просто плачут чарты. И я не знаю ни одного человека, кто слышал бы
его музыку и не согласился со мной.
Всю жизнь Юди мечтал перебраться в Америку и заняться шоу-бизнесом. Да и кто, собственно, не мечтает об этом? Поэтому, еще
когда он был подростком и жил на Яве, ему каким-то образом удалось
выбить себе работу на круизном лайнере компании «Карнивал» (в то
время он почти ни слова не знал по-английски) и вырваться из
ограниченного мирка Джакарты в большой мир — в открытое море.
Работа на круизном лайнере оказалась каторжной поденкой для
трудолюбивых иммигрантов — жилье в трюме, двенадцатичасовой
рабочий день, один выходной, уборка. Его товарищами были
индонезийцы и филиппинцы. Они ели и спали в разных частях корабля
и никогда не общались между собой (мусульмане и христиане, сами
понимаете), но Юди в типичной для него манере подружился со всеми
и стал кем-то вроде эмиссара между двумя группами азиатских
рабочих. Он понимал, что у всех этих горничных, сторожей и
посудомойщиков, работающих с утра до ночи, чтобы посылать семьям
по сотне долларов в месяц, гораздо больше общего, чем различий.
Когда корабль впервые вошел в гавань Нью-Йорка, Юди не спал
всю ночь, стоя на самой высокой палубе и любуясь панорамой города, возникающей над горизонтом, с бьющимся от волнения сердцем.
Через несколько часов он сошел с судна в Нью-Йорке и сел в желтое
такси — совсем как в кино. Когда таксист, недавно иммигрировавший
из Африки, спросил, куда его везти, Юди ответил: «Куда угодно, друг, — просто покатай меня по городу. Хочу увидеть все». Несколько
месяцев спустя корабль снова остановился в Нью-Йорке, и на этот раз
Юди остался навсегда. Его контракт с круизной компанией кончился, он хотел жить в Америке.
В конце концов его занесло не куда-нибудь, а в провинциальный
Нью-Джерси, где он некоторое время делил кров с другим
индонезийцем, знакомым по лайнеру. Он нашел работу в торговом
центре, в кафе, торговавшем сэндвичами, — очередная каторга для
иммигрантов по десять-двенадцать часов в день, только на этот раз
вместо выходцев с Филиппин его товарищами оказались мексиканцы.
За те первые несколько месяцев он больше обучился испанскому, чем
английскому. В редкие минуты, когда выдавалось свободное время, Юди садился на автобус до Манхэттена и просто бродил по улицам, очарованный городом до такой степени, что невозможно описать, — он
и сейчас говорит, что «во всем мире не найдется места, где было бы
столько любви». Случайно (не иначе как благодаря своей улыбке) он
познакомился с компанией молодых музыкантов со всего мира и стал у
них гитаристом. Талантливые ребята с Ямайки, из Африки, Франции, Японии, они играли вместе ночами. На одном из джемов Юди
познакомился с Энн, красивой блондинкой из Коннектикута, игравшей
на басу. Они полюбили друг друга и поженились. Нашли квартиру в
Бруклине и стали жить в окружении веселых друзей, вместе катаясь во
Флорида-Кис. Им жилось невероятно счастливо. Очень скоро Юди
почти в совершенстве выучил английский. И подумывал о том, чтобы
поступить в колледж.
Одиннадцатого сентября Юди стоял на крыше своего дома в
Бруклине и смотрел, как рушатся две башни. Как и все, он был
парализован горем от случившегося — как мог кто-то совершить столь
ужасающее надругательство над городом, где столько любви как нигде
во всем мире? Не знаю, следил ли Юди за последующими событиями, когда Конгресс США отреагировал на угрозу террористической атаки
принятием Патриотического акта — закона, устанавливавшего новые
драконовские иммиграционные правила, многие из которых были