Запахи, источаемые жуткой камерой, в полумраке казались ещё более тяжёлыми. В коридоре беззвучно работал телевизор. Свет от экрана отбрасывал тень Кларис Старлинг на решётку клетки доктора Лектера.
В темноте, за металлическими прутьями, не было видно абсолютно ничего, но она не стала просить санитара включить свет. С его пульта камеру можно было осветить в одно мгновение, и за час до неё следователи балтиморской полиции уже использовали такой приём, безуспешно пытаясь допросить Лектера. Тот наотрез отказался говорить, а в ответ на все вопросы сделал им бумажного цыплёнка, который мог клевать, если нажимать на хвост. Взбешённый старший следователь, выйдя в вестибюль, разорвал цыплёнка на мелкие клочки и приказал Старлинг попробовать самой поговорить с Лектером.
— Доктор Лектер! — Она слышала собственное дыхание, дыхание из других камер по всему коридору, — и никаких звуков из пустой клетки Миггса. Она почти физически ощущала её страшную пустоту.
Кларис знала, что Лектер наблюдает за ней из темноты. Прошло несколько минут. После борьбы с дверью ячейки Распейла у Старлинг ныла спина и просто отваливались руки. Одежда была ещё мокрой от дождя и пота. Она подстелила куртку и села на пол в полуметре от решётки, подобрав под себя ноги и откинув назад влажные, перепачканные волосы.
За её спиной на телеэкране размахивал руками какой-то проповедник.
— Доктор Лектер, мы оба знаем, что к чему. Они считают, что со мной вы не откажетесь говорить.
Молчание. Где-то в конце коридора какой-то сумасшедший начал насвистывать весёлую мелодию. Через пять минут она заговорила снова:
— Знаете, в прошлый раз, когда я приходила сюда, то чувствовала себя очень странно. Когда-нибудь я хотела бы поговорить с вами об этом.
Из камеры Лектера вдруг выехал поднос, заставив Кларис подпрыгнуть от неожиданности. На подносе лежало чистое, аккуратно сложенное полотенце. Она не слышала, как он положил его туда.
— Спасибо, — пробормотала Кларис, и взяв полотенце, вытерла мокрые волосы.
— Почему вы не спрашиваете меня о Буйволе-Билле? — Голос звучал совсем близко, примерно на её уровне. По всей вероятности, Лектер тоже сидел на полу.
— А вы что-то знаете о нём?
— Знал бы, если бы посмотрел дело.
— У меня его нет, — покачала головой Кларис.
— У вас не будет и этого, когда они используют вас до конца.
— Понимаю.
— Вы могли бы достать дело Буйвола-Билла? Отчёты, фотографии? Я хочу посмотреть.
— Может, теперь вы расскажете мне об этом человеке в «паккарде»?
— Вы что, нашли там целого человека? Странно. Я лично видел только голову. Откуда же взялось всё остальное, как вы думаете?
— Ну, хорошо. Так чья это голова?
— А что вы сами можете сказать?
— Проведена только предварительная экспертиза. Белый мужчина, примерно двадцати семи лет, зубы лечил в Европе и в Америке. Кто это был?
— Любовник Распейла. Нашего флейтиста-гомосексуалиста.
— Каковы же обстоятельства его… Как он умер?
— Решили перефразировать вопрос, курсант Старлинг?
— Нет, я…
— Можете не тратить зря время. Скажу вам сразу: я его не убивал. Это сделал сам Распейл. Знаете, ему нравились моряки. Этот был как раз из них. Скандинав, по имени Клаус или что-то в этом роде. Распейл никогда не называл мне его фамилии.
Голос Лектера теперь звучал откуда-то снизу. Должно быть, он лёг на пол, подумала Кларис.
— Клаус списался со шведского судна в Сан-Диего. Распейл в то лето как раз преподавал там в консерватории. Увидел парня и тут же почувствовал себя рядом с ним неустрашимым древнескандинавским витязем. Швед посмотрел на такие дела, да и сбежал с судна. Они купили какой-то ужасного вида трейлер и гарцевали по лесам в неглиже. А потом Распейл рассказал, что парнишка оказался неверным и он задушил его.
— Распейл сам вам это рассказал?
— Да, на конфиденциальных сеансах психотерапии. Но я думаю, он наврал. Вечно любил всё приукрашивать. Хотел казаться страшным и романтичным. Скорее всего, швед просто задохнулся во время какой-нибудь банальной половой экзальтации. Распейл был слишком хилым и слабым, чтобы задушить его.
— Понимаю.
— Голубая мечта Распейла о счастье растаяла, как дым. Он положил голову Клауса в лабораторный сосуд со спиртом и вернулся на восток.
— А что он сделал с телом?
— Закопал где-то в горах.
— Он показывал вам эту голову в машине?
— Да, после нескольких терапевтических сеансов он так расчувствовался, что уже мог рассказывать мне всё, что угодно. Он часто приходил к Клаусу, садился рядом с ним в машину и показывал ему «валентинки».
— А потом и сам Распейл… умер. Почему?
— Честно говоря, я жутко устал от его постоянного хныканья. Это лучшее, что можно было для него сделать, поверьте. Терапия не давала никаких результатов. Я думаю, у большинства психотерапевтов есть парочка-другая пациентов, которых бы они с радостью отослали ко мне. Я ни с кем ещё не разговаривал на эту тему, да и скучно всё это.
— А потом этот ваш обед для руководителей оркестра.
