думать, что дело с разводом, быть может, разрешится по-доброму, —
ведь я дала мужу целое лето на отдых от переговоров, надеясь, что за
это время мы оба успеем остыть. Да и легко было не думать о плохом, когда тебя окружает столько хорошего. Но потом это лето (которое на
самом деле было всего лишь отсрочкой неизбежного) закончилось.
В последний раз я видела мужа девятого сентября две тысячи
первого года. Тогда я еще не знала, что все наше последующее
общение будет проходить через адвокатов. Мы ужинали в ресторане. Я
пыталась обсудить наш развод, но все мои попытки заканчивались
ссорой. Он сказал, что я лгунья и предательница, что он меня
ненавидит и больше не скажет мне ни слова. Через два дня я
проснулась, проворочавшись всю ночь, и узнала, что угнанные
самолеты врезались в два самых высоких здания моего родного города, и все, что когда-то казалось нерушимым, превратилось в дымящуюся
лавину обломков. Я позвонила мужу удостовериться, что он цел, и мы
вместе погоревали о случившейся катастрофе, но все же я к нему не
поехала. На той неделе, когда все ньюйоркцы отбросили враждебность
перед лицом гораздо более серьезной трагедии, я так и не вернулась к
мужу. Именно тогда мы поняли, что все кончено, кончено навсегда.
Следующие четыре месяца я не спала. И это не преувеличение.
Раньше мне казалось, что моя жизнь разваливается на части, но
теперь от нее и вовсе остались клочки. Впрочем, это вполне
соответствовало состоянию окружающего мира, который тоже
рушился на глазах. Становится не по себе при мысли о том, какую
ношу я возложила на Дэвида в те несколько месяцев, что мы прожили
вместе после одиннадцатого сентября и нашего с мужем
окончательного расставания. Могу представить его удивление, когда
он выяснил, что в сердце у самой счастливой и уверенной в себе
женщины, стоит ей только остаться наедине с собой, разливается
грязное болото бездонной печали. Я опять начала постоянно плакать.
Тогда Дэвид стал замыкаться в себе, и настала моя очередь увидеть
другую сторону моего романтического героя. Этот Дэвид был одинок, как жертва кораблекрушения на необитаемом острове; до него
невозможно было достучаться, и он требовал не меньше личного
пространства, чем стадо бизонов.
Эмоциональное отчуждение Дэвида было бы для меня
катастрофой даже при обычных обстоятельствах, ведь я представляю
собой самую любвеобильную форму жизни на планете, нечто вроде
помеси золотистого ретривера и рыбы-прилипалы. Но тогдашние
обстоятельства были хуже не придумаешь. Я была в отчаянии, зависела от Дэвида и нуждалась в его любви не меньше, чем
недоношенные тройняшки нуждаются в материнской заботе. Глядя на
то, как он замыкается в себе, я все сильнее требовала ласки, а он, глядя
на мою требовательность, лишь сильнее замыкался в себе. Очень
скоро ему пришлось буквально бежать под перекрестным огнем из
моих слезных требований: «Куда ты уходишь? Что же с нами
произошло?»
Запомните на будущее: мужчины просто обожают, когда им
задают такие вопросы.
Дело в том, что я привязалась к Дэвиду, как к наркотику (в свою
защиту скажу, что он сам поощрял это, будучи, если можно так
выразиться, роковым мужчиной). Теперь же, когда он стал уделять мне
меньше внимания, я жила в предвидении легко предсказуемых