никакая сумма не казалась мне достойной того, чтобы лечь за нее костьми. Но при этом я знал,
что не все так к этому относятся. Знал я, разумеется, и то, что, если я опять встану на ноги, я
расплачусь со всеми, потому что обязательства деться никуда не могут. Но знал я и то, что, если
не смогу обращаться с деньгами достаточно свободно, я никогда не смогу вернуть этот миллион.
Собравшись с духом, я отправился договариваться с кредиторами. Для меня это все было
очень мучительно, поскольку большинство кредиторов были моими личными друзьями или
старыми знакомыми.
Ситуацию я объяснил с предельной откровенностью. Я сказал: «Господа, я делаю это не
потому, что не желаю расплатиться с вами. Наоборот. Но ради вашего же блага и ради моего
собственного я должен развязать себе руки, чтобы заработать денег. Я обдумываю это решение
уже больше двух лет, но до сих пор мне просто не хватало духу, чтобы вот так открыто и честно
обо всем рассказать. Для всех нас было бы много лучше, если бы я решился на это раньше. Я
решительно не могу торговать с прибылью, пока надо мной висят и меня мучают эти долги.
Сейчас я, наконец, решился на то, что следовало сделать год назад. И это единственная причина
того, что я сейчас делаю».
Реакция оказалась поразительно единодушной. Я услышал следующее, причем говоривший
представлял не себя лично, а свою фирму. «Ливингстон, - было сказано мне, - мы понимаем.
Ваша позиция совершенно прозрачна. И я скажу, что мы намерены сделать: мы прощаем вам
долги. Пусть ваш адвокат подготовит нужную бумагу, а мы ее подпишем».
Именно это я услышал от всех главных кредиторов. Вот еще одна из характерных
особенностей Уолл-стрит. Это не было проявлением безответственного добродушия или
солидарности коллег по бизнесу. Это было по-настоящему интеллигентное решение, это было
трезвое и деловое понимание ситуации. Я был очень признателен всем за проявление
одновременно доброжелательства и здравого смысла.
Эти кредиторы простили мне долги более чем на миллион долларов. Но два мелких
кредитора не подписали соглашения. Об одном из них я уже упоминал, я был должен ему
восемьсот долларов. Кроме того, я был должен шестьдесят тысяч долларов одной
обанкротившейся брокерской фирме, с преемниками которой у меня связей не было, и они день
и ночь теребили меня. Впрочем, мне кажется, что, если бы они даже захотели последовать
примеру главных кредиторов, суд не позволил бы им подписать соглашение. Как бы то ни было,
мои официальные долги составили не более ста тысяч долларов, хотя на самом деле я был
должен более миллиона.
Крайне неприятным оказалось читать о собственном банкротстве в газетах. Я всегда платил
по долгам, и эта новая ситуация меня просто убивала. Я был уверен, что если останусь жив, то
когда-нибудь выплачу все сполна, но читатели газет ведь этого не могли знать. После этих
публикаций мне было стыдно выходить из дому. Но сейчас все это давно сгладилось, и по-
настоящему памятным осталось чувство освобождения - мне в затылок больше не будут дышать
люди, не понимающие, что для успеха на бирже нужны спокойствие и чувство независимости.
Теперь, когда я обрел внутреннюю свободу, необходимую для возможности успеха на
бирже, надо мной не висел груз долгов, первой задачей стало найти деньги для маржи. Фондовая
биржа была закрыта с 31 июля до середины декабря 1914 года, и Уолл-стрит пребывала в
запустении. Не было денег, не было никаких сделок. Я уже был должен всем своим друзьям, и
поэтому мне было неловко опять просить их о помощи, тем более что в тогдашней ситуации
никто не располагал достаточными возможностями для этого.
Поскольку фондовая биржа была закрыта, ни один брокер был не в силах чем-либо мне
помочь, так что добыча денег превращалась в почти неразрешимую задачу. Я делал попытки в
разных направлениях, но все было бесполезно.
Наконец я дошел до того, что обратился к Дану Уильямсону. Это было в феврале 1915 года.
Я объяснил ему, что избавился от кошмара висящих надо мною долгов и чувствую себя в