— Разве вы никогда не встречали людей, у которых просто нет времени бегать по магазинам за продуктами? Вот и приходится обходиться тем, что оказалось под рукой, Кларис. Вы разрешите называть вас Кларис?
— Конечно. А я буду называть вас…
— Только доктор Лектер. Это более всего соответствует вашему возрасту и моему положению.
— Хорошо.
— А что вы чувствовали, когда попали в эту ячейку? — вдруг спросил он.
— Омерзение.
— Из-за чего?
— Из-за мышей и пауков.
— Вы применяете какое-то средство, чтобы совладать с нервами?
— Нет, ничего из всего, что я знаю, не действует. Только желание как можно лучше и быстрее выполнить свою работу.
— А у вас не возникает никаких вольных или невольных воспоминаний при виде таких картин?
— Не знаю. Я об этом как-то не задумывалась.
— Ну, может, какие-нибудь яркие сцены из прошлого?
— Нужно будет обратить внимание.
— А что вы почувствовали, когда услышали о моём старом приятеле, бедняге-Миггсе? Вы ничего не спрашиваете у меня об этом.
— Как раз собиралась.
— Вы обрадовались, когда услышали о нём?
— Нет.
— Опечалились? Огорчились? Расстроились?
— Нет. Вы действительно уговорили его это сделать?
Доктор Лектер тихо засмеялся.
— Вы спрашиваете меня, курсант Старлинг, склонил ли я мистера Миггса к самоубийству? Не будьте наивной. В том, что он проглотил свой слишком длинный язык, есть определённая, довольно милая симметрия, вы не согласны со мной?
— Нет.
— Это ложь, Старлинг. Первая ложь, которую я слышу от вас. Печальный инцидент, как сказал бы Трумэн.
— Президент Трумэн?
— Не обращайте внимания. Как вы думаете, почему я помог вам?
— Не знаю.
— Джек Кроуфорд симпатизирует вам, не правда ли?
— Не знаю.
— И это тоже, скорее всего, неправда. А вам самой нравится, что он симпатизирует вам? Скажите, вы ведь очень хотите сделать ему приятно и всегда очень беспокоитесь по этому поводу? Вы же беспокоитесь о том, чтобы сделать ему приятно?
— Все хотят нравиться, доктор Лектер.
— Нет, не все. А как вы думаете, Джек Кроуфорд испытывает к вам сексуальные чувства? Он сейчас очень расстроен. Как вы думаете, он представляет себе… сценарии, картины того… как трахает вас?
— Этот вопрос меня не интересует, доктор Лектер, и спрашивать такие вещи больше подошло бы Миггсу, чем вам.
— Он уже ничего не сможет спросить.
— Так это вы предложили ему проглотить язык?
— Я слишком часто улавливаю в ваших вопросах повелительные нотки. С такими интонациями вы должны ещё направить на меня настольную лампу. Кроуфорд явно симпатизирует вам и считает вас достаточно умной и компетентной. Наверняка всё это не просто случайное стечение обстоятельств, Кларис — вам помогали и Кроуфорд, и я. Вы говорите, что не знаете, почему Кроуфорд помогает вам. А почему помог я, знаете?
— Нет. Скажите мне.
— Думаете, потому, что мне нравится смотреть на вас и представлять, как я вас ем и какой вы окажетесь на вкус?
— Нет?
— Нет. Я хочу получить кое-что от Кроуфорда и буду торговаться с ним. Но сам он сюда не придёт. Он не попросит у меня помощи. Даже в деле с Буйволом-Биллом. Даже прекрасно понимая, что это будет стоить жизни ещё нескольким молодым женщинам.
— Я не могу поверить в это, доктор Лектер.
— Мне нужна очень простая вещь, и он в состоянии дать мне её. — Лектер медленно повернул ручку реостата. В камере зажёгся тусклый свет. Книги исчезли. Унитаз тоже исчез. Чилтон очистил клетку, чтобы наказать Лектера за Миггса. — Кларис, я сижу здесь вот уже восемь лет. Я знаю, что меня ни за что не выпустят отсюда до конца моих дней. Но мне нужно хоть немного видеть внешний мир. Хотя бы окно, чтобы я мог смотреть на какое-нибудь дерево или пусть даже на воду.
— Разве ваш адвокат не добивался…
— Чилтон поставил в коридор телевизор и включил на религиозный канал. Как только вы уйдёте, санитар снова включит звук и мой адвокат будет бессилен что-либо сделать. Суд относится ко мне не очень-то благосклонно. Я хочу, чтобы меня перевели в какое-нибудь федеральное заведение, вернули книги и разрешили смотреть в окно. Я заплачу за это хорошую цену. И Кроуфорд вполне может всё организовать. Попросите его.
— Я могу только передать ему ваши слова.
— Он их просто проигнорирует. А Буйвол-Билл будет продолжать гулять на свободе и делать свои дела. Подождите, пока он сдерёт шкуру ещё с кого-нибудь, посмотрим, что вы тогда запоёте… Знаете, даже не заглядывая в дело Буйвола-Билла, я скажу вам одну вещь, и через многие годы, когда его, наконец, поймают, если его вообще когда-нибудь поймают, вы увидите, что я был прав, увидите, что я мог вам помочь. И спасти многие жизни. Так вот, вы слушаете меня, Кларис?
— Да.
— Буйвол-Билл живёт в двухэтажном доме, — медленно проговорил доктор Лектер и выключил у себя свет.
Кларис поняла, что теперь больше ничто не заставит его говорить.