10. Чужая земля
Утро перед вылетом прошло как в тумане. Володя проснулся с удивительной мыслью и не до конца поверил в неё: сегодня он наконец увидит Юру!
Встреча под ивой случилась так давно, что уже казалась выдуманной и нереальной. Володя прошёлся по гостиной, посмотрел на диван, на котором в ту ночь они уснули рядом, на припыленное пианино, на котором Юра играл «Колыбельную»… Все эти воспоминания уже притупились. Не то чтобы Володя не верил или сомневался в них — это было бы совсем сумасшествием. Просто те переживания уже забылись.
Все три с лишним месяца Юра существовал лишь в Володиных телефоне и ноутбуке. Он вроде и был рядом, но без его физического присутствия Володя не до конца понимал, что именно чувствует. И эта неразбериха порой пугала, а порой — выводила из себя.
Он постарался занять руки делом, а голову — мыслями: собирал чемодан, десять раз проверил, не забыл ли билеты и паспорт. Несколько раз перечитал список необходимых вещей — всё ли взял? Убедился, что подарок Юре — обёрнутая яркой бумагой коробочка с фотоаппаратом, — не помялся. Потерял очки. Зная, что Юре нравится видеть его в них, Володя купил новые. Помнил, что вчера положил их на тумбочку, но там было пусто. Искал полчаса и нашёл их у себя на носу — забыл, что надел очки, как только проснулся.
Мысли путались. То и дело в голове возникали вопросы, от которых Володя пытался отмахнуться: как всё пройдёт? Как Юра его встретит? Радостно ли прозвучит его голос? Что они будут делать, когда встретятся? Что, в конце концов, почувствует при этом Володя?
И ещё мелькали образы: как Володя неловко, но крепко обнимет Юру в аэропорту, как сядет с ним на заднее сиденье такси… Или, наверное, Юра будет на машине?
Володя в очередной раз отогнал от себя эти назойливые вопросы, которые вызывали только панику. Вновь принялся думать о насущном. Дополнил список дел строчкой «Купить леденцы», чтобы подстраховаться от укачивания в самолёте. Посмотрел на время: в аэропорт через два часа, а дел — невпроворот.
Он позвонил Брагинскому и ещё раз напомнил о своём отпуске. Тот зычно расхохотался:
— Вов, не беспокойся, я всё проконтролирую, отдыхай ради бога, ни о чём не переживай. Если случится что-то совсем критичное — позвоню. Но ты, конечно, гад. Оставить коллектив без начальника накануне новогоднего корпоратива — это просто неприлично! — Брагинский расхохотался. Прощаясь, он напомнил Володе о причине его внезапного отпуска: — Ну давай, удачи тебе там с твоими «семейными обстоятельствами»! Только на свадьбу позвать не забудь! — и положил трубку.
Володя собрал собачье имущество — миски, мячи, подстилку, шампуни и прочее, — достал с полки новую упаковку корма. Герда, заметив его манипуляции, проснулась и пулей примчалась на кухню.
— Нет уж, подруга, тебя Татьяна покормит, — строго сказал Володя. Присел рядом с ней, почёсывая обеими руками за ушами. Герда в ответ лизнула его в нос. — Тьфу ты! — он рассмеялся, вытираясь. — Эх, Герда-Герда… Я тебя бросаю на целую неделю, а ты всё равно лезешь целоваться.
Она как будто поняла: недоумевающе посмотрела, коротко, вопросительно тявкнула.
— Лечу к твоему любимому Юре, — объяснил Володя. — Да, можешь мне позавидовать, предательница, я знаю, что его ты любишь больше, чем меня! Ну, так уж и быть, передам ему привет.
Герда снова лизнула его.
— Ну уж нет, такой привет я передавать не буду! Он обалдеет, если я начну лизать его нос!
Володя взял в обе руки по пакету с собачьими вещами, выпустил Герду на улицу и вышел из дома следом за ней. Прошёлся по участку, толкнул калитку. Герда сразу же бросилась здороваться со своей мамой — соседской собакой Найдой.
— Татьяна! — позвал Володя — у соседей уже с месяц не работал звонок на двери.
