шестидесяти
страниц
с
хиромантическими диаграммами; многочисленные тетради с
астрологическими данными, мантрами, заклятиями и рецептами
лекарств. Проблема в том, что, спустя десятилетия соседства с
плесенью и мышами, эти фолианты буквально разваливаются на
кусочки. Пожелтевшие, рассыпающиеся, пахнущие сыростью, они
похожи на гниющие кучи осенних листьев. Стоит Кетуту перевернуть
страницу — как она рвется.
— Кетут, — сказала я старику на прошлой неделе, взяв один из
многострадальных томов, — я не врач, в отличие от тебя, но, кажется, эта книга умирает.
Кетут рассмеялся.
— По-твоему, ей недолго осталось?
— Сэр, — серьезно проговорила я, — вот вам мое
профессиональное мнение: если вскорости книжке не оказать помощь, жить ей осталось не больше полугода.
Я попросила разрешения взять одну из книг в город и сделать
копии страниц, пока они окончательно не развалились. Пришлось
объяснить Кетуту, что такое копировальный аппарат, и пообещать, что
возьму книгу всего на сутки и не испорчу ее. В конце концов он
позволил мне забрать тетрадь с места ее хранения на крыльце, после
того как я клятвенно заверила его, что буду бережно обращаться с
наследием деда. Я поехала в город, в заведение с интернет-кафе и
копировальными аппаратами, и, дрожа над каждой страничкой, сделала дубликаты и подшила новые, чистенькие листочки в красивую
пластиковую папку. К полудню следующего дня я принесла старику
старую книгу и дубликат. Изумлению и восторгу Кетута не было
предела; он был счастлив, потому что тетрадь хранилась у него
пятьдесят лет. Что, впрочем, могло означать как пятьдесят лет в
буквальном смысле, так и просто «очень долгое время».
Тогда я спросила, можно ли сделать фотокопии остальных книг, чтобы сохранить в целостности содержащуюся в них информацию. И
Кетут протянул мне еще один бесформенный, растрепавшийся и еле
живой фолиант, полный писанины на балинезийском санскрите и
замысловатых схем.
— Еще один пациент! — воскликнул он.
— Я его вылечу! — пообещала я.
И снова мое начинание имело грандиозный успех. К концу недели
я скопировала несколько старых манускриптов. И каждый день Кетут
звал жену и, захлебываясь от восторга, демонстрировал дубликаты. И
хотя выражение ее лица не изменилось, она внимательно изучила
тетради.
В следующий понедельник, когда я пришла к Кетуту, Ниомо
принесла мне горячий кофе в баночке из-под варенья. Я наблюдала, как она, хромая, несет напиток через двор на фарфоровом блюдечке,
преодолевая долгий путь от кухни к Кетутову крылечку. Сначала я
подумала, что кофе предназначается Кетуту, но оказалось — нет, он
уже выпил свою чашку. А эта была для меня. Ниомо приготовила ее
специально для меня! Я попыталась поблагодарить ее, но ее мои
благодарности словно раздосадовали: она отмахнулась от меня, как от
петуха, норовящего прыгнуть на кухонный стол на улице, когда она
готовит обед. Но на следующий день Ниомо опять принесла мне