которые он тянул на буксире, уже находились мушкетёры. Корабль остановился в сотне
ярдов от высокого утёса, закрывающего от форта часть бухты, и, став под таким углом, чтобы
пушкам было несподручно по нему бить, остался там, прикрывая высадку мушкетёров на
берег. Отряд французов, устремившийся из полуразбитой крепости к берегу, чтобы помешать
высадке, был скошен, как косой, картечью с корабля. Через несколько минут испанцы были
уже на берегу и взбирались по отлогому склону с целью напасть на форт с суши, а шлюпки
повернули назад к кораблю за новым подкреплением.
Галион тем временем снова продвинулся вперёд и дал ещё один бортовой залп по
форту, чтобы отвлечь внимание от нападающих с суши и увеличить панику. Ему ответил
огонь четырех-пяти пушек, и двадцатифунтовое ядро расщепило фальшборт. Но галион тут
же отошёл снова, не получив больше никаких повреждений, и двинулся на сближение со
своими лодками. Лодки ещё не были полностью загружены, когда мушкетная перестрелка на
берегу прекратилась. Затем над морем разнеслись ликующие крики испанцев, и почти вслед
за этим резкие удары молотов по металлу возвестили, что пушки беззащитного порта
выведены из строя.
До этой минуты капитан Блад был лишь бесстрастным наблюдателем событий, о
которых он мог судить с большим знанием дела. Но теперь мысли его невольно обратились к
тому, что должно было последовать за победой, и этот бесстрашный, закалённый в боях
корсар содрогнулся, зная, как ведёт себя испанская солдатня при подобных набегах и что за
человек её командир. Война была профессией капитана Блада, и в жестоком бою с
беспощадным противником он сам мог быть беспощаден. Но когда поселения мирных
колонистов предавались безжалостному разграблению грубой, разъярённой солдатнёй,
возмущение и гнев сжигали его душу.
Однако было совершенно очевидно, что изнеженный испанский гранд дон Жуан де ля
Фуэнте ни в какой мере не разделяет щепетильности капитана Блада. Дон Жуан с
загоревшимся взором сошёл на берег вместе со своим новым пополнением, чтобы самолично
руководить нападением на город. Он со смехом предложил своему гостю принять участие в
столь редком и увлекательном развлечении, утверждая, что это чрезвычайно обогатит его
жизненный опыт. Самообладание не изменило капитану Бладу, он остался внешне
совершенно спокоен.
— Моя национальность делает это для меня невозможным, дон Жуан. Голландия не
воюет с Францией.
— Да кому будет известно, что вы голландец? Станьте на минуту настоящим испанцем,
дон Педро, и повеселитесь вместе с нами вволю. Кто будет об этом знать?
— Я сам, — ответил Блад. — Это вопрос чести.
Дон Жуан посмотрел на него, как на смешного чудака.
— Что ж, придётся вам пасть жертвой вашей чрезмерной щепетильности, сказал он и,
продолжая смеяться, спустился по забортному трапу в ожидавшую его шлюпку.
Капитан Блад остался на юте, откуда ему был хорошо виден весь городок,
раскинувшийся на берегу всего в какой-нибудь миле от корабля, уже бросившего якорь на
рейде. Из офицеров на борту остался один только Верагуас и с ним человек пятнадцать
матросов. Но порядок соблюдался, матросы несли вахту, и один из них, опытный канонир, в
случае чего готов был открыть огонь.
Дон Себастьян Верагуас, оставленный на корабле, проклинал свою несчастную судьбу и
со смаком расписывал развлечения, которых он лишился. Это был невысокий, крепко
сбитый мужчина лет двадцати пяти, с мощным, мясистым носом и не менее мощным
подбородком. Он молол языком не умолкая, с чрезвычайно самонадеянным видом, а капитан
Блад не сводил глаз с небольшого поселения на берегу. Даже на таком расстоянии до
корабля долетали крики и шум — в городе уже бесчинствовали ворвавшиеся в него испанцы,