библиотеку, где можно брать книги домой, получила библиотечную
карточку — и теперь большая часть моей жизни проходит за
сибаритским чтением в саду. После интенсивного распорядка ашрама
и декадентского отдыха в Италии, когда я колесила по стране и ела все, что попадется под руку, нынешний эпизод моей жизни кажется чем-то
совершенно новым и радикально бессобытийным. У меня не просто
много свободного времени — его метрические тонны.
Когда я выхожу из отеля, Марио и другие служащие за стойкой
спрашивают, куда я направляюсь, а когда прихожу — где была. Можно
подумать, под стойкой в ящичках у них спрятаны маленькие карты, на
которых они отмечают все передвижения своих знакомых, — чтобы
убедиться, что пчелиный улей функционирует без перебоев.
По вечерам я беру свой велосипед и выезжаю высоко в горы, минуя многокилометровые рисовые террасы к северу от Убуда, посреди великолепной зеленеющей панорамы. Розовые облака
отражаются в стоячей воде рисовых полей, как будто на Земле два неба
— одно наверху, для богов, а второе внизу, в глинистой воде, для нас, простых смертных. На днях ездила в заповедник цапель, при входе в
который висит неприветливая табличка («Здесь можно посмотреть на
цапель»), — но в тот день цапель почему-то не было, одни утки, так
что я поглазела на уток и поехала в следующую деревню. По пути мне
попадались мужчины, женщины, дети, куры и собаки, и все были чем-то заняты, каждый своим делом, но не настолько, чтобы не
остановиться и не поприветствовать меня.
Несколько дней назад вечером я увидела вывеску на вершине
красивого лесистого холма: «Сдается домик-студия с кухней». Никак
Вселенная ко мне благосклонна! Прошло три дня — и студия стала
моим новым домом. Марио помог переехать, и все его друзья из отеля
в слезах провожали меня.
Мой новый дом стоит на немноголюдной дороге, со всех сторон
окруженной рисовыми полями. Это маленький типа коттеджа домик, оплетенный плющом. Владелица — англичанка, но летом живет в
Лондоне, и я занимаю ее дом и замещаю ее в этом удивительном
жилище. Здесь ярко-красная кухня, пруд с золотыми рыбками, мраморная терраса, душ на открытом воздухе, выложенный блестящей
мозаикой; пока моешь голову, можно любоваться цаплями, устроившими гнезда в пальмовых деревьях. Потаенные тропинки
ведут в восхитительный садик, за которым ухаживает нанятый
садовник, — поэтому все, что мне остается делать, — глазеть на
цветы. Я не знаю названия ни одного из этих экваториальных бутонов, поэтому сама их придумываю. Почему бы и нет? Это же мой
собственный Эдем. Вскоре все растения в саду получают новые
названия — нарциссовое дерево, капустная пальма, сорняк «бальное
платье», спиралькавоображала, боязливый цветик, меланхоличная
лиана и бесподобная розовая орхидея, окрещенная мною «первое
рукопожатие младенца». Просто не верится, сколько вокруг
чрезмерной, бьющей через край чистейшей красоты! Папайи и бананы
можно срывать прямо с дерева, высунувшись в окно спальни. В саду
живет кот, который становится настоящей лапочкой на полчаса в день, когда наступает время кормежки, а в оставшееся время орет как
резаный, будто заново переживает вьетнамскую войну. Но как ни
странно, меня это не раздражает. В последнее время меня ничего не
раздражает. Я вообще не помню и не могу представить, что это такое
— быть недовольной жизнью.
Окружающая вселенная звуков поражает не меньше. По вечерам
играет оркестр сверчков с лягушками на басу. В мертвой ночной
тишине воют собаки, сетуя, что их никто не понимает. А перед самым
рассветом петухи со всей округи кричат о том, как круто быть
петухами. («Мы — петухи! — кукарекают они. — И, кроме нас, никто