— С закрытыми глазами, говоришь? — переспросил дядя Петя
Мы сидели у Щеглова — то есть, в кабинете участковых, и в густом табачном дыму, от которого у меня уже начали проступать слезы, занимались чисткой своих «Макаровых» после стрельб. Собственным тиром наш горотдел ещё не разжился, и приходилось ездить в Абакановский карьер. А это не близкий путь, да ещё с учетом нехватки транспорта на такое дело уходило больше половины рабочего дня.
Само-собой, что твое личное оружие после стрельб за тебя никто чистить не станет. Все сам, своими ручками. Так и большие начальники личное оружие сами чистят, никому не доверят.
Сам хозяин кабинета отстрелялся в этот раз весьма неплохо: двадцать восемь из трёх зачётных (знаменитое упражнение номер один) и теперь похвалялся удалью. Это он заявил, что соберёт пистолет с закрытыми глазами. Но главный «профилактик» имел в виду неполную разборку.
А старый участковый, ой как, не любил болтунов. Он-то выбивал тридцать из тридцати и не считал это подвигом. Так, нормалек.
— Да ты хоть знаешь, дурилка картонная, что такое «шептало с пружиной»? — насмешливо спросил он, удивив при этом не только Щеглова, но, видно было, и некоторых других присутствующих. А кто из них досконально знает устройство пистолета? Допустим, я знаю, но я о том пока промолчу.
— Ну ты сказал, дядя Петя! — заржал Щеглов. — Скажи ещё «орало с овчиной»!
Ловко это у него отбрыкнулось, да ещё в рифму. Кое-кто засмеялся, и смех этот получался в поддержку хозяина кабинета. Но на Петра Васильевича это не произвело ровным счётом никакого эффекта.
— Ну-ка, дай сюда своё ружжо, — протянул он руку тёзке за его пистолетом. — И протирку давай.
А дальше произошло волшебство, не хуже, чем у Арутюна Акопяна. Петру Васильевичу оставалось только рукава засучить, чтобы было похоже. Но и без этого пистолет Щеглова, в руках моего наставника, вдруг распался на множество деталей, гораздо больше, чем требовалось для чистки пистолета, в том числе и достаточно мелких.
— А так сумеешь? — лукаво спросил старый участковый. — Да хотя бы и с открытыми глазами. Но я смогу и с закрытыми. А ты?
Он осторожно взял двумя пальцами одну мелкую детальку и предъявил хвастуну:
— Вот это и есть шептало с пружиной, а ты — орало, орало. Даю тебе пять минут, хотя для этого дела и одной хватит, и то, если не спешить.
Пяти минут Петрухе не хватило. Пока он корпел над задачей, ехидные голоса болельщиков утверждали, что у него сейчас лишние детали появятся, как у известного часовщика. Вспомнился читанный в далеком будущем рассказик Веллера про маузер Папанина. Рассказ-то, конечно, сплошной вымысел, но вот идея, как легендарному полярнику во время полной сборки-разборки подкинули лишнюю деталь, довольно забавна. Хотя, профи сразу же отыщет «лишнюю» запчасть среди прочих и на удочку не поведется.
— Всё, сдаюсь, дядя Петя! — наконец признался Щеглов. — Научи!
— То-то ли! — Пётр Васильевич принял поражение своего юного тёзки как должное. — У нас, сынок, когда я был таким же шкетом, как ты, от досконального знания оружия порой жизнь зависела. Стреляешь ты, вроде и неплохо, а полной разборки пистолета не знаешь. Непорядок.
Щеглов попытался объяснить, что здесь не фронт, и что нет надобности собирать и разбирать оружие с такой бешеной скоростью, да еще до последней загогулинки, а в цирке он тоже выступать не станет, но дядя Петя лишь отмахнулся — мол, отговариваться-то проще всего, а ты попробуй сделать.
Все, что собирался сказать старый участковый, было ясно без слов. А Петр Васильевич, хитро сощурившись, предложил:
— А может, кто-нибудь соберет пистолет всё-таки? А то вдруг, я не сумею обратно-то собрать? А запчасти дежурный не примет. Н-ну?
А может, попробовать?
