передал мне зависшие акции, чтобы я продал их на выдохшемся рынке быков. В газетах,
естественно, не было ни слова о конце рынка быков, но я знал об этом, Джим знал и банкиры
тоже знали.
Как бы то ни было, я дал Джиму слово и поэтому вызвал к себе Кейна, Гордона и Вульфа.
Их двести тысяч акций нависали надо мной подобно дамоклову мечу. Я надеялся, что удастся
подвесить его не на волоске, а на хорошей стальной цепочке. Мне казалось, что легче всего
этого добиться с помощью соглашения о взаимных обязательствах. Если бы они согласились
воздерживаться от каких-либо действий, пока я буду продавать сто тысяч акций,
принадлежавших банку, я бы взялся помочь им создать рынок, чтобы на него разгрузить все
остальные акции. При тогдашней ситуации они не могли распродать даже десятую часть своих
акций без того, чтобы обрушить рынок, и они настолько в этом были уверены, что даже не
пытались избавиться от своих «Объединенных печей». Мне от них нужна было только
рассудительность при выборе времени продажи и разумная неэгоистичность, то есть отказ от
неразумной эгоистичности. На Уолл-стрит, как и везде, невыгодно вести себя как собака на
сене. Я намеревался убедить их, что преждевременный или неразумный сброс акций может
только помешать полному избавлению от них. И время поджимало.
Я надеялся, что мое предложение им подойдет, поскольку это были опытные биржевики и у
них не могло быть иллюзий относительно спроса на эти акции. Клифтон П. Кейн был главой
преуспевающего комиссионного дома, имевшего сотни клиентов и отделения в одиннадцати
городах. В прошлом его фирма не раз принимала участие в пулах акций.
Сенатор Гордон, которому принадлежали семьдесят тысяч акций, был чрезвычайно
богатым человеком. Он засел в памяти читателей газет примерно так же, как если бы его
оштрафовали за неисполнение завещания, по которому он должен был бы передать норковое
манто в пять тысяч долларов и связку старых писем. Он помог своему племяннику войти в
брокерский бизнес и являлся привилегированным партнером его фирмы. Он был участником
десятка пулов. Ему по наследству досталась большая доля собственности в «Мидлендской
печной компании», которую он обменял на сто тысяч акций «Объединенной печной компании».
Этого было достаточно, чтобы не обращать внимания на дикие предположения Джима Бернеса о
близком росте курса, и он успел продать тридцать тысяч акций прежде, чем рынок заклинило.
Позднее он говорил своему приятелю, что мог бы продать больше, если бы другой крупный
акционер, бывший его давнишним личным другом, не отговорил его от дальнейших продаж. А
после этого, как я уже отметил, рынок скукожился.
Третьим акционером был Джошуа Вульф. Этот был самым известным. В течение двадцати
лет у него была репутация самого азартного и масштабного игрока. Ему было мало равных в
умении вздуть или опустить курс, потому что для него десять-двадцать тысяч акций были то же,
что для другого одна-две сотни. Я был наслышан о его операциях еще до того, как попал в Нью-
Йорк. Тогда он входил в компанию известных игроков, которым было все равно, на что ставить,
- на скаковых лошадей или на акции.
Хотя к нему прилипла слава азартного игрока, но на самом деле он был чрезвычайно
способным и толковым спекулянтом. При этом его прославленное безразличие к высоким
материям сделало его героем бесчисленных анекдотов. Одна из самых прославленных баек
заключалась в том, что Джошуа был приглашен на светский банкет, где из-за извинительной
невнимательности хозяйки несколько приглашенных умудрились завести разговор о литературе.
Девица, сидевшая рядом с Джо и озадаченная тем, что ее сосед был занят только едой и не
произносил ни слова, решилась разговорить великого финансиста и задала вопрос: «Ах, мистер
Вульф, а как вы относитесь к Бальзаку? »
Джо, будучи человеком вежливым, прекратил жевать, проглотил то, что у него было во рту,
и ответил: «Я никогда не работал с его акциями на Уличной бирже».
Таковы были три крупнейших акционера «Объединенных печей». Когда они явились ко