробирались по шанхайским кушерям по направлению к 5-й линии.
Их спаситель четверть часа назад двинул в сторону ЦГБ – предварительно, как и обещал, напоив их минералкой из магазина «Маяк». Лимонад Шаман покупать отказался («Нахера вам столько сахара в крови, парни?»), вместо этого угостив одноклассников горьковатыми «Ессентуками», – Крюгер всё еще ощущал медный привкус у основания языка и периодически шумно порыгивал.
– А чего нет-то? – сказал нехарактерно разговорчивый Степан. На его щеках впервые за долгое время заиграл румянец, глаза приняли осмысленное выражение, а в голосе проснулись энергичные нотки.
Крюгер вздохнул.
– Потому что мы лохи, понял.
– Я не лох! – взорвался Степа.
– Да лох, лох. И задрот еще. Я тоже лох, понял. Никто не впрягается за лошпетов. Мы, короче, по жизни сами за себя.
– Так а чего он тогда?
– Да хер его, короче, знает. Что-то тут не так. Чуйкой чую, надо с ним осторожнее, понял.
– В каком смысле?
Витя пнул чей-то забор и шарахнулся в сторону от донесшегося из-за него истерического собачьего лая.
– По ходу, они в одной теме.
– Я не понимаю… Ты можешь нормально объяснить?
– А говоришь, не лох! Да короче, ну, стопудняк они вместе мутят, чтобы мы расслабились, а потом нам вообще, понял, пиздец.
Новенький мотнул головой и ускорил шаг. Уже темнело; Баба Галя в ее состоянии вряд ли за него беспокоилась, а вот он за нее – еще как. Хотя бы с Машкой всё было, кажется, в порядке: кошка обожала подаренную Бычихой селедку, которая всё никак не иссякала. Бока у зверька округлились, шерсть заблестела; Машка быстро перестала быть похожей на ободранную уличную бродяжку и обрела свойственное благополучным кошкам царственное выражение лица. То есть морды. Степа впервые за месяцы улыбнулся своим мыслям.
– Всё, Вить, пришли. Я тут живу. Пока, в школе увидимся. Тебя, наверное, дома ждут, волнуются.
Крюгера такими конскими заходами было не пронять.
– Ты про Пуха не забыл, нет?
За всеми злоключениями и последовавшим за ними чудесным избавлением Новенький, конечно же, о Пухе забыл. Переждав, пока острый укол совести перестанет ощущаться, он осторожно ответил:
– А что мы, ну… Что с ним делать-то будем?
Степа так давно был изгоем, что успел забыть, как вести себя со сверстниками; тем более он успел забыть, что такое друзья. Даже до… всего друзей у него особо не было: так только, дети родительских приятелей и толстый мальчик Володя, с которым они познакомились позапрошлым летом в Дивноморске. С Володей они некоторое время обменивались письмами – Степа даже отправил ему пару ненужных вкладышей; правда, почерк у Володи был такой чудовищный, что переписка сама собой заглохла. В любом случае, всё это к ситуации с Пухом не подходило. Степа не понимал, каких слов и действий Крюгер от него ожидает в контексте Аркашиного позорного бегства. Может, надо гыгыкнуть, как принято у старших пацанов из Сисиного окружения? Или пожалеть описавшегося одноклассника? Или пожалеть, но как бы с юмором? Новенький растерялся.
– А вот ты мне и скажи, понял.
Крюгер прищурился за грязноватыми стеклами очков. Его лицо ничего не выражало, никаких подсказок из него почерпнуть было невозможно. Это, очевидно, было какое-то испытание. А испытания успели уже задолбать Новенького со страшной силой.
– Слушай, Витя. Не знаю, что ты там… В общем, надо к нему идти. Узнать, как он. Вдруг помощь нужна.
Новенький ожидал, что Крюгер скажет какую-нибудь гадость или издевательски захохочет над проявленной слабостью, но ему было наплевать.