В той жизни младшему лейтенанту Воронцову ещё неоткуда было знать такие премудрости, но вот старому мне, полная разборка-сборка Макарова была забита в голову накрепко. Тренировался, знаете ли. Как с подчиненных требовать что-то, если сам не умеешь?
Можно было даже вслепую попробовать. Но рисковать я не стал, всё-таки последние лет пятнадцать никакого оружия в руки не брал.
Сегодня я отстрелялся хуже, чем Щеглов, набрав двадцать из тридцати. Но в принципе, с учетом долгого перерыва, вполне неплохо, зачет получил. Но нужно тренироваться.
— Пётр Васильевич, а можно я? — поднял я руку, словно примерный ученик. Даже если и ошибусь, что взять с сопляка?
Пистолет повиновался мне беспрекословно, так сказать и все детали встали на свои места без сопротивления. А попробовали бы они не встать!
— Полная сборка пистолета Макарова закончена! — отрапортовал я.
Пётр Васильевич тщательно осмотрел стол: и в самом деле не осталось ли чего лишнего? Передернул затвор, нажал на спусковой крючок — всё как надо.
Народ, довольный тем, что молодое поколение в моем лице не ударило в грязь, даже поаплодировал.
— Моя школа! — загордился Задоров, хотя, если честно, про оружие мы с ним даже не разговаривали. — Молодец, Алексей.
А когда я, после скромного принятия поздравлений от товарищей и восхищений моими талантами, вышел в коридор, наставник догнал меня и зацепил за рукав.
— Алексей, признавайся, где так наловчился? Я же тебя пистолет разбирать не учил.
Так я тебе и сказал правду, хороший ты мой дядя Петя. Посмотрев на наставника кристально честным взглядом, ответил:
— На границе, где же ещё?
Дядя Петя только пожал плечами. Возможно, он понимал, что сержантам пистолет не положен, но кто его знает? Может на границе не только «Калашников» приходится разбирать-собирать, но и «Макаров»?
Народ сегодня имеет полное право разойтись по домам. Эх, а мне еще на опорник идти. Есть кое-какие дела, которые нельзя откладывать на завтра.
Дверь в свой кабинет я не наглухо закрывал, имелась щель, поэтому услышал, как женский голос что-то спрашивал у Александра Яковлевича, а тот отвечал:
— Да, на месте.
Видимо, какая-то женщина желает видеть своего участкового. Эх, опять придется разбирать жалобу на мужа, принимать заявление, а потом, как супруги помирятся, думать — а что теперь с этим делать?
— Здравствуйте. Можно? — приоткрыла дверь молодая женщина.
— Да, пожалуйста, проходите, присаживайтесь, — изобразил я радушие, хотя особой радости не испытывал. А какая радость, если человеку работы добавят? Да и времени-то уже половина девятого, а я сегодня должен был до восьми работать.
Женщина вошла, села на стул для посетителей и внимательно посмотрела на меня. Я тоже пристально смотрел на нее, ломая голову — а где же я ее видел? Зрительная память у меня неплохая, но все равно, трудно сразу вспомнить. Тем более, что наверняка знакомство было шапочным и недолгим.
Женщина лет тридцати, симпатичная, одета из-за жары в безрукавное платье, длинные волосы. Чем-то похожа на Валентину Теличкину в молодости.
— Слушаю вас, — изобразил я полное внимание и готовность окунуться в чужие проблемы.
— Алексей Николаевич, я жена Сергея Бурмагина, — сообщила женщина.
Опаньки! Вот уж ее-то зачем ко мне принесло?
— А вы разве не в Шексне? — удивился я.
— Нет, в Шексне я живу, там дети оставлены, у родителей, а работать я сюда езжу.
Я только покачал головой. Мотаться каждый день из Шексны в Череповец — дело муторное. Из Череповца, допустим, вернуться попроще — автобусы ходят регулярно, поезд вечером есть, а из Шексны как ездит? А, так ведь и из Шексны автобусы ходят, и поезда. Нет, все равно муторно. Час туда, час обратно, да еще время, потраченное до станции. В день только на дорогу уйдет часа три, а то и четыре. Впрочем, это уж не мое дело. А что до женщины... Уж сидела бы она лучше в Шексне, потому что ни Бурмагина, ни его супругу у меня не было желания видеть. Но коли пришла, то деваться некуда.
