— Мне нравится. Готов?
— Погнали, Джи.
Мы пробежали три лестничных пролета, и Грейс отодвинула стеклянную входную дверь. Пройдя передо мной, она вскинула руки к небу и посмотрела на облака.
— Что за чертовски прекрасный день! — Она повернулась и взяла меня за руку. — Идем, вот сюда!
— Мне стоит беспокоиться? Далеко идти?
— Около шести кварталов. И нет, тебе не о чем беспокоиться. Тебе все понравится. Твое сердце возликует, твоему кошельку будет приятно, да и твоему животику будет чудесно.
Я не знал никого, кому было бы больше двенадцати и кто бы использовал слово «животик». Мы шли рядом друг с другом, плечом к плечу, и грелись благодаря излучаемому нагретым асфальтом теплу.
— Я прошлой ночью слышал, как ты играла, — оповестил я ее.
Она посмотрела на меня с опаской.
— Слишком громко?
— Совсем нет.
— Ко мне приходила порепетировать подруга Тати. Она играет на скрипке. Надеюсь, мы не разбудили тебя.
— Мне очень понравилось, Грейс, — сказал я серьезно. — Как ты научилась играть?
— Самостоятельно. Когда мне было девять, мама на гаражной распродаже достала для меня виолончель. У нас было не так много денег, как ты уже, наверное, понял. На виолончели нет ладов, так что предстояло тренировать слуховой аппарат. Я слушала тон на записи и пыталась повторить его на слух. После этого у меня была гитара, а в двенадцать появилось пианино. В старшей школе мой учитель по музыке написал мне сумасшедшее рекомендательное письмо. Так я и попала сюда. В прошлом году мне было нелегко, да и не уверена, останусь ли в этом.
— Почему?
— Вне оркестра в старшей школе у меня не было надлежащих репетиций, а здесь достаточно высокая конкуренция. В основном я пытаюсь натренироваться достаточно, чтобыстать студийным музыкантом.
— А что тебе нравится играть?
— Мне нравится играть все. Мне очень нравится рок-н-ролл, но и классические композиции тоже. Даже несмотря на то, что таскать виолончель сомнительное удовольствие, я люблю ее. Мне нравится, что ее мотивы могут быть грозными, а могут быть плавными. Когда я играю на струнах без смычка, у меня возникают ассоциации с прыжками по камням, и ничего не могу с собой поделать, но представляю, как гладкая галька ударяется о недвижную воду. — Я остановился. Она сделала несколько шагов и только потом повернулась ко мне. — В чем дело?
— Это было очень красивое описание, Грейс. Никогда не думал о музыке в таком ключе.
Она вздохнула.
— Хотелось бы мне, чтобы страсти было достаточно.
— В искусстве нет верного или неверного. Так всегда говорит моя мама.
Я заметил, как она чуть кивнула, после чего указала на улицу.
— Идем, надо пересечь ее.
Я совсем не знал Нью-Йорк, абсолютно не освоился, даже не выяснил, как пользоваться метро, так что Грейс, находившаяся рядом, порядком уменьшала мой страх перед новизной большого города.
— Итак, у тебя есть парень?
Она продолжала смотреть вперед, но не пропустила вопрос.
— Нет, я не встречаюсь.
— Просто секс? — усмехнулся я.
— Леди о таком не говорят. — Она покраснела. — А ты?
— Я был с девушкой два года прямо после выпуска из школы, но с тех пор ничего серьезного. Сейчас она обручена с моим братом, так что достижения у меня что надо.
— Ты шутишь?
— Не-а.
— Разве это не странно? Я имею в виду то, что случилось.
— Она бросила меня через неделю после того, как я выбрал специальность. Да и отец тоже. — Последнее предложение я произнес подобно тихому ругательству.
— У вас были нормальные отношения?
— Отец Моники и мой — партнеры в одной юридической фирме. Вроде как все было решено. Поначалу она мне понравилась, но я никогда не думал о будущем с ней. Она хотела, чтобы я был юристом, но это не мое. У нас были разные интересы. И это было к лучшему. Мы расстались, и через две недели она уже встречалась с моим братом. Я никогда с нимоб этом не говорил. Я бы мог сказать много дерьма, но не хотел опускаться до его уровня. Я был не против, что она осталась с ним.
— Твое сердце было разбито?
— Да нет. Думаю, это сильно сказано. Сложнее всего не смеяться над разной ерундой, когда я с ними. Еще одна причина, почему мне нужно было убраться из Лос-Анджелеса. Мой брат только закончил юридический колледж, и ему нравится тыкать мне этим в лицо. Чего же мне будет стоить не напоминать ему, что остаток жизни ему придется провести со знанием, что я трахал его жену.
— Ох. — Грейс какое-то мгновение казалась шокированной, а ее щеки стали румяными. Обидел я ее, что ли.
Мы шли молча, а я клял себя за свою тупость, пока Грейс не указала на вывеску.
— Мы пришли.
— Мы будем есть в Нью-Йоркском «Центре сдачи плазмы»?
— Ага. Слушай внимательно. В первый раз ты можешь сдать только плазму. Потом съешь крендельков и батончиков гранолы сколько сможешь и выпей сока столько, сколько влезет. После этого можешь остаться со мной, пока у меня будут высасывать тромбоциты.
— Подожди-ка… чего?
— Ага, тромбоцитаферез займет где-то час, что даст нам время насытиться. После чего ты получишь двадцать пять долларов, а я пятьдесят.
Я попытался переварить, что она мне только что сказала, но, когда она начала смеяться, я расхохотался тоже.
— Думаешь, я чокнутая, да?
— Нет, думаю, это отличная идея. Ты гений.