Вместо этого Витя выдохнул, сразу в полтора раза уменьшившись в размерах, потупился и подозрительно шмыгнул носом.
– Ты это, ну, понял… Всё правильно.
– Но!.. – начали они хором.
Осеклись.
– Давай ты, – снова хором.
Осеклись.
Заржали.
Снова осеклись – испугавшись многоголосого взрыва лая из темноты.
– Блять, короче, – рявкнул Крюгер. – Если ты при нем вспомнишь, что он обоссался, я тебе душу вырву!
Новенький не знал, что его новый друг (а минуту назад они стали именно что друзьями) почерпнул страшное выражение про душу из ужастика «Восставшие из ада» – и всё ждал случая, чтобы к месту ввернуть его в разговор.
– Ты-то что говорил? – напомнил Витя, всё еще злобно пыхтя.
– Я говорил, что мне надо кошку покормить и проверить, как там бабушка, и если ты что-то по этому поводу скажешь, то я тебе по жопе надаю!
Крюгер молча отмахнулся, наугад отломал от ближайшего куста ветку и начал отрабатывать приемы ниндзюцу, почерпнутые из фильма «Убийцы сегуна» («шогона», как это слово было написано на бумажке у видеосалона в ДК Обувной фабрики). Точнее, мысленно поправил себя Крюгер, приемы кенпо. Так это правильно называлось!
На этом отрезке 5-й линии работающих фонарей почти не осталось: некоторые перегорели, другие были разбиты аборигенами в рамках демонстрации молодецкой удали. В темное время суток Новенький давно ориентировался на интуиции и по звукам, как летучая мышь; сегодня, правда, добавился неожиданный, уже полузабытый запах. Баба Галя жарила картошку на крохотной конфорке, тихо напевая себе под нос. Это была старая донская песня про молодого казака, возвращавшегося с войны, – он оступился на мостике, грохнулся в реку и был спасен прекрасной девушкой, на которой «женился он той же весной». Картофельный ритуал был за многие десятилетия бабушкиной жизни отработан до такого автоматизма, что зрение ей не требовалось. Картофелины еще утром начистил Степа; Баба Галя жарила их наощупь, глядя перед собой затянутыми катарактами глазами.
Машка натиралась о бабушкины ноги и громко, как отсутствующий у них холодильник, урчала.
Степа замер, растворившись в мгновении нормальной жизни ростовского восьмиклассника, – жизни, которую у него отняли много месяцев назад. Хотелось поставить происходящее на паузу, как умел делать видеомагнитофон «Электроника ВМ-12»; перемотать пленку назад до момента, когда…
– Ба, привет! Так вкусно пахнет!
Баба Галя улыбнулась, не поворачиваясь к нему.
– Таня очень проголодалась.
По спине Степана словно просеменила огромная ледяная сороконожка.
– Давай, Степочка, мой руки, сейчас ужинать будем.
– Я… Да не, я у друга поел, – запинаясь, выдавил он из себя. – Ба, мне там надо, ну, помочь. Я скоро приду.
Он вылетел обратно на улицу, сопровождаемый радостными возгласами:
– Ладно, садимся без тебя! Таня страшно голодная!
Не было еще и семи часов, но город окутала ночь – на юге день всегда сдавался ей без боя, на несколько минут моргнув на прощание закатом. До перекрестка Текучева и Подбельского (никто так и не называл этот переулок его новым именем Соборный), где жил Пух, они с Крюгером дошли в полном молчании. Даже Витя, которого в младших классах учителя называли Электровеником, вымотался – день выдался богатым на события, плюс близился неизбежный момент возвращения домой.
У нужной девятиэтажки Новенький замешкался.
– Слушай, Вить, а мне точно надо идти? Просто его родители меня не знают, подумают еще, что я…
– Так и знал, что ты зассышь! – рявкнул Крюгер, тут же пожалевший о выбранном выражении. Аркаша жил на четвертом этаже и вполне мог слышать, что происходит под окнами.
