ночь человеческой души. Я не мог понять, как так могло произойти,
что две крупнейшие мировые фракции стремились к
гарантированному взаимному уничтожению. Были ли они в равной
степени деспотичны и коррумпированы? Зависело ли все просто от
точки зрения? Были ли все структуры ценностей просто облачением
власти? Или просто все сошли с ума?
Что на самом деле случилось в XX веке? Как так вышло, что сотни
миллионов должны были погибнуть, став жертвой новых догм и
идеологий? Как могло получиться, что мы обнаружили нечто худшее,
гораздо худшее, чем аристократия и испорченные религиозные
верования, которые коммунизм и фашизм так рационально
стремились вытеснить? Насколько я могу судить, никто не ответил на
эти вопросы. Подобно Декарту, я мучился сомнениями. Я искал чего-
то – чего угодно, – что мог бы считать неоспоримым. Я хотел найти
скалу, на которой можно построить дом. Сомнение подталкивало
меня к этому.
Однажды я прочитал об одной особенно жестокой практике,
существовавшей в Аушвице. Охранник принуждал узника нести
пятидесятикилограммовый мешок с мокрой солью из одного конца
большого участка в другой и обратно. Arbeit machtfrei, гласила
надпись над входом в лагерь. «Работа освобождает». А свободой
была смерть. Перетаскивание соли было бесполезным мучением. Это
было произведение искусства злости. Это позволило мне увериться в
том, что некоторые действия неверны.
Александр Солженицын ясно и глубоко писал об ужасах XX
столетия, о десятках миллионов человек, лишенных работы, семьи,
личности и жизни. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ», во второй части
второго тома, он писал о Нюрнбергском процессе, который считался
самым значимым событием XX века. Заключение этого суда?
Некоторые действия настолько ужасны по своей сути, что
противоречат истинной природе человеческого Бытия. Это глубоко
верно, верно для разных культур, разных времен и географических
координат. Это злые действия. Нет никакого оправдания для
участия в них. Дегуманизировать своего собрата, низвести его до
статуса паразита, мучить и убивать без учета личной невиновности
или вины, создавать художественную форму боли – неправильно.
В чем я не могу сомневаться? В реальности страдания. С ним
невозможно поспорить. Нигилисты не могут подорвать его
скептицизмом. Тоталитаристы не могут его изгнать. Циники не могут
ускользнуть от его реальности. Страдание подлинно, и искусно
причинять другому страдание ради страдания неправильно. Это
стало краеугольным камнем моих убеждений. Блуждая сквозь
низшие проявления человеческой мысли и действия, понимая
собственную способность действовать как охранник-нацист,
начальник советского лагеря или мучитель детей в подземелье, я
понял, что значит «принять на себя грехи мира». У любого
человеческого существа есть огромная способность ко злу. Каждое
человеческое существо априори понимает если не что такое
«хорошо», то хотя бы что «не хорошо». А если есть что-то, что не