Мы шли по притихшей улице Бардина. Для тех, кому неизвестно это имя, напоминаю, что Бардин — академик, благодаря которому в нашем городе решено было построить Металлургический завод. Не сам академик так решил, а товарищ Сталин, но идея-то была его. Именно Бардину Череповец обязан тем, что из захудалого провинциального городка он стал флагманом отечественной металлургии. Впрочем, к моему повествованию это отношения не имеет.
Тёмное небо в конце её полыхало красными оттенками над металлургическим заводом, Александр Яковлевич что-то тихонько рассказывал, не очень ожидая моего ответа. Кажется, опять что-то о спорте?
Ну да, кандидат в мастера опять наставляет молодое поколение в моем лице о необходимости ежедневно заниматься физзарядкой. В идеале — два раза в день, но по моей лени, то хотя бы один.
А ведь допек меня Александр Яковлевич! И физзарядкой я начал заниматься. Вот, гантели, правда, пока пылятся, но как только окончательно оклемаюсь, возобновлю. Сам уже соскучился, потому что это дело вошло в привычку. Я ведь и в свои шестьдесят пять начинаю утро с разминки.
Но по своей физической форме мне до старичков далеко. Вспомнился вдруг инспектор (или инструктор?) по самбо, приехавший к нам из областной столицы, где решили проверить не просто физическую подготовку участковых инспекторов Череповца, а их умение владеть боевыми приемами. Как-то это кому-то из начальства в башку стукнуло.
У меня-то, благодаря службе на границе, хоть какая-то выучка есть, а вот у остальных с этим хуже.
Но видимо, в Вологде этот самбист был на плохом счету, потому что его не предупредили, что у нас имеется дядя Петя. Эх, бедный был этот инструктор. А он поначалу посмеивался, когда против него вышел худощавый пожилой дядька. Зато больше проверяющие не приезжали.
А еще я шагал и вспоминал, что точно также, только в иной реальности, я тоже шёл к Шматинину, потому что версия его причастности к убийству родилась в первый же день. Но в тот вечер я был один, потому что задача была иная.
И, как сейчас мне припомнилось, что версия возникла после разговора с работницами магазина, где работала Коркина. С их слов, Римма Коркина жаловалась — не то шутя, а не то всерьез, что совсем её одолел Шматинин: приходит после того, как его дружинники проверят, напивается, а в пьяном виде хватается за ножи, за табуретки, за что угодно, и перечить ему не моги! А еще и любви требует, хотя у него жена есть, которая намного моложе старой уголовницы.
Про «любовь» продавщицы похохатывали — мол, кто на такую старуху позарится? Но самой Римке свои сомнения не высказывали — побаивались.
А Римма говорила работницам: если со мной что случится, то это Шматинин. Конечно, не бог весть какое доказательство, даже не доказательство, а скорее информация для дальнейшей работы. Но мне тогда показалось, что вот сейчас я возьму и, пользуясь внезапностью, расколю, как говорится, Шматинина до самой задницы. Кто может ожидать, что в первый же день к нему явятся с такими обвинениями? И хоть на месте преступления вещественных доказательств найдено не было — ни ножей, ни иных колюще-режущих предметов, что странно, конечно. Чтобы в доме не оказалось ни одного ножа?
Мне казалось, что достаточно вот этого «эффекта неожиданности». А ещё молодому сопливому младшему лейтенанту очень хотелось блеснуть собственным умением и профессионализмом. Да, блеснуть раскрытием тяжкого преступления. И, как только я ему выскажу, он сразу и «поплывет». А там — честь мне и хвала.
И ничего у меня в той жизни не получилось.
В той жизни Шматинин был дома, когда я к нему пришёл. Похоже, что мужик с бодуна, но он в ином виде редко бывает. Но, несмотря на это, работает сварщиком.
