уже почти тридцать лет.
Поскольку мы еще не влюбились друг в друга окончательно, не
достигли того момента, когда этот процесс переходит в свободное
падение, я что-то нерешительно бормочу и тихонько напоминаю, что
через несколько месяцев мне уезжать. Но Фелипе все равно.
— Может, во мне говорит моя идиотская латиноамериканская
сентиментальность, но я хочу, чтобы ты поняла: милая, ради тебя я
готов даже страдать. Какие бы муки ни ждали нас в будущем, я уже
смирился с ними ради одного лишь удовольствия находиться рядом с
тобой сейчас. Давай наслаждаться этим временем. Это замечательное
время.
— Знаешь, странно, но, прежде чем встретить тебя, я всерьез
думала, что мне до конца жизни придется жить в одиночестве, соблюдая целибат. Я даже подумывала, не посвятить ли мне себя
духовным размышлениям.
— Поразмысли-ка над этим, крошка, — и он начинает в
тщательных деталях перечислять первое, второе, третье, четвертое и
пятое, что он сделает со мной, когда я снова окажусь в его постели. Я
выхожу из телефонной будки на слегка подкашивающихся ногах, изумленная и ошарашенная новой страстью.
В последний день нашего дорожного путешествия мы с Юди
целый день прохлаждаемся на очередном пляже, и, как часто у нас
бывает, разговор опять заходит о Нью-Йорке — какой это чудесный
город и как мы его любим. Юди скучает по городу почти так же
сильно, как по жене, как если бы Нью-Йорк был живым человеком, родственником, с которым утрачена связь со времени депортации. Мы
разговариваем, а Юди расчищает гладкую чистую полоску белого
песка между полотенцами и чертит карту Манхэттена.
— Давай рисовать все, что помним в городе, — заявляет он.
Пальцами мы чертим авеню, главные улицы, Бродвей, криво
рассекающий остров и нарушающий геометрический порядок, реки, Гринвич-виллидж, Центральный парк Находим тоненькую красивую
ракушку и используем ее в качестве Эмпайр-Стейт-билдинг, а другую
— как здание Крайслера. И из уважения берем две палочки и
устанавливаем башни-близнецы внизу острова — там, где им и место.
При помощи нашей песчаной карты мы показываем друг другу
любимые места в Нью-Йорке. Магазин, где Юди купил солнечные
очки, которые на нем сейчас; и тот, где куплены мои шлепанцы.
Ресторан, где я впервые поужинала с бывшим мужем; место, где Юди
познакомился с женой. Лучшее вьетнамское кафе в городе, кафе, где
продают самые вкусные бейглы, лучшую забегаловку с китайской
лапшой («Да ладно, чувак, — лучшую лапшу делают вот здесь!»). Я
рисую свой старый квартал в «Адской кухне», и Юди говорит:
— Я там знаю отличную забегаловку.
— «Тик-Ток», «Чейенн» или «Старлайт»?
— «Тик-Ток», подруга.
— Когда-нибудь пробовал их шоколадный коктейль?
— О Боже, ничего не говори… — стонет он.
Я так глубоко чувствую его тоску по Нью-Йорку, что на секунду
принимаю ее за свою собственную. Его ностальгия по дому так
заразительна, что на мгновение я даже забываю, что, в отличие от
Юди, могу в любой момент вернуться на Манхэттен. Он теребит две
щепочки, которые мы поставили вместо башен-близнецов, покрепче