касаясь губ, и стал считать про себя. Он досчитал до шестидесяти, убрал зеркало и стал
внимательно рассматривать его поверхность. Никаких изменений. Ни малейших. Бабуля
мертва.
Джордж обнаружил, что он испытывает некоторое сожаление, и даже сам слегка себе
удивился. Все мучившие его сомнения отступили на задний план. Возможно, она была
ведьмой. А может быть, ему это только показалось, иллюзия, бред, цепь совпадений… Какая
теперь разница? Важно одно: она умерла, но все конкретные жизненные вопросы блекнут и
исчезают перед пугающим ликом Смерти. Новая для Джорджа взрослая печаль охватила его.
Такие переживания оставляют неизгладимый след в душе человека, и только по прошествии
многих и многих лет обнаруживает он, как важны для формирования его личности были
ощущения, испытанные в далеком детстве, особенно ощущение смерти ли бренности всего
земного — пугающее и незабываемое…
Джордж взглянул на Бабулю. Закат раскрасил ее лицо причудливыми переливами
бордового с оранжево-красным. Мальчик поспешно отвернулся и пошел в ванную относить
зеркало. Теперь надо позвонить. Джордж постарался сосредоточиться, чтобы все сделать
правильно. В мозгу его сразу возникла приятная мысль: когда Бадди начнет приставать к
нему, дразнить и обзывать щенком, он ответит спокойно: «Я был дома ОДИН, когда умирала
Бабуля— и я сделал все необходимое». Вот так-то.
Во-первых, позвонить доктору Арлиндеру. Набрать номер и сказать: «Моя Бабуля
умерла. Будьте добры, скажите мне, что мне надо делать дальше?» Нет, не так. «Я думаю,
Бабуля умерла». Это будет лучше. Никто не ожидает, что ребенок разбирается в этих вещах,
поэтому лучше не говорить категорично… Или так: «Я уверен, что Бабуля умерла». Уверен!
Самое точное слово… А потом рассказать о зеркале и предсмертном хрипе. И доктор
Арлиндер придет, пощупает ей пульс — и что там еще делают доктора? — скажет, что
Бабуля мертва, и добавит: «Ты был молодцом, Джордж. Ты действовал решительно и верно.
Позволь тебя поздравить!» А Джордж ответит что-нибудь скромно и с достоинством.
Он сделал два глубоких вдоха, прежде чем снять трубку. Сердце его учащенно билось,
но страх, перехватывающий горло, отпустил. Худшее уже произошло. В каком-то смысле это
даже легче, чем сидеть на кухне в постоянном напряжении, смотреть на часы, ожидая маму,
и знать, что в любую секунду из комнаты может послышаться пронзительный голос… Он
снял трубку… телефон не работал. Ни голосов. Ни гудка. Джордж стоял, ошеломленный, с
готовыми уже заранее словами: «Простите, миссис Додд, но я должен вызвать доктора»,
ставшими ненужными теперь… Абсолютная тишина. Звенящая, мертвая тишина — как там,
в комнате, где лежит Бабуля. Лежит так спокойно. Так тихо.
Опять мурашки по коже и комок в горле. Джордж переводил взгляд с чайника на плите
на чашку с пакетиком трав для Бабули. Никакого чая. Никогда.
Он вздрогнул, повернулся опять к телефону и стал лихорадочно нажимать на рычаг,
прислушиваясь, нет ли сигнала. Бесполезно. Мертвая тишина. Мертвая, как…
Джордж с силой бросил трубку на рычаг, и телефон жалобно звякнул. Он спешно
схватил трубку: а вдруг все включилось, как по волшебству? Но тщетно: никаких звуков.
Его сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди. «Я один в этом доме. Один с ее
мертвым телом». Он медленно прошел по кухне, постоял минуту-другую у стола, затем
включить свет. В доме становилось сумрачно, скоро зайдет солнце, и настанет ночь.
Джорджа пугала эта мысль: ночь, мертвое тело, одиночество. Господи, когда вернется мама?
Все, что осталось ему — ждать. Мама скоро придет, и все будет о'кей. Это лучше, что Бабуля
умерла. Иначе он сошел бы с ума от страха в ожидании ее пронзительного крика, и она
могла потребовать ужин, могла свалиться с кровати… Господи, как это ужасно — сидеть
одному в темноте и думать о странных вещах… Видеть переплетение колеблющихся теней
на стене и думать о смерти, о мертвом морщинистом теле, видеть, как сверкают в темноте