подвыпил. Он говорил чуть заплетающимся языком, не теряя, однако, своей мысли:
— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты понимаешь, что случилось с Франком, когда
он осмелился ей перечить.
— Джордж, помолчи, или я вылью это пиво тебе в физиономию, успокойся ради Бога!
— Понимаю, она вовсе не хотела этого. Но не удержала свой язык — и вот результат.
Аппендикс…
— Джордж, заткнись!
Теперь давно забытый разговор всплыл в памяти во всех подробностях. И Джордж
подумал, что Бог, кажется, не единственный, кто грязно играет.
Он наконец вытащил из холодильника ужин для Бабули. Телятина. Варить 40 минут,
затем готово к употреблению. О'кей. Чайник на плите. Телятина в пакетике. Если Бабуля
захочет чаю — пожалуйста, потребует ужин — он сделает, ничего сложного, все в порядке.
Телефон доктора Арлиндера записан — на всякий случай. Он все учел и предусмотрел, так
зачем теперь волноваться? Он никогда раньше не был наедине с Бабулей. Никогда. Поэтому
и волнуется теперь.
— Пошли мальчика ко мне, Руфь. Пусть подойдет.
— Нет, он плачет.
— Теперь она более опасна, когда впала в маразм. Ты понимаешь, о чем я.
— Мы врали нашим детям о Бабуле.
У Джорджа пересохло во рту. Он набрал себе воды в стакан и отхлебнул немного…
Господи, ну для чего память стала вдруг выдавать эти вещи? Эти мысли. Эти воспоминания.
Зачем они? Джорджу показалось, что перед ним лежат в беспорядке разбросанные куски
мозаики, которые никак не хотят сложиться в единую картину. А может, это и хорошо, что
они не складываются? Может, картина бы вышла слишком пугающая? Может…
Из комнаты, где спала Бабуля, донесся странный хриплый клекот. Сдавленный звук, но
довольно громкий. Джордж хотел бежать туда, но ноги его словно приросли к линолеуму.
Сердце выпрыгивало из груди, глаза расширились. Он не мог и шевельнуться от страха:
НИКОГДА, никогда раньше Бабуля не издавала подобных звуков. Да, она была довольно
шумной во время «заскоков», и голос у нее был пронзительный и громкий, но ТАКИХ звуков
Джордж не слышал. Они повторялись, затихая, переходя в еле слышный шум и — замолкли.
Джордж, наконец, обнаружил в себе силы пойти в ее комнату и медленно двинулся туда на
все еще непослушных ногах. Глотка его пересохла так, что сглотнуть он вовсе не мог. По
лицу стекал липкий пот.
Первое, что он подумал, заглянув осторожно в комнату: Бабуля спит. Мало ли, какой
звук она может издать во сне. Может, она все время так шумела, пока они с Бадди были в
школе. Ведь он впервые остался один с ней. Это была первая обнадеживающая мысль. А
потом он увидел, что морщинистая желтоватая рука, лежавшая поверх покрывала, безвольно
свисает вниз. И желтые длинные ногти касаются пола. Беззубый рот открыт, подбородок
отвалился — как червоточина в сморщенном яблоке, обнажающая гнилое нутро. Джордж
медленно и осторожно сделал пару шагов. Он стоял совсем рядом с Бабулей и внимательно
всматривался в ее лицо. «Ты щенок, — говорил внутри его насмешливый голос Бадди. —
Твой мозг играет с тобой скверные штучки. Бабуля спокойно дышит, присмотрись-ка!»
Джордж присмотрелся. Ни малейшего движения.
— Бабуля? — попытался сказать он, но голос не слушался, он издал лишь хриплый
шепот, и, сам испугавшись этого звука, отпрянул от постели, прикрыв рот рукой.
— Бабуля! — теперь вышло громче. — Не хотите ли чаю? Бабуля?
Нет ответа. Глаза закрыты. Челюсть отвалилась. Рука висит.
За окном заходящее солнце окрашивало золотым и алым листву деревьев. Он видел ее во
всех деталях, видел не здесь, не теперь, а сидящую в белом кресле.