Чего нельзя сказать обо мне. И о Шоне тоже. И о многих из нас.
Глядя на огонь, многие люди видят лишь адское марево. Мне нужно
долго учиться, чтобы познать то, что отцу Шона, похоже, дано с
рождения, — стать сродни тому Я из стихотворения Уолта Уитмена, которое «вдали от этой суеты и маеты стоит… никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное… оно участвует в игре
и не участвует, следит за нею и удивляется ей».[27] Но я не удивляюсь, я только нервничаю. И не слежу, а вечно лезу, вмешиваюсь. Недавно я
молилась и сказала Богу: «Послушай, я, конечно, понимаю, что жизнь
без самокопания не представляет ценности, но можно мне хотя бы
разок пообедать без самокопания?»
Легенда рассказывает о том, что случилось после достижения
Буддой просветления. По преданию, когда спустя тридцать девять дней
медитации покров иллюзий наконец спал и великому учителю
открылись истинные законы Вселенной, он открыл глаза и произнес:
«Этому нельзя научить». Но потом Будда передумал и решил все же
пойти в мир и попытаться обучить практике медитации небольшую
группу последователей. Он знал, что его учение будет полезно (и
интересно) лишь немногим. В основе своей глаза человеческие столь
запорошены пылью ложных восприятий, что им никогда не увидеть
истины, кто бы ни пытался им помочь. Есть также люди (как папа
Шона например), чей взгляд незамутнен от природы, ум спокоен, и им
не нужны наставления или помощь. А есть те, чьи глаза покрыты лишь
тонким слоем пыли, и при правильном руководстве они однажды
могут стать более зрячими. Будда решил стать учителем этого
меньшинства — тех, чьи глаза застланы лишь тонкой пеленой.
Я искренне надеюсь, что принадлежу к людям средней степени
зашоренности, — но как знать? Одно ясно: мое стремление к
внутреннему спокойствию толкнуло меня на гораздо более
радикальные меры, чем большинство людей. (Когда я сказала одной из
своих нью-йоркских подруг, что отправляюсь жить в индийский ашрам
в поисках своей божественной сущности, та ответила: «Знаешь, иногда
даже обидно бывает, что мне ничего такого сделать не хочется, даже
желания не возникает».) А я и не знаю, был ли у меня выбор. Ведь я
так много лет отчаянно искала душевное спокойствие всевозможными
способами. Но рано или поздно страшно устаешь от всех своих побед
и достижений. Если гнаться за жизнью такими темпами, она загонит
тебя до смерти. Если преследовать время, как беглого преступника, оно начнет вести себя соответственно: вечно будет на один квартал
или комнату впереди; сменит имя и цвет волос, чтобы обмануть
преследователя; выскользнет из черного хода мотеля, как раз когда ты
ворвешься в лобби с новым ордером на обыск, оставив лишь
дымящуюся сигарету в пепельнице, поддразнивая тебя. Но в один
прекрасный день все же придется остановиться, потому что время не
остановится никогда. Придется признаться, что тебе его не поймать.
Что тебе и не нужно его ловить. Однажды, как не устает повторять
Ричард, придется все отпустить, расслабиться, и тогда душевное
спокойствие придет само собой.
Однако тем из нас, кто верит, что мир вращается лишь потому, что
у него есть ручка, которую поворачиваем лично мы, и, если отпустить
ее хоть на минуту, наступит конец света, будет очень непросто «все
отпустить». A ты попробуй, Хомяк. Все вокруг твердят мне это. Что я
должна остановиться на минуту и перестать вечно во все вмешиваться.