только все, кому положено было на нем присутствовать, поднялись на борт.
Как и подобало представителям этого необычного воинства, раскинувшего свой лагерь
на берегу, корсары, собравшиеся вокруг дубового стола в капитанской каюте, являли глазам
довольно пёстрое зрелище. Во главе стола сидел сам капитан Блад, похожий на испанского
гранда в своём роскошном мрачном одеянии, чёрном с серебром, в пышном чёрном парике,
длинные локоны которого ниспадали на воротник; бесхитростная простодушная
физиономия Джерри Питта и его простая домотканая одежда изобличали в нем английского
пуританина, каким он, в сущности, и был; Хагторп, суровый, коренастый, крепко сбитый, в
добротной, но мешковато сидевшей одежде, был настоящий морской волк с головы до пят и
легко мог бы сойти за капитана любого торгового флота; геркулес Волверстон, чей
единственный глаз горел свирепым огнём, далеко превосходящим свирепость его натуры,
медно-смуглый, живописно-неряшливый в своей причудливой пёстрой одежде, был,
пожалуй, единственным корсаром, внешность которого соответствовала его ремеслу;
Маккит и Джеймс имели вид обычных моряков, а Ибервиль — командир французских
корсаров, соперничавший в элегантности костюма с Бладом, внешностью и манерами
больше походил на версальского щёголя, нежели на главаря шайки отчаянных, кровожадных
пиратов. Адмирал — титул этот был недавно присвоен капитану Бладу его подчинёнными и
приверженцами — изложил совету предложение Бразо Ларго. От себя он добавил только,
что поступило оно довольно своевременно, ибо они в настоящую минуту сидят без дела.
Предложение, как и следовало ожидать, пришлось не по душе тем, кто по натуре своей
прежде всего были моряками, — Джерри Питту, Маккиту и Джеймсу. Каждый из них по
очереди указывал на опасности и трудности большого похода в глубь страны. Хагторп и
Волверстон, окрылённые тем, что они смогут нанести испанцам весьма чувствительный
удар, сразу ухватились за предложение и напомнили совету об удачном набеге Моргана на
Панаму. Ибервиль, француз и гугенот, осуждённый и изгнанный за свою веру и пылавший
одним желанием — перерезать горло испанским фанатикам, где, когда и кому безразлично,
также высказался за поход в выражениях столь же изящных и утончённых, сколь жесток и
кровожаден был их смысл.
Так голоса разделились надвое, и теперь от решения Блада зависел исход спора. Но
адмирал колебался и, в конце концов, предоставил командам решать самим. Если желающих
наберётся достаточно, он поведёт их на перешеек. Остальные могут оставаться на кораблях.
Командиры одобрили его решение, и все тотчас сошли на берег, взяв индейца с собой.
На берегу капитан Блад обратился с речью к своим корсарам, беспристрастно изложив им
все «за» и «против».
— Сам я пойду с вами в том случае, — сказал он, — если среди вас наберётся
достаточно охотников. — Вытащив из ножен свою рапиру, он, как некогда Писарро, провёл
остриём линию на песке. — Все, кто хочет идти со мной на перешеек, встаньте с
наветренной стороны.
Не меньше половины корсаров шумными возгласами выразили желание отправиться в
поход. В первую очередь, это были беглецы с Эспаньолы, привыкшие сражаться на суше,
самые отчаянные головы этого отчаянного воинства, а за ними — почти все лесорубы из
Кампече, не страшившиеся ни джунглей, ни болот.
Бразо Ларго, медное лицо которого сияло от удовольствия, отправился за своими
носильщиками и пригнал их на следующее же утро — пятьдесят здоровенных рослых
индейцев. Корсары были уже готовы двинуться в путь. Они разделились на три отряда — под
командованием Волверстона, Хагторпа и Ибервиля, сменившего свои кружева и банты на
кожаные штаны охотника. Впереди шли индейцы, тащившие все снаряжение: палатки, шесть
небольших медных пушек, железные ящики с зажигательными ядрами, хороший запас
продовольствия — лепёшки и сушёную черепашину — и ящик с медикаментами. С палуб