И он действительно так думал. Ибо теперь для него стало ясно, что это именно Сэм
вошёл в сделку с испанцами и не осмеливается нарушить договор, опасаясь за свою жизнь.
— Тем лучше для тебя, — заверил его Сэм. — И если не хочешь, чтобы тебе опять
забили кляп в рот, так попридержи свой вонючий язык ещё часика три. Уразумел?
И он снова приблизил к лицу пленника свою скуластую физиономию и уставился на
него с угрозой и насмешкой.
Да, капитан Блад уразумел все. И, уразумев, перестал отчаянно цепляться за
единственную соломинку, дававшую ему какой-то проблеск надежды. Он понимал, что
должен сидеть здесь, беспомощный, прикрученный к стулу ремнями, и ждать, когда его
передадут с рук на руки кому-то ещё, кто доставит его к дону Мигелю де Эспиноса.
О том, что произойдёт дальше, он старался не думать. Он знал чудовищную жестокость
испанцев, и для него не составляло труда представить себе, как будет неистовствовать
адмирал. Холодный пот прошиб его при одной мысли об этом. Неужто его феерическая,
головокружительная карьера должна оборваться столь бесславно? Неужто ему, победителю,
горделиво бороздившему воды Мэйна, суждено безвестно сгинуть, барахтаясь в грязной воде
какого-нибудь трюма! Он не мог возлагать никаких надежд на поиски, уже сейчас, вероятно,
предпринятые Хейтоном. Да, конечно, ребята перевернут вверх дном весь город — в этом он
нисколько не сомневался. Но он не сомневался и в том, что, когда они доберутся сюда, будет
уже слишком поздно. Они могут выследить этих двух предателей и жестоко отомстить им,
но ему это уже не поможет.
От страстного, неистового желания вырваться на свободу в голове у него мутилось,
отчаяние парализовало ум и волю. Тысяча преданных ему душой и телом людей были здесь,
рядом, — стоило, казалось, только крикнуть… но он был бессилен призвать их на помощь и
вскоре будет отдан во власть мстительного кастильца! Эта мысль, сколько бы он ни гнал её
от себя, настойчиво возвращалась к нему снова и снова; она стучала в висках, качалась,
словно маятник, в его мозгу, мешала сосредоточиться…
А затем внезапно ему удалось овладеть собой.
Мозг прояснился и заработал деятельно и чётко, почти сверхъестественно чётко. Питер
Блад знал цену Каузаку — это был алчный, продажный прохвост, готовый предать любого
ради своей корысти. И этот Сэм тоже, вероятно, не лучше, а может, даже и хуже; ведь его-то
толкнула на это дело одна только жажда наживы — проклятые испанские деньги, цена его,
Питера Блада, жизни. Питер Блад пришёл к заключению, что он слишком рано оставил
попытки перещеголять в щедрости испанского адмирала, перебить его цену. Можно ещё
попытаться бросить кость этим двум грязным псам, чтобы они перегрызли из-за неё друг
другу глотку.
Некоторое время он молча наблюдал за ними, подмечая злобный и жадный блеск глаз,
то следивших за падением костей, то поглядывавших на жалкие кучки золота, оружие и
прочие предметы, от которых негодяи очистили его карманы и за обладание которыми
сражались теперь, коротая время в ожидании назначенного часа за игрой в кости. А затем он
услышал свой собственный голос, громко нарушивший тишину:
— Вы тут тратите время на игру из-за какого-нибудь полпенса, а стоит вам протянуть
руку, и каждый из вас станет богачом.
— Ты опять за своё? — заворчал Сэм.
Но капитан Блад и ухом не повёл и продолжал дальше:
— К той цене крови, которую назначил испанский адмирал, я делаю надбавку в триста
двадцать тысяч. Покупаю у вас мою жизнь за четыреста тысяч реалов. Сэм, разозлившись,
вскочил было на ноги, да так и окаменел, поражённый грандиозностью названной суммы;
Каузак поднялся тоже, и они стояли друг против друга по обе стороны стола, дрожа от
возбуждения; ни тот, ни другой не произнёс ещё ни слова, но глаза их уже загорелись