никогда не заходят западные туристы, и оказываемся на диких пляжах
северного побережья, куда отваживаются ступить лишь серферы (да и
то самые безбашенные). Мы сидим на песке и смотрим на страшные
волны, на стройных серферов с коричневой (индонезийцы) и белой
(иностранцы) кожей, рассекающих водную гладь, словно расстегивая
молнию на спине синего вечернего платья. С опасным для жизни
высокомерием море выбрасывает их на рифы и скалы, но они лишь
возвращаются и седлают новую волну, а нам остается лишь затаить
дыхание и вымолвить:
— Чувак, да они просто чокнутые!
И в точности согласно нашему замыслу, мы надолго забываем о
том, что находимся в Индонезии (прежде всего ради Юди). Мы
колесим по шоссе на взятой напрокат машине, едим всякую дрянь и
поем американские песни, покупаем пиццу везде, где она попадается.
Когда свидетельства того, что мы находимся на Бали, становятся
слишком уж явными, мы стараемся их игнорировать и притворяемся, что мы в Америке. Например, я спрашиваю: «Как лучше объехать этот
вулкан?» А Юди говорит: «По шоссе Ай-девяносто пять». А я отвечаю:
«Но тогда мы попадем в Бостон в самый час пик..» Это всего лишь
игра, но, как ни странно, очень убедительная.
Иногда нам попадается неподвижная океанская гладь на много
километров вокруг, и тогда мы весь день плаваем и разрешаем друг
другу пить пиво в десять утра («Чувак, это же в медицинских целях!»).
Нам удается подружиться с каждым, кого мы встречаем. Юди один из
тех ребят, кто, гуляя по пляжу и увидев человека, который строит
лодку, непременно остановится и скажет: «О! Вы строите лодку?» Его
любопытство до такой степени обезоруживает, что вскоре его уже
готовы пригласить жить в доме у лодочника хоть целый год.
По вечерам происходит странное. Мы натыкаемся на
таинственные храмовые ритуалы, происходящие в самой глуши, и
поддаемся гипнозу хора голосов, барабанов и гамелана. [46] В одном
прибрежном городишке все местные жители собираются на
церемонию в честь дня рождения; Юди и меня выдергивают из толпы
(как почетных гостей) и приглашают потанцевать с самой красивой
девушкой деревни. (Она вся обвешана золотом и драгоценностями и
накрашена в египетском стиле; ей не больше тринадцати, но она
двигает бедрами с мягкой чувственной уверенностью существа, которому под силу соблазнить всех богов.) На следующий день в той
же деревне мы заходим в странный семейный ресторанчик, хозяин
которого объявляет себя великим знатоком тайской кухни.
Оказывается, он таковым вовсе не является; и тем не менее мы сидим
там весь день, прихлебываем ледяную колу, едим жирный пад тай[47] и
играем в американские настольные игры с хозяйским сыном-подростком, мальчиком с грациозными женственными повадками.
(Лишь позднее до нас доходит, что этот симпатичный мальчик, скорее
всего, и был вчерашней прекрасной танцовщицей: балинезийцы —
мастера ритуального трансвестизма.)
Каждый день я звоню Фелипе с любого попадающегося в глуши
телефона, и он спрашивает:
— Долго еще мне спать одному, прежде чем ты вернешься? — А
еще признается: — Влюбляться в тебя так приятно, дорогая.
Это чувство так знакомо, будто я переживаю его чуть ли не