Через минуту во двор вышла полноватая улыбающаяся женщина.
— Ой, Володя, здравствуйте! Не ожидала, что придёте так рано.
— Добрый день! — кивнул Володя. — А Сергей?..
Татьяна, не дав договорить, махнула рукой:
— Да спит он — запил опять, — прозвучало обыденно, но немного раздражённо. — Продал вчера две картины и сразу в запой. Чёрт бы побрал эту проклятую творческую натуру!
Володя покачал головой. Разумеется, за пять лет он узнал соседей достаточно хорошо и был в курсе, что муж Татьяны страдает алкоголизмом. И пусть за Гердой обычно присматривала она, Володю всё равно беспокоило, что рядом с его собакой будет находиться пьяный человек.
— Да вы не переживайте, — успокоила его Татьяна, — поезжайте в отпуск, я не подпущу его к Герде. Со мной и Найдой она не соскучится!
— Верю, спасибо! — Володя передал ей пакеты. — И вот ещё, — он достал из кармана листок бумаги, — это номер моего товарища из Германии, на всякий случай, если вдруг что-то срочное, а до меня не дозвонитесь.
— Как всегда всё до мелочей продумываете, — восхитилась Татьяна. — Ждите ежедневных отчётов.
Покончив со сборами, Володя заторопился в аэропорт и совсем забыл об одной важной вещи: позвонить матери. О поездке в Берлин он предупредил её неделю назад, и мать взяла с него обещание позвонить перед взлётом и после посадки. Но Володя вспомнил об этом слишком поздно — когда в салоне самолёта объявили о необходимости выключить все средства связи.
Он не придумал, чем занять себя во время перелёта. Лучше всего было бы уснуть, но Володя на это даже не рассчитывал, поэтому достал из ручной клади «Теорию музыкального мышления» и плеер.
Летел он тем же маршрутом, что и Юра в сентябре — с пересадкой в Минске. Как и ожидал, уснуть не удалось, хотя попытался сразу же, как только самолёт набрал высоту. Читать было скучно — книга вызывала зевоту, но Володя упрямо заставлял себя бегать взглядом по строчкам. Ему слишком не хотелось оставаться один на один с собственными мыслями в замкнутом пространстве. Он не знал, куда они могут его завести.
Снижение, при котором сильно закладывало уши, и пересадка в Минске немного взбодрили, но, оказавшись в другом самолёте, Володя решил не возвращаться к книге. Отправил Юре сообщение, что вылетает вовремя, а значит, прибудет без опозданий. Воткнул наушники в уши, включил концерт Брамса и, насколько смог, расслабился, вытянув ноги в проход. Голову тут же заполнили мысли. От них уже некуда было деться, и Володя им просто сдался. Под закрытыми веками хаотично мелькали воспоминания разной давности, обрывки фраз и тени образов. Наблюдая за этим хаосом, Володя всё же провалился в неглубокую дрёму — не отдохнул, но зато убил время.
Приземлившись около семи вечера по местному времени, он чувствовал себя вымотанным, несмотря на то, что последние семь часов ничего не делал. Едва встал в очередь на паспортный контроль, как телефон поймал связь и пришло СМС от Юры: «Жду тебя в фойе у эскалатора». Сердце сжалось от радости. Улыбаясь, Володя ответил Юре, где находится. Заодно отправил СМС матери.
Забрав багаж, он пошёл к выходу, ориентируясь по стрелкам указателей и не глядя по сторонам. Зачем-то вслушивался в объявления на немецком и английском.
Только спустился в зал ожидания, как на него вихрем налетел Юра.
Володя моментально окунулся в тепло его объятий и запах парфюма. Что-то мазнуло его по скуле — он сразу и не понял, что именно. Оказалось, Юра быстро поцеловал его в щёку.
— Привет! Наконец-то! — прошептал он ему на ухо, и Володя, отпустив ручку чемодана, обнял его в ответ, притянув к себе за талию.
Юра рассмеялся, расцепляя кольцо рук, взял его за плечи, заглянул в лицо:
— Живой и настоящий!