Для убедительности Витя плюнул Новенькому под ноги, развернулся и замаршировал к подъезду. Степа неуверенно двинулся следом.
В лифте Крюгер старательно делал вид, что кроме него в скрипучей железной коробке никого нет: морщился от вони и читал надписи на стенах, которые и так знал наизусть.
Звонок он нажал коротко и резко, выждал три секунды и навалился на него всем весом – за истерическими трелями не было слышно, что происходит внутри и идет ли кто-то открывать.
– А ты уверен, что эта та квартира? – спросил Новенький.
– Я уверен, что пошел ты в сраку.
Наконец, заскрежетал замок и дверь приоткрылась. Софья Николаевна выглянула, сориентировалась в ситуации, откинула цепочку и открыла уже по-настоящему.
– Добрый вечер, Витюша. Добрый вечер, не знаю, как вас зовут, молодой человек.
– Степа, – быстро сказал Новенький.
– А Пух, то есть Аркаша, дома? – спросил Крюгер.
– Разумеется, где же ему еще быть? – Софья Николаевна вскинула брови в непритворном удивлении.
– А позовите его на минуточку?
– С какой целью?
Это было совсем не похоже на Софью Николаевну. Она всегда радовалась, что у Пуха имеется самый настоящий друг, и приглашала Витю («Витюшу») зайти выпить чаю с печеньем и джемом. По причинам, которые он не хотел объяснять даже самому себе, Крюгер неизменно отказывался.
– У нас вопрос по домашке по химии, – неожиданно встрял Новенький. – Завтра контроша, а мы без Аркадия не понимаем ничего. Он по химии главный спец в классе! Царь и бог!
Ого, подумал Крюгер. А Новенький-то не промах! Ну, то есть лох и задрот, конечно, но всё равно соображает, что к чему. Разумеется, никакой контроши завтра не было, а если бы и была, то Пух им был бы не помощник – в химии он не понимает, как говорили заседающие у гаражей мужики, «ничего от слова нихера».
– Ах, ну конечно! Зайдете, ребятушки? – разулыбалась Софья Николаевна.
Оба, не сговариваясь, замотали головами – сегодня у них был вечер синхронного исполнения.
Дверь закрылась и после небольшой, но неуютной паузы снова приоткрылась. Пух выскользнул на лестничную площадку и настороженно оглядел гостей.
– Аркаша, с тобой всё… – начал было Новенький.
Договорить не дал Крюгер, с радостным ревом заключивший Пуха в объятия.
– Че-как, мудила?! Срулил куда-то, без тебя, понял, всё не то, никто не ноет под руку!
Все выдохнули. Ровно так и должны себя вести друзья в таких случаях, понял Новенький, – как будто ничего не случилось. Да, всё правильно.
Пух искренне, легко засмеялся – и порывисто обнял Новенького. Они постояли так с полминуты втроем, обхватив друг друга за плечи и пересказывая Пуху то, что тот пропустил, после чего Крюгер вырвался, с притворным отвращением встряхнулся и сказал:
– Ладно, задрали своими обнимашками гомосячьими. Всё, расход, у меня дела, поняли.
– Подожди, – сказал Новенький. – Аркаша, а как твои родители отреагировали на… ситуацию?
Пух поморщился.
– Да никак не отреагировали, им сейчас вообще не до меня. Я домой пришел, а они от телевизора не оторвались даже. Да ну, короче…
Они попрощались. Крюгер принял боевую стойку и с гортанным криком стукнул кулаком по кнопке вызова лифта; повеселевший Пух скрылся было в недрах своей квартиры, как вдруг, что-то вспомнив, высунул из-за двери голову и блеснул глазами.
– Слушайте, а Шаман-то, а?! Наверное, он один троих этих придурков может раскидать! Машина!
Крюгер скривился.