— Полина э-э ... — посмотрел я на женщину. Имя-то я запомнил, а вот отчество не спрашивал.
— Александровна, — подсказала она.
— Полина Александровна, я не пойму — какова цель вашего визита? Если у вас какие-то разногласия, проблемы с мужем, то у вас есть собственный участковый.
Но Полина Бурмагина лишь покачала головой.
— Нет, Алексей Николаевич, мне нужны именно вы. Я хотела попросить у вас прощение за своего мужа.
— Полина Александровна, а вы-то здесь причем? — искренне удивился я. — Вас на тот момент в городе вообще не было. Да, а как вы обо мне узнали? Муж рассказал?
— Так меня же в прокуратуре допрашивали. И фамилию вашу назвали, и должность. Приехали прямо в садик, с работы забрали, — вздохнула женщина. — Стыдобушка-то какая. Коллеги на меня теперь смотрят, словно я какая-нибудь преступница.
Елки-палки! Я же просто дурак! Сыскарь с многолетним стажем, называется! Упустил почему-то из вида такой момент, что по обстоятельствам преступления допрашивают и родственников. Муж мог о чем-то рассказать жене, а та поведать правоохранительным органам. Наверное, если бы дело касалось не меня, а кого-то другого, я бы такую вещь не забыл. А тут, побывав на квартире у своего злодея, узнав о том, что жена в Шексне, успокоился. Да и не ставил я перед собой такую задачу — посадить Бурмагина. Мне важнее было правду узнать. Узнал, и что дальше? Легче-то мне не стало, но и тяжелей тоже, а преступника я наказать не смог.
— И что вы в прокуратуре сказали? — полюбопытствовал я.
— А так и сказала, как оно есть. С мужем я не живу с мая месяца, о своем преступлении он мне ничего не говорил, — пожала плечами Полина Александровна. Подняв голову, женщина сказала: — Но врать не стану — если бы знала, что Сергей вас ударил ножом, то не сказала бы.
— И получили бы вы срок за недоносительство, — хмыкнул я.
— Получила бы, — не стала спорить женщина. — Но и на мужа бы показания давать не стала. Куда годится, чтобы жена доносила на собственного мужа?
А вот здесь все сложно. Понятное дело, что жена не станет «вкладывать» своего мужа, но и потом, на допросе, не признается, что супруг ей что-то поведал. Дурой нужно быть, чтобы себя под статью подводить. Но так бывало, что сам преступник мог рассказать следователю, что сообщил о содеянном своим близким. Вот здесь уже плохо. Это сейчас мужья и жены, а еще близкие родственники не подлежат уголовной ответственности за недоносительство, а в семьдесят шестом все было иначе.
Реальный срок женщина бы не получила, тем более, что двое несовершеннолетних детей. Наверняка ранее не судима, на работе характеризуется положительно. Ну, дали бы ей условно. Но все равно, работает в садике, судимость могла и боком выйти. Скорее всего — не уволили бы, но пятно очень серьезное на биографии.
— Что ж, вы настоящая русская женщина, — слегка сыронизировал я. — И на мужа не донесете, и за мужа извинения принесете.
Ишь, в рифму получилось.
— Какая уж есть, — повела головой женщина.
— Ну, что я могу сказать? — пожал я плечами. — Ваши извинения я выслушал, спасибо. Ваша позиция мне тоже понятна. Спасибо вам за визит, не смею задерживать.
Но женщина не то намека не поняла, не то не желала его понимать.
— Но мои извинения вы не приняли?
Вот те на! Так что ей еще от меня нужно?
— Полина Александровна, я все-таки не пойму — какова цель вашего визита?
— А цель такова — я хочу, чтобы вы простили моего мужа. Да, я уже подала на развод, будем разменивать квартиру, но этот человек пока еще мой муж. Сергей — отец моих детей и я любила его. Да что там — я и сейчас его очень люблю, но не хочу, чтобы у детей был отец-пьяница и отец, который способен ударить ножом в спину.
