таким духом – вплоть до серьезного ущерба психическому здоровью.
Отчасти его мучила вина. Он посещал начальную и среднюю школу в
целом ряде городов – от холодных и просторных прерий северной
Альберты до Фэрвью. Ссоры с местными детьми были совершенно
привычной частью его жизни во время переездов. Не будет
преувеличением сказать, что такие дети обычно были грубее, чем
белые дети, и более обидчивы – на то у них имелись свои причины. Я
хорошо знал это по собственному опыту. В начальной школе мы были
друзьями-не разлей вода с метисом по имени Рене ХекГород
Творцов.
Ситуация была сложная. Между Рене и мной существовала
большая культурная разница. Он ходил в более грязной одежде,
выражался и вел себя грубее. Я пропустил класс и был – к тому же,
мал для своего возраста. Рене же был большим, умным, симпатичным
ребенком. И трудным. Мы вместе ходили в шестой класс, где
преподавал мой отец. Как-то раз он поймал Рене с поличным, когда
тот жевал жвачку. «Рене, – сказал мой отец. – Выплюни жвачку. Ты
выглядишь, как корова». «Ха-ха, – прыснул я. – Рене – корова». Рене,
может, и был коровой, но на слух не жаловался. «Питерсон, – сказал
он. – После уроков ты труп!»
Утром мы с Рене договорились, что вечером пойдем на фильм в
«Жемчужину» – местный кинотеатр. Похоже, этот план отменился. Как
бы то ни было, остаток дня прошел быстро и неприятно, как бывает,
когда сквозь обыденные обстоятельства проглядывают угроза и
боль. Рене мог хорошенько меня поколотить. После школы я рванул
на велосипедную стоянку так быстро, как только мог, но Рене отделал
бы меня и там. Мы кружили вокруг велосипедов – я с одной стороны,
он с другой. Мы были персонажами короткометражки «Копы из
Кейстоуна». Пока я кружил, ему не удавалось схватить меня, но моя
стратегия не могла срабатывать бесконечно. Я проорал, что
извиняюсь, но он не смягчился. Его гордость была задета, и он хотел,
чтобы я за это заплатил. Я присел на корточки и спрятался за
велосипедами, не сводя глаз с Рене. «Рене, – крикнул я. – Прости, что
назвал тебя коровой. Давай перестанем ссориться». Он снова начал
приближаться. Я сказал: «Рене, прости, что я это сказал. Правда. И я
все еще хочу пойти с тобой в кино». Это был не просто тактический
ход. Я и правда имел это в виду. Иначе того, что случилось дальше, не
произошло бы. Рене перестал кружиться. Он посмотрел на меня… и
расплакался. А потом убежал. Это была квинтэссенция отношений
белых и коренных детей в нашем трудном маленьком городке. В кино
мы так никогда вместе и не пошли.
Когда у моего друга Криса начинались проблемы с коренными
детьми, он не давал им отпор. Он не чувствовал, что самозащита
будет морально оправданной, и принимал их побои. «Мы отняли их
земли, – написал он позже. – Это было неправильно. Ничего
удивительного, что они злятся».
Постепенно, шаг за шагом, Крис отстранялся от мира. Отчасти это
было его собственной виной. Он развил в себе глубокую ненависть к
маскулинности и мужским занятиям. Он рассматривал хождение в