Сварщик — профессия дефицитная, а коли ты умеешь работать, так на «бодун» начальство глаза закроет. Главное, чтобы на работе ничего не напортачил.
Он вместе с женой Лилей работали в «Центрдомнаремонте». Там всех «рексами» называют за грязную работу. Правда, непонятно почему. Где рексы, если иметь в виду собак, и где грязь? Лиля тоже была сварщицей, только в другой бригаде. Тоже, кстати, не совсем обычная профессия для женщины. Женщина-сварщик представляется чем-то мужеподобным, но Лиля была женщиной невысокого роста, и даже в брезентовой робе казалась хрупкой. Но курила побольше иного мужика, а материлась так, что у слона уши завянут, а не то, что у бригадира.
Странная это была семья. Шматинин периодически садился в тюрьму, Лилька его ждать не обещала и не ждала, а жила, как можется и как ей хотелось. И с кем хотелось. Но и развод не желала оформлять, хотя некоторые её товарки после посадки своих мужей или сожителей (у кого как) быстренько разводились с ними.
После отсидки Шматинин приходил, напивался (или наоборот) и, ни слова не говоря, бил смертным боем свою благоверную. Та на помощь никого не звала, не защищалась, сносила всё молча и потом никому не жаловалась. Пару недель ходила с синяками, а потом, как-то у них всё устраивалось.
И вот, пришёл я к нему, дверь открыла Лиля. Я спросил: «Ну что, хозяин дома?», она ответила: «Дома, где ж ему быть? Чай, поднадзорный. Сам знаешь, начальник».
Так вот, был он с бодуна, а может, просто выпивший и хмель еще не выветрился. И у меня хватило дури, прямо с порога: «Ну что? Твоя лавочка закрыта, Шматинин. Признавайся, как убил Коркину? Мне всё известно».
До сих пор мне стыдно за свою дурацкую прыть. Шматинин посмотрел на меня как на полоумного и лениво отозвался: «Начальник, пургу гонишь. Я тебе здесь сижу с 20 часов до 7 утра безвылазно. И вообще, дружинники приходят, ты приходишь. Ты хоть раз поймал меня на отсутствии?»
На самом деле у Шматинина было два нарушения надзора, но я здесь пропустил главное. Уцепился за другое.
Он не спросил у меня — а что, разве Римка убита? А когда это было? Он сразу начал с того, что обозначил, что в ночное время он находился дома.
Я попрыгал вокруг него, как не знаю кто. А Шматинин успокоился и наконец-то принялся задавать правильные вопросы: «Да ну, Римку убили? Ну, туда ей и дорога, воздух чище будет. Да и кому она нужна, кошелка драная? Начальник, ты приезжих ищи. Но они, верно, уже на Питер пятки смазывают».
В конце концов, так ничего и не добившись, и, в общем-то, не зная, что делать, я запоздало подумал, что, наверное, в отделении есть люди и поумнее меня. И потащил Шматинина в отделение. Он не сопротивлялся. Вообще поднадзорные люди послушные.
Хотелось вызвать машину, но откуда я позвоню? Уйти сейчас, оставив его дома одного, мне представлялось невозможным. И тогда я его решил отконвоировать пешком. Очередная глупость. Сначала я шёл следом, как учили, в двух шагах сзади и справа, чтобы удобнее было реагировать, если вдруг что-то такое произойдёт. Шматинин несколько раз оборачивался, потом сказал: «Воронцов, не дури, не побегу я от тебя. Мне бежать некуда, да и незачем. Я прекрасно помню, что ты мне залепил два нарушения. И если я сейчас рвану, то ты даже не побежишь за мной, а подашь меня быстренько в розыск — и всё: гуляй, Вася, от рубля и выше. А именно — на нары. А я на нары не хочу. Так что будь спокоен. Можешь не бздеть. Да и нечего мне скрываться. Я чист, за мной ничего».