– Ты это, Пух, короче, не гони лошадей. Я тут Новому уже пояснил: поаккуратнее надо с Шаманом, мутный он, понял. Как бы, по ходу, не грохнул нас…
– Всё хорошо, что хорошо кончается, – вставил Пух мамино любимое выражение.
Но ничего еще даже близко не закончилось.
– Ствол держи.
Шаман отшатнулся:
– Что?! Не, Лех, я к плетке не притронусь!
– Рот закрой, дебил, блять, – зашипел Шаман Большой.
Его младший брат вжался поглубже в кожаное сиденье «девятки», безуспешно стараясь увеличить расстояние между собой и пистолетом.
На ВАЗ-2109 ездили бандиты в середине карьеры: не совсем пехота, которая в лучшем случае довольствовалась битыми-перебитыми «восьмерками», а то и вовсе раздроченными «москвичами», но и не высшее руководство бригад – те считали ниже своего достоинства автомобили, не являющиеся «бэхами» или «меринами». У «девятин» тоже имелись градации: штатные цвета, комплектации и обвесы считались легким лоховством; машину следовало либо сразу брать в Тольятти в премиум-варианте, желательно цвета «мокрый асфальт», либо, если это было невозможно, сразу после покупки сдавать в Нахичевань в автомастерские – там армяне перетягивали салон кожей, перекрашивали агрегат в положняковый цвет и снимали глушитель, чтобы на районе издалека было слышно, кто выехал по важным пацанским делам. Леха Шаман лишнего шума не любил, поэтому глушак попросил оставить – зато кожу салона приказал отделать красными стежками, чтобы было «вообще в поряде».
«Девятка» с выключенными фарами стояла у большого дома в частном секторе Западного жилого массива – колонны, башенки, мансарда над вторым этажом и все остальные атрибуты южной гангстерской архитектуры. Припарковаться было негде из-за десятка «бэх», «меринов», «ауди» и джипов – гостей сегодня было много.
Сквозь панику Саша слышал взрывы пьяного женского смеха, отголоски шансона, веселые матюки и чей-то шаляпинский бас; на всю улицу пасло свиным шашлыком. Обычный вечер у Коли Фармацевта.
Шаман-младший не понимал, почему брат сегодня такой дерганый, – обычно он влетал домой к боссу, открывая дверь с ноги, после чего веселье неизменно заходило на новый круг. Еще меньше логики было в ситуации со стволом: Леха никогда не расставался со своей «тэтэшкой», сейчас хищно поблескивавшей в свете близкого уличного фонаря.
– Там мусора у него, – нервно ответил Шаман Большой на незаданный вопрос. – По тачилам видно. Бери ствол, не жужжи. На семь минут чисто зайду поздороваться.
Саша прекрасно знал, что имеет в виду брат. Расклад был не «милиция приехала арестовывать главного бандоса Ростова», нет. Скорее, «к главному бандосу Ростова приехали в гости продажные и очень опасные погоны, чьего внимания к себе лучше не привлекать – целее будешь».
– Лех, мне с собакой еще погулять надо. И я на тренировке ушатался. Прем домой, – сделал еще одну попытку Шаман Маленький.
– Завали, короче. Сиди на жопе ровно, я скоро, еще на Хрюшу со Степашкой успеешь.
Алексей оскалился, бросил «тэтэшку» брату на колени и полез из машины.
Они были похожи: одинаковый жиганский блеск в глазах, широченные плечи, голливудские улыбки. Но Шаман Маленький излучал что-то такое, от чего его обожали дети, бабушки и кошки (не говоря уже о телочках), в то время как его брат обладал аурой угрозы – «жди горя в семье», как с фрикативным «гхэ» формулировали его соратники по бригаде. Он казался (и был) очень опасным человеком.
– Сиди, – повторил Леха снаружи и зашагал к дому Фармацевта.
