Кайонскую бухту, где «Синко Льягас» безмятежно покачивался на якоре почти целый месяц.
Капитан Блад вместе с остальными беглецами нашёл приют в этом оплоте пиратства на
острове Тортуга, зная, что они могут укрыться там на то время, пока не решат, как им
надлежит действовать дальше. Их выбор пал на эту гавань, так как она была единственной во
всем Карибском море, где им не угрожало стать предметом докучливых расспросов. Ни одно
английское поселение не предоставило бы им приюта, памятуя об их прошлом. В лице
Испании они имели заклятого врага, и не только потому, что были англичанами, а главным
образом потому, что владели испанским судном. Ни в одной французской колонии они не
могли бы чувствовать себя в безопасности, ибо между правительствами Франции и Англии
только что было заключено соглашение, по которому обе стороны взаимно обязались
задерживать и препровождать на родину всех беглых каторжников. Оставалась ещё
Голландия, соблюдавшая нейтралитет. Но Питер Блад считал, что состояние нейтралитета
чревато самыми большими неожиданностями, ибо оно открывает полную свободу действий
в любом направлении. Поэтому, держась подальше от берегов Голландии, как и от всех
прочих населённых мест, он взял курс прямо на остров Тортугу, которым владела
французская Вест-Индская компания и который являлся номинально французским, но
именно только номинально, а по существу не принадлежал никакой нации, если, конечно,
«береговое братство» — так именовали себя пираты — нельзя было рассматривать как
нацию. Во всяком случае, законы Тортуги не вступали в противоречие с законами столь
могущественного братства. Французское правительство было заинтересовано в том, чтобы
оказывать покровительство этим стоящим вне закона людям, дабы они, в свою очередь,
могли послужить Франции, стремившейся обуздать алчность Испании и воспрепятствовать
её хищническим посягательствам на Вест-Индию.
Поэтому беглецы — бунтовщики и бывшие каторжники — почувствовали себя
спокойно на борту «Синко Льягас», бросившего якорь у Тортуги, и только появление
Истерлинга возмутило этот покой, вынудило их положить конец бездействию и определило
тем их дальнейшую судьбу.
Капитан Истерлинг — самый отъявленный негодяй из всех бороздивших когда-либо
воды Карибского моря, — держал в трюме своего судна несколько тонн какао, облегчив от
этого груза голландский торговый корабль, возвращавшийся на родину с Антильских
островов. Подвиг сей, как ему вскоре пришлось убедиться, не увенчал его славой, ибо слава в
глазах этого пирата измерялась ценностью добычи, ценность же добычи была в этом случае
слишком ничтожна, чтобы поднять капитана во мнении «берегового братства», бывшего о
нем не слишком высокого мнения. Знай Истерлинг, что груз голландского купца столь
небогат, он дал бы судну спокойно пройти мимо. Но, взяв его на абордаж, он почёл долгом в
интересах всей шайки негодяев, служивших под его командой, забрать хотя бы то, что
нашлось. Если на корабле не оказалось ничего более ценного, чем какао, то в этом, конечно,
была повинна злая судьба, которая, как считал Истерлинг, преследовала его последнее
время, отчего ему с каждым днём становилось все труднее вербовать для себя людей.
Раздумывая над этим и мечтая о великих подвигах, он привёл свой шлюп «Бонавентура»
в укромную, скалистую гавань Тортуги, как бы самой природой предназначенную служить
надёжным приютом для кораблей. Отвесные скалы, вздымаясь ввысь, ограждали с двух
сторон этот небольшой залив. Проникнуть в него можно было только через два пролива, а
для этого требовалось искусство опытного лоцмана. Рука человека продолжила здесь дело
природы, воздвигнув Горный форт — грозную крепость, защищавшую вход в проливы. Из
этой гавани французские и английские пираты, превратившие её в своё логово, могли
спокойно бросать вызов могуществу испанского короля, к которому они все питали лютую
ненависть, ибо это он своими преследованиями превратил их из мирных поселенцев в
грозных морских разбойников. Однако, войдя в гавань, Истерлинг позабыл о своих мечтах —