Но не Италия. Здесь было одно существенное отличие: Италия, по
сути, и страной-то не была. Объединение Италии случилось очень
поздно, в тысяча восемьсот шестьдесят первом году, а прежде это был
полуостров воюющих между собой городов-государств, где правили
гордые князья или правительства других европейских стран. Италия
была частично собственностью Франции, частично — Испании, а
частично — церкви; были и области, которые и вовсе принадлежали
всем кому не лень — лишь бы силенок хватило оккупировать крепость
или замок Что до итальянцев, кому-то такая ситуация, безусловно, казалась унизительной, а кому-то было глубоко наплевать.
Большинству, конечно, было не по душе присутствие европейских
колонизаторов, но были и апатичные личности, заявлявшие: «Franza о
Spagna, purche se magna» — что на диалекте означает: «Франция, Испания — какая разница, лишь бы желудок не пустовал».
Такая внутренняя разрозненность привела к тому, что Италия так
никогда и не стала единым целым — и итальянский язык тоже.
Неудивительно, что итальянцы веками писали и читали на местных
диалектах, совершенно не понимая друг друга. Ученый из Флоренции
едва ли смог бы вести беседу с сицилийским поэтом или венецианским
купцом (только на латыни, а латынь национальным языком не
считалась). В шестнадцатом веке группа итальянских ученых
собралась и решила, что такая ситуация абсурдна. На итальянском
полуострове должен быть итальянский язык, хотя бы письменный, одинаковый для всех. И вот эта группка интеллектуалов совершила
беспрецедентный поступок в европейской истории: они просто
выбрали самый красивый из местных диалектов и окрестили его
новым итальянским языком.
А чтобы найти самый красивый диалект, когда-либо звучавший на
территории Италии, ученым пришлось вернуться на двести лет назад, во Флоренцию образца четырнадцатого века. Собрание ученых умов
решило, что итальянским следует сделать тот язык, на котором
говорил великий флорентийский поэт Данте Алигьери. Автор
«Божественной комедии», повествующей о путешествии через Ад, Чистилище и Рай, шокировал литературный мир, написав свое
произведение не на латыни. Латынь виделась Данте гниющим языком
элиты, а использование латыни в серьезной прозе, по его словам,
«превратило литературу в продажную девку». Универсальное ремесло
писателя становилось уделом богачей, обладающих привилегией
аристократического образования. Данте же вышел на улицы, послушал
живой флорентийский язык, бывший в ходу у городских жителей
(среди них были столь блестящие его современники, как Боккаччо и
Петрарка), и использовал этот язык в своей поэме.
Его шедевр был написан на просторечии, которое он окрестил
«сладкоречивым новым стилем» (dolce stil nuovo), и непосредственно
во время написания этот язык менялся — так же, как предстояло
измениться английскому эпохи Елизаветы I под влиянием Шекспира. И
группа ученых-националистов, которые намного позже взяли и
постановили, что итальянский Данте станет официальным языком, в
этом отношении очень напоминала собрание оксфордских шишек, в
начале девятнадцатого века решивших, что отныне все в Англии будут
говорить на языке Шекспира. И самое удивительное — их решение
претворилось в жизнь.
Выходит, что современный итальянский — вовсе не диалект Рима
или Венеции, хотя оба города были могущественными в военном и