невообразимые высоты.
Через неделю начался другой ритрит, и приехали еще сто
учеников. Обучение, смелые попытки проникнуть в себя и
всеохватывающая тишина — все повторилось, но теперь уже с новыми
людьми. Я присматривала за ними, старалась помочь всеми силами и
несколько раз вошла в состояние турийя вместе со всеми. Я могла
лишь смеяться, когда позднее, выйдя из медитации, ученики
сообщили, что во время ритрита я казалась им «молчаливым, парящим, неземным существом». Вот, значит, как ашрам решил
подшутить надо мной напоследок? Лишь когда я научилась принимать
себя такой, какая есть — говорливой, общительной, — и смирилась с
тем, что мне предназначено быть «дежурной по приему гостей», лишь
тогда смогла я стать «тихой девушкой из храма»!
В последние недели моего пребывания здесь ашрам наполнился
меланхоличной атмосферой, как в летнем лагере в последние дни
перед отъездом. Каждое утро казалось, что все больше и больше
людей садятся в автобус и уезжают. Новые ученики уже не появлялись.
Оставалось совсем недолго до мая и наступления самого жаркого в
Индии сезона, когда в ашраме должно было стать поспокойнее.
Ритриты закончились, и меня снова перевели на другую работу —
теперь я работала в регистрационном бюро, занимаясь одновременно
приятным и грустным делом: официально оформляла на компьютере
отъезд всех своих уезжающих друзей.
Вместе со мной работала бывшая парикмахерша с Мэдисон-авеню. Утром мы читали молитву вдвоем, на два голоса распевая наше
воззвание к Господу.
— Может, сегодня споем этот гимн побыстрее? — спросила она
однажды утром. — И на октаву повыше? А то смахивает на
религиозные песнопения в исполнении джазового оркестра!
Теперь мне много времени удается проводить в одиночестве.
Примерно четыре-пять часов в день я сижу в зале для медитации. Я
научилась часами находиться в компании лишь одной себя, мне легко в
своем присутствии, меня ничуть не беспокоит факт собственного
существования на планете. Порой во время медитации я переживаю
сюрреалистический опыт и физически ощущаю шакти — позвоночник
выкручивается, кровь кипит в диком порыве. Я стараюсь по
возможности не сопротивляться. А бывает, чувствую лишь приятное, ровное чувство безмятежности — и это тоже хорошо. Мой ум по-прежнему выстраивает фразы, и мысли пляшут напоказ, но их ход мне
так хорошо известен, что они меня больше не тревожат. Они стали
словно старыми соседями — докучливыми, с одной стороны, а с
другой — почти совсем родными — мистер и миссис Шалтай-Болтай и
их три тупых отпрыска, Бла, Бла, Бла. Но их соседство не нарушает
мир в моем доме. В нашем квартале хватит места для всех.
Что же до прочих изменений, произошедших со мной за
последние месяцы, наверное, я их пока не почувствовала. Друзья, которые уже давно занимаются йогой, утверждают, что эффект от
пребывания в ашраме проявляется лишь тогда, когда уедешь из него и
вернешься к нормальной жизни. «Лишь тогда, — говорит бывшая
монахиня из Южной Африки, — ты начнешь замечать, что в чуланах
твоей души навели порядок». Конечно, именно сейчас мне трудно
сказать, что для меня «нормальная жизнь». Не исключено, что в
скором времени мне предстоит жить у древнего индонезийского
знахаря, — это, по-вашему, нормальная жизнь? Может, и да — кто