Тощий монах угодливо улыбнулся. Донья Эрканда, побледневшая, испуганная,
терпеливо ждала, когда дон Педро сможет продолжать. Дон Педро сдвинул брови.
— Парадокс не во мне, парадоксален сам капитан Блад. Этот грабитель, этот сатана в
облике человека никогда не проявляет бессмысленной жестокости и всегда держит слово.
Вот почему я повторяю, что вы можете не опасаться за судьбу дона Родриго. Вопрос о его
выкупе уже согласован между ним и капитаном Бладом, и я взялся этот выкуп добыть. А
пока что Родриго чувствует себя совсем неплохо, с ним обращаются почтительно, и,
пожалуй, можно даже сказать, что у них с капитаном Бладом завязалось нечто вроде
дружбы.
— Вот этому я охотно могу поверить, черт побери! — вскричал губернатор, а донья
Эрнанда со вздохом облегчения откинулась на спинку стула. -Родриго всегда готов был
водить дружбу с мошенниками. Верно, Эрнанда?
— На мой взгляд… — негодующе начала донья Эрнанда, но внезапно умолкла и
добавила другим тоном: — Я никогда этого не замечала.
— Вы никогда этого не замечали! А вы вообще когда-нибудь что-нибудь замечали,
позвольте вас спросить? Так-так, значит, Родриго ждёт выкупа. Какой же назначен выкуп?
— Вы хотите внести свою долю? — обрадованно и уже почти дружелюбно воскликнул
дон Педро.
Губернатор подскочил так, словно его ужалили. Лицо его сразу стало хмурым.
— Я? Нет, клянусь святой девой Марией! И не подумаю. Это дело касается только
семейства Кейрос.
Улыбка сбежала с лица дона Педро. Он вздохнул.
— Разумеется, разумеется! Тем не менее… Мне все же думается, что вы со своей
стороны ещё внесёте кое-какую лепту.
— Напрасно вам это думается, — со смехом возразил дон Хайме, — ибо вас постигнет
горькое разочарование.
Обед закончился, все встали из-за стола и, как повелось в часы полуденного зноя,
разошлись по своим комнатам отдыхать.
Они встретились снова за ужином в той же комнате, уже в приятной вечерней прохладе,
при зажжённых свечах в тяжёлых серебряных подсвечниках, привезённых из Испании.
Самодовольство губернатора, радость его по поводу полученной им необычайно
высокой награды не знали границ; весь свой послеобеденный отдых он провёл в созерцании
драгоценного ордена. Он был чрезвычайно весел, шутлив и шумен, но и тут не обошёл донью
Эрнанду своими насмешками. Вернее, именно её-то он и избрал мишенью своих грубых
шуток. Он высмеивал свою супругу на все лады и призывал дона Педро и монаха посмеяться
вместе с ним. Дон Педро, однако, не смеялся. Он оставался странно серьёзен: пожалуй, даже
в его взгляде, устремлённом на бледное, страдальческое, трагически-терпеливое лицо доньи
Эрнанды, мелькало сочувствие.
В тяжёлом чёрном шёлковом платье, резко оттенявшем ослепительную белизну её шеи
и плеч, она казалась особенно стройной и хрупкой, а гладко причёсанные, блестящие чёрные
волосы подчёркивали бледность её нежного лица. Она была похожа на изваяние из слоновой
кости и чёрного дерева и казалась дону Педро безжизненной, как изваяние, пока после
ужина он не остался с ней наедине в одной из оплетённых жасмином, овеваемых
прохладным ночным бризом с моря лоджий.
Его превосходительство удалился сочинять благодарственное послание королю и для
подмоги взял с собой монаха. Гостя он оставил на попечении своей супруги, не забыв
посочувствовать ему по этому случаю. Донья Эрнанда предложила дону Педро выйти на
воздух, и, когда тёплая тропическая ночь повеяла на них своим ароматом, супруга
губернатора внезапно пробудилась к жизни и, задыхаясь от волнения, обратилась с вопросом