меньше суток, чтобы сориентироваться, что к чему, и вот уже Новый
год. После ужина маленький дворик заполняется людьми. Все садятся
на землю — кто на прохладный мраморный пол, кто на коврики из
сухой травы. Индианки разодеты как на свадьбу. Темные волосы
умащены и заплетены в косы. На индианках лучшие шелковые сари и
золотые браслеты, и у каждой — разноцветный камушек-бинди меж
бровей, похожий на туманный отблеск звездного света. Все
собираются петь мантры во дворе до полуночи, когда новый год
сменит старый.
Мне не нравится выражение «петь мантры», хотя нравится их
петь. «Пение мантр» наводит на мысли о рутине и пугающей
монотонности, вызывает в памяти ритуалы друид вокруг жертвенного
огня. Но здесь, в ашраме, пение мантр превращается в ангельскую
музыку. Обычно оно основано на повторении: группа молодых
женщин и мужчин с красивыми голосами запевает одну гармоничную
фразу, а остальные повторяют. Это медитативная практика, попытка
сконцентрировать внимание на музыкальной последовательности и
соединить собственный голос с голосом сидящего рядом, пока все
голоса не сольются в один. Я боюсь, что из-за смены часовых поясов
не смогу не уснуть до полуночи и уж тем более найти в себе силы так
долго петь. Но потом начинается этот музыкальный вечер, с
единственной скрипкой, выпевающей в потемках одну пронзительную
ноту. К ней присоединяется губная гармошка, медленный барабанный
бой и, наконец, голоса…
Я в дальнем углу двора, с молодыми мамами. Индианки сидят, скрестив ноги и не испытывая при этом никакого неудобства; у них на
коленях скатерками растянулись спящие дети. Сегодня мы поем
колыбельную, грустную песню, с помощью которой пытаемся
выразить благодарность. Ее рага[25] — сострадание и преданность. Мы
поем на санскрите, как и всегда (этот древний язык в Индии больше не
используется, кроме молитв и религиозных учений), и я стараюсь
имитировать голоса запевающих, подобно голосовому зеркалу,
подхватывая их интонации, как нити голубого света. Они передают
мне священные слова, я ненадолго становлюсь их хранителем, а потом
протягиваю обратно, и так мы поем долгое, долгое время, не ощущая
усталости. Как водоросли, мы раскачиваемся под действием морского
течения сумрачной ночи. Дети на коленях у моих соседок завернуты в
шелка, подобно дорогим подаркам.
Я ужасно устала, но все же не отпускаю тонкую голубую нить
мантры и постепенно впадаю в такое состояние, что продолжаю
выпевать имя Господа во сне, а может, всего лишь падаю в глубокий
колодец вселенной. К половине двенадцатого оркестр ускоряет темп, и
песня становится определенно веселой. Красиво одетые женщины со
звенящими браслетами на руках хлопают в ладоши, танцуют, пытаются изобразить ритм тамбурина всем телом. Барабаны выбивают
ритмичный, волнующий бой. Спустя несколько минут у меня
возникает такое чувство, будто мы все вместе притягиваем две тысячи
четвертый год. Словно мы опутали его нашей музыкой и теперь тянем
по ночному небу, как тяжеленную рыболовную сеть, через край
наполненную нашими, дотоле неизвестными судьбами. Это
действительно увесистая сеть, ведь в ней — все рождения, смерти, трагедии, войны, любовь, открытия, изменения и катастрофы, что