перешёл к делу.
— Мы послали за тобой, капитан Пайк, потому как у нас теперь один, как говорится,
общий интерес — вот эти ценности. — Он указал на ящики, в которых хранился клад. — Их
надо поделить поскорее, без лишней проволочки, и тогда каждый из нас может
отправляться, куда кому надобно.
При столь многообещающем начале у Пайка отлегло от сердца.
— Вы что ж, думаете, значит, распустить флот? — равнодушным тоном спросил он.
— На что он мне теперь, когда дело сделано? Мы с Роджером решили покончить с
пиратством. Думаем податься с этими денежками домой. Я не прочь обзавестись фермой
где-нибудь в Девоне. — Истерлинг удовлетворённо ухмыльнулся.
Пайк усмехнулся тоже, но ничего не сказал. Он был вообще небольшой охотник
переливать из пустого в порожнее, о чем выразительно свидетельствовало его худое суровое
обветренное лицо.
Истерлинг откашлялся и заговорил снова:
— Так вот, мы с Роджером порешили, что, по справедливости, следует внести кое-какие
изменения в наш договор. У нас ведь было положено, что я беру себе одну пятую, а потом
все остальное делится поровну на три части между тремя командами наших кораблей.
— Да, так было положено, и, по мне, это правильно и справедливо, сказал Пайк.
— А вот мы, Роджер и я, хорошенько обдумали все и теперь другого мнения.
Пайк открыл было рот, чтобы возразить, но Истерлинг его перебил:
— Мы с Роджером никак не согласны, что ты получишь одну треть на своих тридцать
ребят, а мы тоже получим по одной трети, когда у каждого из нас по сто пятьдесят человек
команды.
Капитан Пайк вскипел:
— Так вот, значит, зачем ты все старался подставлять головы моих ребят под испанские
пули! Тебе надо было, чтобы их всех поубивали! А теперь, ясное дело, у нас осталось меньше
четверти всей команды!
Чёрные брови Истерлинга сошлись на переносице, глаза злобно сверкнули.
— Что такое ты тут мелешь, капитан Пайк? Какого дьявола, будь любезен объясниться.
— Это клевета, — холодно произнёс Галлоуэй. — Грязная клевета.
— Никакая не клевета, а чистая правда, — сказал Пайк.
— Чистая правда, вот оно что?
Истерлинг улыбался, и тощий, жилистый решительный Пайк почуял недоброе.
Блестящие обезьяньи глазки Галлоуэя приглядывались к нему с какой-то странной
усмешкой. Казалось, в самом воздухе этой душной, неопрятной каюты нависла угроза. Перед
мысленным взором Пайка промелькнули картины жестокости и зверств — бессмысленной
жестокости и зверств, свидетелем которых он был не раз за время своего плавания с
Истерлингом. Ему припомнились слова капитана Блада, предостерегавшего его от
содружества с этим низким, коварным человеком. Если прежде у него ещё не было полной
уверенности в том, что Истерлинг сознательно подставлял под удары его матросов, то теперь
он уже больше в этом не сомневался.
Пайк чувствовал себя как лунатик, который, внезапно пробудясь, видит, что только
один шаг отделяет его от пропасти. Чувство самосохранения заставило его сбавить тон —
ведь иначе пуля может уложить его на месте, он это понимал. Откинув с покрывшегося
испариной лба взмокшие волосы, он заставил себя ответить спокойно:
— Я хочу сказать одно: если мы потеряли много людей, то для общего же дела.
Оставшиеся в живых скажут, что будет не по чести менять теперь условия дележа…
Пайк привёл и другие доводы. Он напомнил Истерлингу существующий в «береговом
братстве» обычай, согласно которому каждые двое его членов по обоюдному согласию