— Сделает! Во-первых, потому, что это в его характере, а во-вторых, потому, что
другого хода у него нет. Словом, вы теперь можете спокойно отправиться домой и лечь в
постель, возложив все ваши надежды на меня и на провидение.
— Я не считаю возможным ставить вас на одну доску с провидением, сэр, — ледяным
тоном заметил губернатор.
— Тем не менее вам придётся. Клянусь честью, придётся. Потому что мы можем
творить чудеса — я и провидение, — когда действуем заодно.
За час до захода солнца испанские корабли легли в дрейф милях в двух от острова и
заштилели. Все антигуанцы — и белые и чёрные — с разрешения капитана Блада разбрелись
по домам ужинать. Осталось только человек сорок, которых Блад задержал на случай какой-
либо непредвиденной надобности. Затем корсары уселись под открытым небом подкреплять
свои силы довольно изрядными порциями пищи и довольно ограниченными дозами рома.
Солнце окунулось в нефритовые воды Карибского моря, и мгновенно, словно погасили
свечу, сгустился мрак, бархатистый, пурпурно-чёрный мрак безлунной ночи, пронизанный
мерцанием мириадов звёзд.
Капитан Блад встал, втянул ноздрями воздух. Свежий северо-западный ветер, который
на закате солнца совсем было стих, поднимался снова. Капитан Блад приказал потушить все
костры и не зажигать никакого огня, чтобы не спугнуть тех, кого он ждал.
А в открытом море, в роскошной каюте флагманского корабля испанцев, именитый,
гордый, храбрый и несведущий адмирал держал военный совет, менее всего похожий на
таковой, ибо этот флотоводец пригласил к себе капитанов эскадры только для того, чтобы
навязать им свою волю. В глухую полночь, когда защитники Сент-Джона уснут, уверенные,
что до утра им не приходится опасаться нападения, испанские корабли, миновав форт, с
потушенными огнями незаметно войдут в бухту. Восход солнца застанет их уже на якоре в
глубине бухты, примерно в миле от форта, и жерла их орудий будут наведены на город.
Так они сделают шах и мат антигуанцам!
Согласно этому плану испанцы и действовали: поставив паруса к ветру, который им
благоприятствовал, и взяв рифы, чтобы идти бесшумно, корабли медленно продвигались
вперёд сквозь бархатистый мрак ночи. Флагманский корабль шёл впереди, и вскоре вся
эскадра приблизилась к входу в бухту, где мрак был ещё более непроницаем и в узком
проливе между высокими отвесными берегами вода казалась совсем чёрной. Здесь было
тихо, как в могиле. И ни единого огонька. Лишь вдали, там, где волны набегали на берег,
тускло белела фосфоресцирующая лента прибоя, и в мёртвой этой тишине чуть слышен был
мелодичный плеск волн о борт корабля. Флагманский галион был уже в двухстах ярдах от
форта и от того места, где затонула «Атревида». Команда в напряжённом молчании
выстроилась у фальшборта: дон Мигель стоял на юте, прислонившись к поручням,
неподвижный, словно статуя. Галион поравнялся с фортом, и дон Мигель в душе уже
праздновал победу, когда внезапно киль флагмана со скрежетом врезался во что-то твёрдое:
корабль, весь содрогаясь, продвинулся под все усиливающийся скрежет ещё на несколько
ярдов и стал — казалось, лапа какого-то морского чудища пригвоздила его корпус к месту. А
наполненные ветром паруса недвижного корабля громко хлопали и гудели, мачты скрипели,
и трещали снасти.
И тогда, прежде чем адмирал успел понять, какая постигла его беда, вспышка пламени
озарила левый борт судна, и тишина взорвалась рёвом пушек, треском ломающегося
рангоута и лопающихся снастей: орудия, снятые с «Арабеллы» и безмолвствовавшие до этой
минуты за хорошо замаскированными земляными укреплениями, выпустили свои
тридцатидвухфунтовые ядра с убийственно близкого расстояния в испанский флагманский
корабль. Беспощадная точность попадания должна была бы открыть полковнику Коуртни,
почему капитан Блад не пожалел пороха, чтобы затопить «Атревиду», — ведь теперь, уже