грани, где невозможно представить ничего более экстремального,
ничего более великого. Это само определение «архетипичного». В
этом суть религиозного.
Боль и страдание определяют мир. В этом не может быть
сомнений. Жертвоприношение может на время сдержать боль и
страдание, в большей или меньшей степени, и большие жертвы
делают это эффективнее, чем меньшие. В этом тоже не может быть
сомнений. В душе у каждого есть это знание. Значит, тот, кто хочет
смягчить страдание – кто хочет исправить недостатки Бытия, кто
хочет, чтобы сбылось самое лучшее из возможного в будущем, кто
хочет создать Небеса на Земле, – принесет величайшую из всех
жертв, пожертвует собой и ребенком, всем, что любит, чтобы жить
жизнью, направленной на Добро. Он откажется от выгоды. Он будет
следовать по пути наибольшего значения. И таким образом он
принесет спасение в этот отчаявшийся мир.
Но возможно ли это? Не слишком ли много мы спрашиваем с
отдельного человека? Ведь все это здорово и хорошо для Христа, но
Он был настоящим Сыном Божьим. Однако у нас есть и другие
примеры, куда менее мифологизированные и архетипичные.
Возьмем хотя бы историю Сократа, древнегреческого философа. Он
провел целую жизнь в поисках правды, занимаясь образованием
своих соотечественников. А потом Сократ предстал перед судом за
преступления против города-государства Афины, своей родины. Его
обвинители предоставили ему множество возможностей просто уйти
и избежать беды118. Но великий мудрец уже обдумал и отверг такой
курс действий. Его спутник Гермоген наблюдал, как Сократ обсуждает
«любой и каждый предмет»119, кроме суда, и спросил, почему
философ кажется таким равнодушным. Сначала Сократ ответил, что
всю жизнь готовился защищать себя120, но потом произнес нечто
более мистическое и значительное: когда он специально пытался
разработать стратегии, которые привели бы к его оправданию «по
справедливости или в обход правил»121 или когда просто обдумывал
свои потенциальные действия в суде122, он обнаружил, что его
останавливает божественный знак: его внутренний дух, голос или
демон. Сократ даже говорил об этом голосе в суде123. Он сказал, что
одно из его отличий от других людей124 – в абсолютной готовности
прислушаться к предупреждениям голоса – прекратить говорить и
действовать, когда голос возражает. Сами боги считали его мудрее
других людей, не в последнюю очередь по этой причине. Так полагал
даже Дельфийский оракул, считавшийся надежным судьей в
подобных вопросах125. Поскольку надежный внутренний голос
Сократа возражал против бегства и даже против самозащиты, тот
радикально изменил свой взгляд на значение этого суда. Он начал
считать, что это скорее благословение, чем проклятие. Он сказал
Гермогену, что понял: дух, которому он всегда внимал, возможно,
предлагает ему выход из жизни – «простейший и наименее
утомительный для друзей»126, в «здоровом теле и духе, способном
проявить доброту»127, в отсутствие «мук болезни» и неприятностей
крайней старости128. Решение Сократа принять судьбу позволило