В отделении было пусто, только дежурный тихонько клевал носом. Смотри-ка, у него убийство, а он кемарить задумал. Дежурный сыщик и участковые из ПМГ на каких-то выездах, видимо. Дежурного я сразу пригвоздил к месту, заявив, что приволок подозреваемого по убийству. Он сначала обрадовался, а потом, когда услышал фамилию и узнал, что это мой поднадзорный, сделал страшные глаза, но не сказал ничего.
Молча засунул Шматинина в камеру, чтобы тот не слушал, да и не мешался под ногами. Шматинин, кстати, не шумел и не сопротивлялся, не кричал, за что? Публики нету, играть не перед кем. И вообще, он вёл себя молодцом до такой степени, что я начал задумываться о правильности своих действий. Сомнений мне добавил дежурный, зашипев так, что Шматинин наверняка услышал:
— Ты что, дурак? Ты зачем его притащил? У тебя, что есть по этому убийству?
Настроение резко испортилось. Я полепетал что-то насчёт того, что внезапность города берёт. Вообще-то, как известно, города берёт смелость, но мне уж тут было не до нюансов.
В ответ дежурный скривил губы:
— Ну-ну, Пинкертон, работай. Я до утра, так и быть, его подержу, пока никого нет. А начальство придёт, у меня в камере должно быть чисто. Или должны сидеть те, кто этого заслуживает.
Дальше мне ума добавили участковые, которые вернулись с вызова, а потом и инспектор уголовного розыска Погодин, старый опытный сыщик.
Шматинина он опросил абсолютно формально, не позволяя мне вставить ни одного слова. Про убийство не пытал, спросил только:
— Что-нибудь знаешь?
— Знаю.
— Что знаешь? Откуда?
Шматинин кивнул на меня:
— Вот, мой участковый мне всё рассказал.
Сыщик стрельнул в мою сторону глазами и переспросил:
— Всё? А что всё?
— Сказал, что Коркина зарезана, и что у вас все доказательства против меня есть. Только я чистый. Сами убедитесь потом.
Дальше Погодин со Шматининым никаких разговоров не вёл, а отправил его назад в камеру. Тут я, наконец, осмелился высказаться:
— Александр Семёнович (это я Погодину), я ведь когда к Шматине-то пришёл и ещё ничего не говорил о времени убийства, он ведь не стал спрашивать, когда это произошло, а сразу стал напирать, что все ночи дома был. Значит, он знал о времени убийства.
Здесь Погодин впервые посмотрел на меня с интересом и произнёс:
— Во-от, первая разумная мысль. Отсюда и плясать надо было, да не нахрапом. А ты со своей поспешностью всё испортил. Тебя адвокат Шматинина теперь в дёсны расцелует.
Я ещё ничего толком не успел осмыслить из сказанного, а Погодин продолжил:
— Запомни, Воронцов, два простых «никогда», если хочешь, чтобы из тебя что-то получилось. Первое: никогда не задавай наводящих вопросов. Второе — никогда не раскрывай перед злодеем своих козырей. Не запомнишь — твоя беда. Может и будешь знать, кто преступник, да посадить не сможешь. А он будет знать, что ты дурак, и другим расскажет.
Вместо дурака Погодин произнёс другое слово, которое я из скромности называть стесняюсь.
В дополнение к моему позору, дежурный выпустил Шматинина под утро, напутствовав такими словами: «Я, конечно, извиняться за то, что ты посидел в камере, не буду, благодари своего участкового. Забирай манатки, и можешь быть свободен».
Отдыха после напряжённых суток не получилось. Меня пытали свои коллеги и какие-то чины из горотдела, выворачивали память наизнанку, что я узнал про убийство, почему заподозрил Шматинина, что ему говорил, сокрушались, ну как же так, и в конце концов вынесли вердикт, что я в милиции человек лишний. Что я помог преступнику больше чем адвокат. Что от такой помощи, кроме вреда, ничего не происходит.
