Однако все это отнюдь не запугало капитана Блада, не заставило его утратить веру в
свою звезду, а посему он вовсе не собирался похоронить себя заживо в надёжной бухте
Тортуги. За все страдания, которые он претерпел от людей — а претерпел он немало, — ему
должна была заплатить Испания. При этом он преследовал двойную цель: вознаградить себя
и в то же время сослужить службу если не презираемому им Стюарту, то Англии, а
следовательно, и всему остальному цивилизованному миру, которого алчная, жестокая и
фанатичная Испания с присущим ей коварством пыталась лишить всяких связей с Новым
Светом.
Питер Блад спускался с мола, где уже улеглась шумная и пёстрая вседневная сутолока,
когда из шлюпки, доставившей его к пристани, раздался оклик боцмана с «Арабеллы»:
— Ждать тебя к восьми склянкам, капитан?
— Да, к восьми склянкам! — не оборачиваясь, крикнул Блад и зашагал дальше,
помахивая длинной чёрной тростью, как всегда изысканно-элегантный, в темно-сером,
расшитом серебром костюме.
Он направился к центру города. Большинство прохожих кланялись, приветствуя его,
остальные просто глазели. Он шёл по широкой немощёной Рю дю Руа де Франс, которую
заботливые горожане обсадили пальмами, стремясь придать ей более нарядный вид. Когда
он поравнялся с таверной «У французского короля», кучка корсаров, торчавших у входа,
вытянулась в струнку. Из окон доносился приглушённый гул голосов, обрывки нестройного
пения, визгливый женский смех и грубая брань, а на фоне этих разнообразных звуков
равномерно и глухо стучали игральные кости и звенели стаканы. Питеру Бладу стало ясно,
что его корсары весело спускают золото, привезённое из Маракайбо. Ватага каких-то
головорезов, вывалившись наружу из дверей этого дома бесчестия, встретила его
приветственными криками. Разве не был он некоронованным королём всех отщепенцев,
объединившихся в великое «береговое братство»?
Он помахал тростью, отвечая на их приветствия, и прошёл мимо. У него было дело к
господину д'Ожерону, губернатору Тортуги, и это дело привело его в красивый белый дом,
стоявший на возвышенности в восточном предместье города.
Капитан Блад, человек осторожный и предусмотрительный, деятельно готовился к тому
дню, когда смерть или падение короля Якова II откроют ему путь обратно на родину. С
некоторого времени у него вошло в обычай передавать часть своих трофеев губернатору в
обмен на векселя французских банков, которые тот переправлял для хранения в Париж.
Питер Блад был всегда желанным гостем в доме губернатора, и не только потому, что сделки
эти были выгодны д'Ожерону; у губернатора были на это и более глубокие причины:
однажды капитан Блад оказал ему неоценимую услугу, вырвав его дочь Мадлен из рук
похитившего её пирата. С того дня и сам д'Ожерон, и его сын, и двое дочерей считали
капитана Блада самым близким другом своей семьи.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что, как только было покончено с
делами, мадемуазель д'Ожерон-старшая пожелала прогуляться с гостем по душистой аллее
отцовского сада и проводить его до ворот. Мадемуазель д'Ожерон, жгучая брюнетка, с
матово-бледным лицом, высокая и стройная, одетая богато, по последней парижской моде,
славилась не только своей романтической красотой, но и романтическим складом характера.
И когда в сгущающихся вечерних сумерках она грациозно скользнула в сад за капитаном, её
намерения, как выяснилось, носили к тому же несколько романтический оттенок.
— Мосье, я умоляю вас быть начеку, — с лёгкой запинкой произнесла она по-
французски. — Вы приобрели себе слишком много врагов. Питер Блад остановился и, сняв
шляпу, так низко склонился перед мадемуазель д'Ожерон, что длинные чёрные локоны
почти закрыли его точёное, бронзовое, как у цыгана, лицо.
— Мадемуазель, ваша забота чрезвычайно мне льстит. О да, чрезвычайно.