ходила вверх и вниз со всем рынком, но так и не поднялась над первоначальными рыночными
котировками, которые были только чуть больше 50. В конце Бернес и его друзья решили
заняться скупкой акций, чтобы поднять их выше 40. Не поддержать акции в самом начале их
жизни на рынке - прискорбная ошибка. Но не продать публике все акции, на которые были
заявки покупателей, было неизмеримо хуже.
Как бы то ни было, акции имели хождение на Нью-йоркской фондовой бирже, и цена их
потихоньку проседала, пока не остановилась на 37. На этом уровне Джим Бернес и его
компаньоны ее и сдерживали, потому что банк предоставил им ссуду под залог сотни тысяч
акций из расчета 35 долларов за акцию. Если бы банк приступил к продаже своего залога, цена
бы неминуемо рухнула. Публика, которая стремилась к покупке этих акций по 50, сейчас не
хотела их по 37, и было похоже, что и по 27 они никому не будут нужны.
С течением времени люди начали подозрительно приглядываться к щедрости, с которой
банки продляли кредиты. Эпоха юных финансовых гениев миновала. Банковское дело начало
стремительно сдвигаться к консервативным стандартам. От личных друзей вдруг потребовали
немедленного возврата долгов, как если бы они никогда прежде не играли в гольф с
президентами банков.
Кредиторам не имело смысла угрожать своим заемщикам, а тем - просить об отсрочке
кредитов. Для обеих сторон сложилась крайне неприятная ситуация. К примеру, банк, с
которым имел дело мой друг Джим Бернес, был с ним по-прежнему мил и ласков. Но при этом в
воздухе висело: «Бога ради, верни этот долг, иначе нас всех здесь зароют!»
Природа возможных в будущем неприятностей была такова, что Джим решился прийти ко
мне с просьбой продать эти сто тысяч акций, чтобы хватило хотя бы на погашение трех с
половиной миллионов долларов кредита. Джим больше не рассчитывал на прибыль от этих
акций. Синдикат был бы счастлив, если бы они сумели выйти из этой истории с минимальными
потерями.
Задача казалась совершенно безнадежной. Рынок не был ни активным, ни сильным, хотя
временами имели место короткие взлеты цен, и тогда все слегка оживлялись, пытаясь поверить,
что поворот к росту рынка уже начался.
Я ответил Бернесу в том духе, что познакомлюсь с делом и дам ему знать, на каких условиях
возьмусь за работу. Что ж, я изучил ситуацию. Мне не нужен был последний годовой отчет
компании. Меня интересовала только ситуация на рынке акций. Я не собирался заманивать
покупателей на перспективу роста прибылей или дивидендов. Я намеревался сбыть акции
широкой публике. И меня интересовало только то, что могло мне помочь в этом деле.
Мне удалось выяснить лишь то, что слишком много акций принадлежало нескольким
владельцам, а это значило, что ситуация тревожна и ненадежна. Семьдесят тысяч акций
принадлежали банкирской и брокерской фирме «Клифтон П. Кейн и К°», членам Нью-йоркской
фондовой биржи. Они принадлежали к кругу личных друзей Бернеса и играли роль в
консолидации отрасли, поскольку много лет занимались отопительной аппаратурой. Их
клиенты попали в хорошую компанию. Бывший сенатор Сэмюел Гордон, который был
привилегированным партнером в фирме своего племянника «Гордон Брос.», владел вторым
пакетом в семьдесят тысяч акций, а знаменитый Джошуа Вульф имел шестьдесят тысяч. В итоге
двести тысяч акций «Объединенных печей» находились в руках кучки испытанных
профессионалов Уолл-стрит. И они не нуждались в советах, когда и как продавать свои акции.
Если бы я попытался манипулировать этими акциями, чтобы подтолкнуть публику к их покупке,
иными словами, если бы мне удалось сделать эти акции сильными и активными, Кейн, Гордон и
Вульф наверняка начали бы сбрасывать свои пакеты, и далеко не в гомеопатических дозах.
Перспектива того, что эти двести тысяч акций обрушатся на рынок, не вселяла никакого
оптимизма. При этом нужно иметь в виду, что сливки с повышения рынка были уже сняты и что,
как бы искусно я ни манипулировал рынком, рассчитывать на сильный спрос не приходилось. У