Иногда я вспоминаю, что совсем недавно жила в Риме и по утрам
неторопливо ела пирожные, пила капучино, читала газету.
Вот это было времечко…
С тех пор как будто сто лет прошло.
54
Сегодня утром я проспала. Как трутень, продрыхла аж до
пятнадцати минут пятого. А когда проснулась, до начала Гуруджиты
оставалось всего несколько минут. Я заставила себя через силу
выползти из кровати, побрызгала лицо водой, оделась и, скрипя
суставами, раздраженная и обиженная, собралась уж выйти из комнаты
в предрассветный мрак… как вдруг обнаружила, что соседка по
комнате ушла раньше и заперла меня снаружи.
Как можно было так сделать — ума не приложу. Не такая уж у нас
большая комната: трудно не заметить, что кто-то спит на второй
кровати.
К
тому
же
моя
соседка
очень
ответственная,
предусмотрительная женщина, мать пятерых детей из Австралии. Это
на нее не похоже. Но все же она это сделала: заперла меня в комнате.
Моей первой мыслью было: вот теперь-то у меня появится
уважительная причина не петь Гуруджиту! Но вторая мысль… Это
была даже не мысль. Это было действие.
Я выпрыгнула в окно.
Точнее говоря, вылезла на карниз, схватилась за него потными
руками и повисла в темноте на высоте двух этажей, лишь тогда задав
себе вполне правомерный вопрос: «И зачем ты прыгаешь из окна?» И
ответила сама себе с горячей объективной решимостью: «Я должна
попасть на Гуруджиту». Потом отпустила карниз и упала задом, пролетев в темноте шесть, а то и все восемь метров и приземлившись
на бетонный тротуар. По дороге я ударилась обо что-то и ободрала
кожу на правой лодыжке — но мне было все равно. Я поднялась и
босиком, с пульсирующей в висках кровью побежала к храму, нашла
место, открыла молитвенник — песня только началась — и, истекая
кровью, начала петь Гуруджиту.
Лишь через несколько стихов я перевела дыхание и поймала себя
на своей обычной инстинктивной утренней мысли: не хочу быть здесь.
И тут вдруг услышала, как Свамиджи смеется в моей голове:
«Странно, разве человек, который не хочет быть здесь, так себя
ведет?»
И я ответила: «Ну ладно. Твоя взяла».
Я сидела, подпевая с окровавленной ногой, и думала, что, наверное, пора мне изменить отношение к этой духовной практике.
Ведь изначально Гуруджита является гимном чистой любви, но меня
что-то все время останавливало, и я не могла высказать эту любовь
искренне. И вот, пропевая стих за стихом, я поняла, что должна найти
что-то — или кого-то, — кому посвятить этот гимн, чтобы отыскать в