выходили из спортивного вида автомобиля, а поскольку мы были молоды и беззаботны - на вид я
был моложе двадцати, он, естественно, решил, что перед ним парочка студентов из Йеля. Я не
стал его разубеждать. Не давая нам опомниться, он толкнул речь. Он так рад видеть нас. Не
хотим ли мы устроиться поудобнее? Сегодня утром, вы сами убедитесь, рынок благоприятен, как
никогда; он, по сути, просто требует, чтобы ему позволили подкинуть денег господам из
университета, а это ведь далеко не лишнее, не так ли? С тех пор как мир себя помнит, разумным
первокурсникам вечно не хватало деньжат. Но как раз сегодня вот этот доброжелательный
биржевой телеграф поможет вам выиграть тысячи, а рискнуть надо совсем копейками.
Фондовый рынок просто изнывал от желания набить наши карманы деньгами.
Что ж, я решил, что было бы дурно отказать этому доброму господину, и я сказал, что готов
последовать его совету, потому что слышал, что многие делают на акциях просто кучи денег.
Я начал торговлю осторожно и понемногу, но наращивая ставки при выигрыше. Мой
приятель занялся тем же.
Мы заночевали в Нью-Хейвене и на следующее утро уже в пять минут десятого стояли
перед гостеприимной дверью этой игорной лавочки. Проповедник был счастлив видеть нас еще
раз. Видно, он думал, что сегодня будет его черед выигрывать. Но я снял с заведения без малого
пятнадцать сотен. Когда на следующее утро мы опять появились перед ним и я протянул ему
приказ продать пять сотен сахарных, он поупирался, но все-таки принял его - молча! Курс вырос
на пункт, я закрыл торговлю и протянул ему квитанцию. Моя прибыль составила ровно пятьсот
долларов, и столько же я внес маржи. Он достал из сейфа двадцать полсотенных, трижды их
очень медленно пересчитал и еще раз пересчитал у меня на глазах. Казалось, что у него пальцы
покрываются слизью, так что бумажки просто не отлипали от них, но наконец он справился и
отдал деньги мне. Он скрестил руки на груди, прикусил нижнюю губу и, покусывая ее, уставился
на верхнюю фрамугу окна за моей спиной.
Я сказал ему, что хотел бы продать две сотни стальных. Но он даже не шевельнулся в ответ.
Он просто меня не слышал. Я повторил свою просьбу, но на этот раз сказал - три сотни
стальных. Он повернулся ко мне. Я ожидал, что сейчас будет речь. Но он просто смотрел на
меня. Затем подвигал губами и сглотнул, как если бы собирался начать изобличение
неописуемого политического бесчинства, царящего из-за продажности оппозиции.
Наконец он шевельнул рукой в направлении денег, которые я держал перед собой, и
произнес:
- Убери этот мусор!
- Что убрать? - изумился я. Я просто не понял, куда он показывает.
- Куда ты направляешься, студент? - он говорил очень внушительно.
- В Нью-Йорк, - ответил я.
- Да, вот это верно, - сказал он, кивнув головой раз двадцать. - Это со-вер-шенно
правильное решение. Отсюда вам нужно уезжать, да, потому что теперь я точно знаю две вещи -
две, студент! Я знаю, кто вы такие, и я знаю, кем вы не являетесь. Да! Именно так!
- И в самом деле? - Я говорил очень вежливо.
- Да. Вы оба… - он сделал паузу, а затем перестал быть похожим на парламентского
оратора и зарычал: - Вы - две самые хищные акулы в Соединенных Штатах Америки! Студенты?
Как бы не так! Вы бы еще прикинулись первокурсниками!
Мы оставили его разговаривать с самим собой. Скорее всего, ему не так уж жалко было
денег. Ни один профессиональный игрок не думает много о деньгах. Все дело в игре, а судьба
переменчива. Его гордость уязвило то, что он так в нас ошибся.
Вот так я в третий раз вернулся на Уолл-стрит. Я, естественно, много думал, пытался
понять, в чем точно недостаток моей системы, из-за которого я терпел поражения, торгуя в
конторе Фуллертона. Мне было двадцать, когда я сделал свои первые десять тысяч, но -
проиграл их. Но я знал, как и почему: я все время играл, не обращая внимания на ситуацию;