уж берут слово, то держат крепко, Питерсону, кажется, по-
настоящему нравилось, если ему бросали вызов или поправляли. Он
не вставал на дыбы и не начинал агрессивно ржать. Вместо этого он
произносил простоватое «м-да», неохотно наклонял голову и качал
ею, словно что-то проглядел, посмеиваясь над своими чрезмерными
обобщениями. Он одобрял, когда ему показывали другую сторону
вопроса. Стало ясно, что он вел диалог, размышляя сквозь призму
проблемы.
Поражало в нем и еще кое-что: эрудит Питерсон оказался
невероятно практичным. Его примеры были наполнены отсылками к
повседневной жизни: к менеджменту, к тому, как делать мебель (он
часто делает ее сам), как проектировать простой дом, украшать
комнату (теперь это интернет-мем) и к другим специфическим вещам,
связанным с образованием и созданием писательского онлайн-
проекта, мешающего несовершеннолетним бросать школу. Этот
проект вовлекает подростков в своего рода психоаналитическое
упражнение, в рамках которого они должны выдавать свободные
ассоциации о своем прошлом, настоящем и будущем (теперь это
называется Программой самостоятельного авторства).
Мне всегда особенно нравились типажи Среднего Запада: люди
прерий, люди с ферм (где они узнавали все о природе) или из
маленьких городков (где они работали своими руками и делали
самые разные вещи, проводили долгое время на улице, в жестких
условиях), люди, которые зачастую занимались самообразованием и
поступали в университет вопреки всему. Мне казалось, что они
совершенно не похожи на своих изысканных, но несколько
неестественных городских собратьев, для которых высшее
образование было чем-то предопределенным и потому зачастую
воспринималось как нечто само собой разумеющееся – они считали
его не самоцелью, а жизненным этапом, служащим продвижению по
карьерной лестнице. Выходцы с запада совсем другие: они сделали
себя сами, они нетитулованные, активные, общаются по-
добрососедски, не отличаются изысканностью многих своих
сверстников из больших городов, проводящих все большую часть
жизни в помещении, манипулируя компьютерными символами. Этого
ковбоя-психолога, казалось, заботили только те мысли, которые
могли так или иначе быть полезными другим.
Мы стали друзьями. Меня, психиатра, психоаналитика и ценителя
литературы, он привлек как клиницист, который получал
образование, читая много книг. Он не только любил душевные
русские романы, философию и античную мифологию, но и, казалось,
обращался с ними как с самым драгоценным наследием. Кроме того,
он провел незаурядное статистическое исследование личности и
темперамента и изучал неврологию. Хоть он и учился на
бихевиориста, его сильнейшим образом привлекал психоанализ с
фокусом на снах и архетипах, на живучести детских конфликтов во
взрослом возрасте, на роли защиты и рационализации в
повседневной жизни. Его инаковость проявлялась и в том, что он был
единственном членом ориентированной на исследования кафедры