губернатором Ямайки. А он был ещё более грозным пиратом, чем ваш сэр Френсис Дрейк,
или Хоукинс, или Фробишер и все прочие, чью память у вас на родине чтят до сих пор.
И вслед за этим губернатор д'Ожерон, извлекавший очень значительные доходы в виде
морской пошлины со всех награбленных ценностей, попадавших в гавань Тортуги, в самых
торжественных выражениях посоветовал мистеру Бладу пойти по стопам вышеупомянутых
героев. Питер Блад, бездомный изгнанник, объявленный вне закона, обладал прекрасным
судном и небольшой, но весьма способной командой, и господин д'Ожерон не сомневался,
что при недюжинных способностях мистера Блада его ждут большие успехи, если он вступит
в «береговое братство» флибустьеров. У самого Питера Блада также не было на этот счёт
никаких сомнений; тем не менее он не склонялся к такой мысли. И, возможно, никогда бы и
не пришёл к ней, сколько бы ни пытались склонить его к этому большинство его
приверженцев, не случись тех событий, которые вскоре последовали. Среди этих
приверженцев наибольшую настойчивость проявляли Питт, Хагторп и гигант Волверстон,
потерявший глаз в бою при Сегморе. Бладу, конечно, легко мечтать о возвращении в Европу,
толковали они. У него в руках хорошая, спокойная профессия врача, и он всегда заработает
себе на жизнь и во Франции и в Нидерландах. Ну, а они — моряки и ничего другого, кроме
мореходства, не знают. Да и Дайк, который до того, как погрузиться в политику и примкнуть
к бунтовщикам, служил младшим офицером в английском военном флоте, держался
примерно того же мнения, а Огл, канонир, требовал, чтобы какой-нибудь бог, или черт, или
сам Блад сказали ему, есть ли во всем британском адмиралтействе такой дурак, что решится
доверить пушку человеку, сражавшемуся под знамёнами Монмута.
Было ясно, что у Питера Блада оставался только один выход — распрощаться с этими
людьми, с которыми сроднили его перенесённые вместе опасности и невзгоды. Именно в
этот критический момент судьбе и было угодно избрать своим орудием капитана
Истерлинга и поставить его на пути Питера Блада.
Три дня спустя после свидания с Бладом в доме губернатора капитан Истерлинг
подплыл утром в небольшой шлюпке к «Синко Льягас» и поднялся на борт. Грозно шагая по
палубе, он поглядывал своими острыми тёмными глазками по сторонам. Он увидел, что
«Синко Льягас» не только отменно построенный корабль, но и содержится в образцовом
порядке. Палубы были надраены, такелаж в безупречном состоянии, каждый предмет
находился на положенном месте. Мушкеты стояли в козлах возле грот-мачты, и все медные
части и крышки портов ослепительно сверкали в лучах солнца, отливая золотом. Как видно,
эти беглые каторжники, из которых Блад сколотил свою команду, были не такими уж
рохлями.
А вот и сам Питер Блад собственной персоной — весь в чёрном с серебром, что твой
испанский гранд; он снимает свою чёрную шляпу с темно-красным плюмажем и отвешивает
такой низкий поклон, что локоны его чёрного парика, раскачиваясь из стороны в сторону,
как уши спаниеля, почти закрывают ему лицо. Рядом с ним стоит Натаниель Хагторп, очень
приятный с виду господин, примерно такого же возраста, как сам Блад; у него чисто
выбритое лицо и спокойный взгляд благовоспитанного человека. Позади них — ещё трое:
Джереми Питт, молодой, светловолосый шкипер из Сомерсетшира; коренастый здоровяк
Николае Дайк, младший офицер морского флота, служивший королю Якову, когда тот был
ещё герцогом Йоркским, и гигант Волверстон.
Все эти господа отнюдь не походят на оборванцев, какими поспешно нарисовало их
себе воображение Истерлинга. Даже дородный Волверстон облёк свои могучие мышцы для
такого торжественного случая в испанскую мишуру. Представив их своему гостю, Питер
Блад пригласил капитана «Бонавентуры» в капитанскую каюту, огромные размеры и богатое
убранство которой превосходили все, что Истерлингу приходилось когда-либо видеть на
судах. Негр-слуга в белой куртке — юноша, взятый в услужение на корабль с Тортуги, —