виде. Грубо говоря, это язык Данте. Ни одному европейскому языку не
свойственна такая поэтичность. И ни один из них не может быть более
идеальным средством выражения человеческих эмоций, чем
флорентийский диалект четырнадцатого века, увековеченный одним из
величайших поэтов западной цивилизации. «Божественная комедия»
Данте написана терцинами — цепочкой рифм, повторяющихся трижды
каждые пять строчек, из-за чего образное флорентийское просторечие
сложилось в «каскадный ритм», как его называют ученые. Этот ритм
до сих пор слышен в ступенчатых поэтичных каденциях, которыми в
Италии изъясняются таксисты, мясники и чиновники даже сегодня.
Последняя строка «Божественной комедии», в которой Данте
предстает перед ликом самого Бога, отражает чувство, хорошо
знакомое любому, кто имеет представление о так называемом
современном итальянском языке. Данте пишет, что Бог — это не
просто ослепительный образ яркого света, но прежде всего l' атог che move il sole e l'altre stelle… Любовь, которая движет солнце и прочие
звезды.
Ничего удивительного, что мне так хочется выучить именно этот
язык.
16
Мои старые друзья Депрессия и Одиночество настигают меня
примерно на десятый день жизни в Италии. Однажды вечером, после
удачного дня в академии, я иду мимо виллы Боргезе. Закатное солнце
золотит верхушки базилики Святого Петра. На фоне столь
романтичной картины я чувствую себя вполне умиротворенно, хоть и
гуляю совсем одна — в то время как все остальные в парке или
обнимаются с возлюбленными, или играют со смеющимися
малышами. Я останавливаюсь у балюстрады, чтобы проводить закат, и
слишком глубоко погружаюсь в мысли. Они переходят в тягостные
размышления, и тут-то и появляются мои старые друзья.
Они подходят молча, угрожающе, как тайные агенты, и обступают
меня с двух сторон — Депрессия слева, Одиночество справа. Им даже
не надо показывать значки. Я и так хорошо знаю этих ребят. Долгие
годы играла с ними в кошки-мышки. Хотя, признаюсь, для меня —
неожиданность встретить их в живописном саду в Италии, на закате.
Им тут совсем не место.
Я спрашиваю:
— Как вы меня нашли? Кто вам сказал, что я в Риме? Депрессия
— она всегда любила сострить — отвечает:
— Неужели ты не рада нас видеть?
— Уходи, — говорю я ей.
Одиночество — в этой парочке оно играет роль участливого
полицейского — отвечает:
— Простите за неудобство, мэм. Но, боюсь, мне придется
сопровождать вас на всем протяжении путешествия. Это моя работа.
— Лучше не надо, — прошу я, но Одиночество лишь с
сожалением поводит плечами и подступает ближе.
Меня обыскивают. Вытряхивают из карманов радость, которой
они были набиты. Депрессия конфискует мою самооценку — она
делает это каждый раз. Одиночество принимается за допрос, и это