Питер Блад приостановился на мгновение и поглядел на ясное голубое небо и верхушки
мачт, над которыми кружили чайки. Потом перевёл взгляд на серую твердыню форта,
утопавшую в жарком мареве на вершине скалы, на мол, пустынный в эти часы полуденного
зноя, и, наконец, на большой красный корабль, мощный и величественный, отражённый в
сверкающей глади залива. Его товарищам показалось, что он словно бы ищет, с какой
стороны может прийти к ним помощь в случае нужды… Затем по приглашению Истерлинга
Питер Блад ступил на полутёмный трап, и его товарищи последовали за ним.
Каюта, как и весь корабль, запущенный и грязный, ни в коей мере не походила на
капитанскую каюту «Синко Льягас». Потолок был так низок, что рослые Блад и Хагторп
едва не касались его головой. Столь же убога была и обстановка каюты: несколько ларей с
брошенными на них подушками вокруг простого, некрашеного стола, изрезанного ножами,
давно не мытого. Невзирая на распахнутые настежь кормовые окна, воздух в каюте был
спёртым и удушливым: пахло канатами, затхлой трюмной водой.
Обед соответствовал обстановке. Свинина была пережарена, овощи переварены, и
деликатный желудок мистера Блада положительно отказывался принимать эту с
отвращением проглоченную пищу.
Под стать всему остальному была и приглашённая Истерлингом компания. С
полдюжины головорезов изображали его почётную гвардию. Команда избрала их, заявил
Истерлинг, чтобы они выработали и подписали соглашение от лица всех прочих. Помимо
них, здесь было ещё одно лицо — молодой француз, по имени Жуанвиль, секретарь
губернатора д'Ожерона, присланный последним, дабы придать сделке законность. Если
присутствие этого довольно никчёмного субъекта с бесцветными глазками должно было в
какой-то мере усыпить подозрения мистера Блада, то следует сказать, что оно только
сильнее его насторожило.
Тесная каюта была заполнена до отказа. Гвардия Истерлинга расположилась за столом
так, что гости с «Синко Льягас» оказались разъединёнными. Питер Блад и капитан
«Бонавентуры» уселись на противоположных концах стола.
К делу приступили, как только с обедом было покончено, и прислуживавший за столом
негр удалился. Пока же длилась трапеза, пираты веселились на свой лад, отпуская солёные
шутки, видимо претендующие на остроумие. Наконец на столе не осталось ничего, кроме
бутылок, чернильницы, перьев и двух листов бумаги — одного перед Истерлингом, другого
перед Питером Бладом, — и капитан «Бонавентуры» изложил свои условия, впервые
позволив себе назвать капитаном и своего гостя. Без лишних слов он тут же объявил Бладу,
что запрошенную им одну пятую долю добычи команда «Бонавентуры» признала
непомерной.
Питер Блад оживился.
— Давайте поставим точку над «и», капитан. Вы, по-видимому, хотите сказать, что
ваша команда не согласна на мои условия?
— А как же ещё иначе можно меня понять?
— В таком случае, капитан, нам остаётся только откланяться, поблагодарив за
радушный приём и заверив вас, что мы высоко ценим это приятное и столь обогатившее нас
знакомство.
Однако изысканная галантность всех этих чрезмерно преувеличенных любезностей не
произвела ни малейшего впечатления на толстокожего Истерлинга. Обратив к Питеру Бладу
багровое лицо, он нахально уставился на него своими хитрыми глазками и переспросил,
утирая пот со лба:
— Откланяться? — В хриплом голосе его прозвучала насмешка. — Я уж тоже попрошу
вас выражаться точнее. Люблю людей прямых и прямые слова. Вы что ж, хотите сказать, что
отказываетесь от сделки?