И они оказались правы. У Шматинина к тому времени, когда следователь прокуратуры созрел его допросить, нашлась куча свидетелей, что в день убийства, точнее в вечер и ночь убийства, он был на авральной работе на заводе. Это может подтвердить вся бригада, потому что в авралах им без сварщика — хана. Если бы Шматинин отсутствовал, это бы все заметили. И справка от начальства нашлась: да, работал от сих до сих безотлучно. Алиби, понимаете ли, и алиби не опровергнутое..
Так что Шматинина отпустили с Богом. А мне было стыдно. Стыдно смотреть в глаза коллегам. Стыдно смотреть в глаза Шматинину.
Но я его все-таки посадил, правда, совсем за другое.
Рыл землю, не спал, засылал двойные проверки, сам приходил и наконец-то застукал его на отсутствие дома. Можно было бы насобирать каких-то других нарушений, помельче, но суды как-то привыкли к тому, что отсутствие дома является самым убедительным доказательством нарушения административного надзора, и только в этом случае шли на обвинительный приговор. И он сел на год за нарушение надзора.
Лучше бы, конечно, «закрыть» его за убийство Коркиной. Двойная польза: и одной нет, и другого уж если не навсегда, то хотя бы надолго. Может быть, не случилось бы ещё одного худа. В виновности Шматинина я не сомневался. Не давало покоя отсутствие ножей в жилище Коркиной, а когда после неудачи с изобличением Шматинина избушка в одночасье сгорела, мои подозрения переросли в уверенность.
И вот теперь я снова шёл к нему.
Что же, я хотел совершить ошибку во второй раз? Даже получивший огромный опыт за четверть века службы? Конечно, нет. Я шёл совершенно за другим. И я вовсе не собирался «колоть» Шматинина по делу Коркиной. Я же простой участковый, а не инспектор угро. Мое дело поднадзорных проверять. Присутствует ли оный поднадзорный дома? А что он про вчерашнюю ночь скажет? Был ли дома-то? Если был — поверю на слово.
И в этом случае мне нужен был гражданский свидетель. Вот для чего я прихватил с собой Александра Яковлевича, а не попросил составить компанию дядю Петю или того же Саньку.
В этот раз дверь мне открыл сам Шматинин. Посмотрев в полумрак лестничной площадки, спросил:
— Кто там пришёл? А, Воронцов? Не спится тебе ночами? — Потом увидел второго человека. — Да ты не один. Ну, заходите.
Наступило время моего бенефиса. Улыбнувшись, сказал:
— А мы тут идём с Александром Яковлевичем. Возвращаемся, понимаете ли после работы смотрим, а у тебя огонёк горит. Подумали — а как не зайти на огонёк? Нельзя к поднадзорному не зайти.
Я нагло врал. Никакого огонька не горело. Окна квартиры Шматининых, расположение которых я знал прекрасно, были тёмными. Ну, с чего-то начинать надо было.
Я поглядывал исподтишка на Шматинина — насторожился он или нет? Возможно. Вот только, я всегда говорю, что лучшая школа актерского мастерства — это зона. Вот туда бы будущих артистов отправлять, чтобы учились и собой владеть, и невинную жертву изображать. Так и Шматинин. Лицо абсолютно ничего не выражало, глаза не бегали. Что ж, мне этого и не надо. А я вообще ведь, чего пришел? Свою работу делать, а не за уголовным розыском хвосты зачищать.
Представляя это как сугубо формальную проверку административного надзора, я хозяйским жестом показал, мол, давай пройдем на кухню.
На удивление, в квартире было достаточно чисто. Я сел за стол и начал заполнять акт проверки поднадзорного лица. Заполнил. Дал Шматинину расписаться.
— Ты тут, когда на отметку приходил, забыл график работы принести. Вроде, как и в прошлый раз не приносил тоже. Ты что же это?