Саша в ужасе уставился на пистолет, поднял его трясущимися руками и постарался засунуть в карман олимпийки «Reebok». Ствол цеплялся за молнию и не лез. Шаман прошипел ругательство и открыл бардачок, о чем сразу же пожалел – оттуда вывалилась гора целлофановых пакетов, засаленных оберток от бургера «Московский» (также известного как «Разорви Ебало»), скомканных чеков и прочей дряни.
– Да блять, – в панике выдохнул Саша, пробуя запихать ТТ в проем между сиденьем и ручкой переключения передач.
В окно «девятки» постучали.
Шаман дернулся, боясь отпустить ствол, и встретился глазами с человеком в милицейской форме.
Тот был невысокий и жилистый – фуражка казалась на нем огромной, ее тулья по-пиночетовски загибалась вверх. На погонах было по одной крупной звезде – товарищ майор. Это было очень, очень плохо. Майоры милиции были волками – вечно голодными, злющими, всегда готовыми разорвать жертву. С летехой или капитаном можно было договориться, дать денег или даже порамсить; подполковники и выше уже не охотились сами – им заносили доляны прямо в кабинеты, и их не интересовало ничего, кроме ежемесячных конвертов, водки, блядей и банкетов в «Петровском причале» на левом берегу Дона. А вот майор всегда готов был вцепиться в глотку. Иногда – в буквальном смысле.
Волк еще раз стукнул в стекло «девятки» и спокойно сказал:
– Вышел сюда бегом.
По голосу было понятно, что майор с нетерпением ждал неповиновения.
Шаман аккуратно разжал пальцы, позволив пистолету соскользнуть в щель, и нехотя выкарабкался из машины. Что делать дальше, он не знал, поэтому молча испуганно уставился на волка.
– Уши греешь, блядина? – без зла, даже как-то ласково поинтересовался милиционер.
– Товарищ подполковник, вы чего! – Шаман знал, как нужно усыплять бдительность людей в погонах.
Расчет не подвел: волк снисходительно ухмыльнулся.
– Майор пока.
Обнадеженный Саша продолжил:
– Меня брательник попросил за машиной глянуть, пока он…
– Попизди мне, – всё так же мягко перебил милиционер. – От Фармацевта не угоняют, а если угонят, то утром две вернут. Ты что, сучонок, за фраера меня держишь?
Блатное словечко странным образом не противоречило майорским погонам – наоборот, прозвучало максимально естественно. Голос волка, впрочем, начал подрагивать от сдерживаемой ярости.
– Весь город, сука, знает: у Коли на улице можно хоть машину оставлять, хоть целку-семиклассницу – всё будет в целости и сохранности. Кроме целки, га-га.
Он засмеялся собственной шутке, явно рассказанной не в первый раз. Шаман сообразил, что товарищ майор, по ходу действия, слегка в говнецо – может быть, он просто покуражится и не полезет копаться в «девятке», в недрах которой лежала «тэтэшка» со спиленным серийным номером.
– Хорош придуряться, пионер, – вдруг гулко сказал майор. – За мной пошел. Расскажешь дядям, чего тебе по ночам не спится.
Он развернулся и пошел к дому Фармацевта, не дожидаясь реакции Шамана, – майор знал, что приказ будет исполнен. Саша поплелся следом, испытывая смесь страха и облегчения – страха по понятным причинам, а облегчения потому, что с каждым шагом увеличивалось расстояние между ним и палевным ТТ. О том, что́ будет, если майор найдет ствол, даже думать не хотелось.
– Пал Саныч! Отставить тревогу! Я мелкому по натуре сказал в тачке обождать.
Шаман Большой возник на ступеньках дома, сияя широченной (и несколько натянутой) улыбкой. Саша достаточно хорошо знал брата, чтобы понять: «на семь минут поздороваться» явно прошло не так, как было запланировано.
Майор Ростовского-на-Дону ОВД на транспорте Павел Александрович Азаркин остановился и с неудовольствием посмотрел на старшего Шаманова.