М-да, железная женщина. Не слишком ли она правильная? Но кто я такой, чтобы судить о людях, а уж тем более, о женщинах? Женщины мне всегда казались существами странными, загадочными.
— Давайте договоримся так, — предложил я. — Вы принесли извинение за своего мужа, я эти извинения принял. Или вы хотите, чтобы я искренне его простил? Считайте, что я его простил.
Простить я Бурмагина не мог по простой причине — не было у меня на него зла. Вот, хоть ты тресни, но не было. Верно, все отболело еще тогда, давным-давно. А коли зла нет, так и прощать нечего.
— Нет, в искреннее прощение я не поверю, — покачала головой женщина. — Я бы сама хотела его простить, но не могу. Я бы лучше уехала куда-нибудь, но куда? В Шексне у родителей тесно, да и работы там для меня нет. Вот, в Заречье новый садик открылся, «Журавушка» туда и пойду.
Ну, а как же я сразу-то не догадался, кто сидит передо мной? Как только Полина Александровна упомянула наименование детского сада, я ее вспомнил. «Журавушка». Это же воспитательница моего младшего сына. Не скажу, что я такой ретивый отец, что регулярно приводит-уводит ребенка, с моей работой это делать было сложно, но время от времени в садик я заходил. Старался, по мере сил, помогать жене. И снег с веранды зимой убирал, и песок на участок таскал, что-то там еще делал. И наша воспитательница умела «застраивать» любого отца. Правда, папаши в детских садах — редкие гости. И фотографии до сих пор хранятся в семейном альбоме.
А вот фамилии Полины Александровны я не помню. Да и знал ли я ее вообще? Но даже если она и была Бурмагина, то что бы это дало? Но она могла и замуж второй раз выйти, и фамилию поменять. Тем более, что в моей реальности женщина осталась вдовой. Впрочем, если она развелась с мужем, то станет ли считаться таковой после смерти бывшего мужа?
Но ведь и это еще не все. В девяностые годы ко мне в отдел пришла девочка-дознаватель. Марина Сергеевна Блинова, но это по мужу. Мы с ней как-то однажды разговорились, она сказала, что мама воспитателем в детском саду работает. Разумеется, перед устройством на службу я ее личное дело листал, но не более того. А может и не листал. Для более детального знакомства с кандидатом у нас есть отдел кадров, начальник отдела дознания, которые и набирает себе людей.
Значит, девочка-лейтенантик и есть та самая дочка Мариночка, из-за которой отец с ума и сходил? В последний раз я ее видел, когда она была майором. Может, теперь уже и подполковником стала, или на пенсию вышла.
Да уж... Причудливо тасуется колода.
А ведь если бы Бурмагин сел в семьдесят шестом году, то его дочка работать в милиции бы не смогла. Кто же возьмет на службу в органы человека, имеющего судимого родственника? Хотя, если родственника уже нет в живых, то могли бы и взять. Кто станет проверять по картотекам мертвого?
— Так что, я вас поняла, Алексей Николаевич, — сказала женщина, поднимаясь со стула. — Извинения вы мои приняли, но мужа все равно не простили.
— Если честно, я так и не понял — зачем вы ко мне приходили? — не удержался я от вопроса.
— Да я и сама толком не понимаю — зачем я к вам приходила? Но, по крайней мере, мне теперь стало легче. А может, привыкла, что если у меня дети поссорились, подрались, то они должны извиниться? Не будь я воспитателем детского сада — пошла бы в церковь, помолилась. Но я и молиться не умею, да и в церковь идти боюсь.
У меня едва не вырвалось — а чего тут бояться? Но вспомнил, что на дворе еще семьдесят шестой год, а если воспитатель детского сада явится в церковь (добрые люди, это событие узревшие, всегда найдутся), то воспитывать ей детей больше не доверят. Ну, или, по крайней мере, проблем у женщины будет больше, нежели в том случае, если ей дадут года два условно. С условным-то сроком все ясно — кто из жен стал бы доносить на мужа? А вот атеистическое воспитание подрастающего поколения должны блюсти.
Посоветовать Полине Александровне помолиться дома? Нет, не стану. Я не священник, а участковый инспектор.