— Так, а что график работы? Работаем, как обычно, — воззрился на меня Шматинин. — Пять дней рабочих, два выходных, если ничего не случится.
— А ничего не случилось? — поинтересовался я, переводя взгляд с бумажки на хозяина квартиры. — Или не так? А точно, что ничего не случилось?
— Когда?
— Ну, так ты же сам говоришь, что график у тебя обычный, если ничего не случится. Так не случилось? График не нарушал? На работу, допустим, не вытаскивали ночью? Я тебе замечание влеплю, а потом выяснится, что тебя на работу дернули. Оно мне надо?
— Нет, так работал, как сказано, — пожал плечами Шматинин. — Пять дней рабочих с восьми до пяти, два выходных. Вон, и жена может подтвердить. У меня, как у всех. На работу — с работы и домой,только в магазин, заскочить успеваешь. А ночью сплю.
— Так это у всех так, — философски хмыкнул я. — Вся наша жизнь между работой и сном.
— А то ты уж больно начальник прыткий — с восьми вечера чтобы дома был. Хоть бы с девяти, что ли, или с десяти. А то и пивка не попить с мужиками.
Прозрачный намёк на послабление ограничений надзора я проигнорировал. Вот не заметил совсем — и всё тут.
— График ты все-таки принеси. Порядок такой. Да, и пусть кто-нибудь не ниже мастера подпись поставит и штемпсель, чтобы всё как положено. Вот на отметку придёшь первого числа, так и принесёшь. Договорились?
— Придираешься, начальник? — для порядку «возбух» Шматинин.
Я не повёлся. Переспросил:
— Договорились?
— Договорились, — хмуро бросил Шматинин. Показалось мне или нет, что на лице промелькнуло облегчение?
А может, он сейчас возьмет, да и спросил: «Дескать, слышал от бабок у подъезда, что Римку убили. Убийцу-то уже нашли?»
Нет, Шматинин на такой ерунде не проколется.Любопытство не стоит проявлять.
Я закрыл планшетку, надел фуражку.
— Ну, тогда бывай здоров. Не обессудь. Служба такая. Можешь дальше сны досматривать.
Мы с Котиковым вышли. На улице Александр Яковлевич вопросительно посмотрел на меня. В наше время это переводилось бы на язык слов примерно так: «Ну и что это было?» Александр Яковлевич спросил по-другому: «И зачем ты меня вытащил?»
Слово «зачем» не возбраняется заменить иным словом.
Я решил не мелочиться, а сказать правду:
— Александр Яковлевич, я знаю, что это Шматинин убил Коркину.
— Так зачем же хренью-то маялся? — не удержался, Котиков. — И чего ты к нему лез с дурацкими вопросами?
— Нет, Александр Яковлевич, не с дурацкими. — покачал я головой. Посмотрев на Котикова, сказал: — Все мои вопросы строго по делу. Мне нужно было отрезать его пути к отступлению. И я это сделал. А от вас требуется одно, чтобы вы, в случае допроса у следователя, подтвердили, что Шматинин заявил участковому, что авралов в последнее время на работе у них не было, и в неурочное время его для проведения работ не вызывали. Вы ведь подтвердите?
—Так это само собой, — удивился Котиков. — Он же и на самом деле сказал — по ночам дома спал, никаких работ.
Значит, теперь у Шматинину сложнее врать, что в ночь убийства его вытащили на работу. Мол, дома спал. Конечно, оставался еще один слабый момент. Сама жена, которая скажет всё, что нужно Шматинину. Но я надеялся, что помимо разрушенного алиби преступника, у меня будут еще доказательства, которые перевесят показания заинтересованного человека, а именно — его жены.
Вот теперь можно и по домам. Немного проводил Александра Яковлевича, а сам постоял в раздумье — не то в отделение идти, не то в общежитие? Нет, в отделение не пойду, делать там нечего. Но есть у меня другая идея. Вот ее-то и следует проверить.