– На семь минут оставил, – продолжал Леха, – а уже привод в милицию!
– Не рано брательника к темам начал подтягивать, Шаман? – спросил майор. – Смотри, сегодня уши греет, завтра шваркнет кого-нибудь.
– Я не подслушивал!.. – вдруг взвился Саша, и тут же умолк от выданного братом тяжелого «леща».
От неожиданности он отшатнулся, но боксерские инстинкты взяли свое: кулаки сжались, руки взлетели к подбородку, правая ступня двинулась назад, принимая боевую стойку. Майор Азаркин рассмеялся.
– Ты смотри, Шаман, полоснет тебя во сне, а мне потом раскрывать преступление века.
Леха, с чьего лица давно сошла улыбка, рявкнул на брата:
– В машину сел!
Саша сдулся и полез на пассажирское сиденье. Раздосадованный Шаман Большой злобно сказал волку:
– Отдыхайте, товарищ майор. Здравия желаю.
Он дернул дверцу, упал на сиденье и резко рванул «девятку» с места.
Азаркин вынул из кармана пачку сигарет, закурил, провожая машину взглядом, и сказал, словно продолжая разговор с Лехой Шамановым:
– Если, конечно, тебя Фармацевт раньше в землю не положит.
Урок литературы обошелся без происшествий – роман «История одного города» Салтыкова-Щедрина, главы из которого нараспев зачитывал учитель Олег Федорович по прозвищу Аллигатор, словно высасывал из 8-го «А» жизненные соки. Пух аккуратно огляделся, высматривая друзей, но сразу же наткнулся на взгляд Питона – тут буравил Пуха глазами и лыбился, как будто ему рассказали очень смешную шутку. Аркаша быстро отвернулся, успев заметить, что Чупров подмигнул ему сразу обоими глазами.
Прозвенел звонок. Перемена была короткой – только чтобы собрать вещички, пересечь коридор и снова всё разложить на партах в кабинете истории. В процессе Крюгер бесконечно говнился: никакого смысла в изучении древних черепков он не видел, потому что прошлое изменить было невозможно. Да кому вообще в жизни могут пригодиться знания о событиях тысячелетней давности!.. Пух, в принципе, с таким взглядом на исторический процесс был согласен, но из вредности решил поспорить.
– Никогда не знаешь, что в жизни пригодится, Витя! Вот представь себя через десять лет…
– А что тут представлять? – искренне удивился Крюгер. – Через десять лет я буду, понял, самым лютым бригадиром, весь город, короче, держать буду. И женюсь еще! На блондинке, понял, как типа Аллочка. Иначе не варик!
Пуха вдруг захлестнуло необъяснимое бешенство.
– Да нужен ты ей! Алла на тебя и не посмотрит даже!
– И почему это, интересно, а? – угрожающе поинтересовался Витя.
Аркаша уже набрал воздуха в грудь, чтобы сказать какую-нибудь гадость, как в класс вошла Ольга Васильевна. Историчку явно распирало какое-то новое знание – впалые щеки горели, из прически выбилась прядь.
– Внимание, мальчики и девочки! У меня для вас есть важная информация!
– Истории не будет? – крикнул Костя Каратист.
– Не дождешься, Ким. История очень даже будет – а вот после урока я расскажу вам кое-что крайне интересное!
Снова началась бесконечная сага о Танаисе – на взгляд Пуха, даже по меркам древней истории чрезмерно запутанная и нелогичная.
– Как мы знаем, ребята, в 237 году нашей эры Танаис был разрушен племенами готов. Однако сарматы заново отстроили это поселение, быстро вернув ему статус торговой и сельскохозяйственной столицы Приазовья. Такое положение вещей сохранялось до середины IV века, когда Танаис снова опустел…
– Почему? – вдруг перебил Пух.
– А теперь, Худородов, задай вопрос учителю как положено.
Аркаша закатил глаза и поднял руку. Историчка секунд десять безучастно его разглядывала, закрепляя педагогический эффект, после чего кивнула.
– Да, Аркадий?
– Почему Танаис снова опустел? Никаких варваров ведь в это время уже не было? А вы говорите, что город был то столицей, то центром… Значит, там всё было хорошо? Почему каждый раз такая ерунда?
Ольга Васильевна назидательно ответила:
– Истории не важны незначительные детали, Худородов! Никто не может в точности знать, почему полторы тысячи лет назад произошло то или иное событие. Нам с вами, ребята, достаточно знать, что произошло, – она выделила голосом слово «что».
Вечно какие-то отмазки, недовольно подумал Пух, и открыл было рот, чтобы продолжить распросы. Крюгер с неудовольствием покосился на друга: он рисовал в тетради кровавое батальное полотно с участием ниндзя, фашистов и огромного пиратского корабля со скелетами, – внимание исторички ему нужно было меньше всего.
– Но даже тогда история Танаиса только начиналась, – продолжила Ольга Васильевна. – Через пять сотен лет на его руинах (опять руины, мысленно заметил Пух) выстроили свою крепость эмиссары венецианских дожей; их, в свою очередь, прогнали генуэзцы. В 1395 году город был полностью уничтожен Тамерланом: он приказал перемолоть все камни, из которых был построен Танаис, в пыль.
«Нихрена себе», – выпучил глаза Аркаша; оказывается, неподалеку от места, где они сейчас сидели, несколько тысяч лет продолжалась какая-то бесконечная мясорубка.
– В 1475 году османы возвели крепость ровно на том же самом месте, где стоял античный Танаис. Эту крепость последовательно захватывали донские и запорожские казаки, снова отбивали турки, после кровопролитных боев ее занимали войска Российской империи.
«Нихрена себе», – повторил про себя Пух. Вместо скучной истории пыльного городка в Ростовской области перед его мысленным взором разворачивалось натуральное темное фэнтези, словно бы написанное вторым по степени величия писателем современности – Гленом Куком. Оба романа Кука, принесенные папой с книжного рынка у бассейна «Волна», Аркаша перечитал раз по шесть – приключения лекаря Каркуна, война Черного отряда со злейшей колдуньей Леди, происки мага Доминатора с каждым разом становились только интереснее.
Впечатлился историей родного края, впрочем, только он. Крюгер рисовал своих ниндзя, остальные ерзали, шептались и пытались понять, сколько времени осталось до звонка – наручные часы в классе были только у Аллочки, а спрашивать ее было бесполезно. Зато на свои часы взглянула Ольга Васильевна.
– Так, восьмой «А»! – историчка снова приободрилась. – Как я и обещала, важное объявление! Послезавтра, в пятницу, мы с вами отправляемся на выездной урок истории – незабываемую экскурсию в Танаис! Прошу всех предупредить родителей и иметь в виду, что мы с вами, ребята, едем не на курорт – к прогулам и опозданиям отношение будет соответствующее.
– Ага, конечно, – саркастическая ремарка Крюгера потонула в радостных воплях и галдеже.
Историчка не закончила.
– Ти-ши-на! Тихо! Восьмой «А»! В Танаис нас доставит речное судно, поэтому запишите на листочках: сбор состоится в восемь утра на набережной, у гостиницы «Якорь». Всё поняли?
– Да ну, короче, в такую рань, – ныл Крюгер, в последние месяцы спавший по три-четыре часа и просыпавшийся затемно. – Еще на корыте этом, проблюемся там все, понял. Не поеду я никуда.
Пух не выдержал и хихикнул.
– Витя, что ты несешь! Ничего мы не проблюемся! Давай, хоть на катере покатаемся. Поедешь?
– Ладно, понял, хрен с ним, – дернул плечом Крюгер. – Надо ж за вами, дебилами, присматривать. Уболтал, короче, поеду.