Он улыбался во весь рот, карие глаза сияли, а в голове Володи воцарился полный кавардак. Всё будто взорвалось: Юра поцеловал его прямо на людях — это такой странный и вовсе не дружеский жест. И действительно: вот он, Юра — живой, осязаемый, настоящий, — прямо перед ним.
Володя так и замер, глядя на него. Его удивило, насколько Юра высокий — он почему-то запомнился Володе ниже ростом. Вообще, вживую внешностью и мимикой Юра отличался от самого себя в скайпе. Ещё бы — из-за качества связи его лицо в мониторе никогда не было чётким. Иначе звучал и тембр голоса — не искажённый помехами, он был высоким и звонким.
— Ты хоть скажи что-нибудь. — Юра чуть встряхнул его, всё ещё держа за плечи.
Володя улыбнулся, покачал головой.
— Прости. Я утомился немного. Я... безумно рад тебя видеть!
— Насмотришься ещё! — смеясь, пообещал Юра. — Пойдём?
Володя кивнул и, подхватив чемодан, зашагал следом за Юрой. Тот лавировал между людьми и постоянно оглядывался, чтобы не потеряться. Володя рассматривал его фигуру — бегал взглядом по облачённой в полупальто спине от затылка с очаровательно торчащим хохолком до обтянутых светлыми брюками ног. В аэропорту царила суета, толпы людей переговаривались на разных языках, из динамиков непрерывно звучали объявления, всюду мелькали указатели и табло. В любой другой ситуации этот хаос наверняка взбесил бы Володю, но сейчас он не замечал происходящего вокруг. Иначе и быть не могло, когда рядом, всего в паре метров от него, шёл Юра.
На улице уже стемнело, свежий морозный воздух ударил в лицо. Несмотря на то, что вокруг, испуская облака выхлопных газов, тарахтели автомобили, после душного аэропорта Володя не мог надышаться.
— Юр, как-то слишком легко ты оделся для зимы, — заметил он, заходя на парковку и пропуская Юру вперёд.
— Не, я закалённый, — отмахнулся Юра. — Тем более мы же на машине.
— Ну смотри… — протянул Володя.
Пока искали среди десятков автомобилей Юрин, Володя всеми силами заставлял себя не опускать взгляд на его брюки. Но глаза невольно так и тянулись к ягодицам, пытались рассмотреть, что скрыто под тонкой тканью.
Когда машина нашлась, Юра помог уложить в багажник чемодан и стремительно забрался в салон. Только оказался в тепле, поёжился.
Заметив это, Володя прищурился.
— По-моему, ты врёшь, — сказал он и в ответ на растерянный взгляд протянул руку и сжал Юрины пальцы. — Так и есть — замёрз!
Юра от неожиданности вздрогнул и отдёрнул руку. Выкрутил на максимум печку.
— Ой, да ладно тебе, — ответил он, а когда пошёл тёплый воздух, шутливо сощурился. — Теперь доволен?
— Вполне, — хмыкнул Володя.
— Куда поедем, сразу домой? — бодро спросил Юра. — Не думаю, что после перелёта ты захочешь гулять по городу. Или захочешь?
— Нет, — твёрдо ответил Володя, — нагуляться ещё успею. А сейчас я хочу скорее увидеть, где ты живёшь.
Заводя мотор, Юра хохотнул:
— Договорились. Но завтра, уж не сомневайся, я тебе устрою полномасштабную экскурсию.
— Давай только не слишком насыщенную, я же не на один день приехал, — попросил Володя.
— Так уж и быть, — улыбнулся Юра.
На некоторое время они замолчали — выезжая с парковки, Юра осторожно лавировал среди машин и следил за дорогой, Володя не отвлекал.
Ехать им предстояло далеко, но за разговором время пролетело быстро. В машине Володя смог разглядеть Юру получше. Ему не показалось — Юра действительно выглядел и вёл себя иначе. Его мимика была жеманной, движения — неспешными и грациозными. Кроме рук — беспокойные пальцы неутомимо отбивали что-то на руле.
Володя знал, что Юра живёт не в Берлине, и потому не удивился, когда они свернули, оставив столицу позади.
Про свой городок Юра рассказал ещё в ICQ, и тогда Володя невольно представил себе идиллическую картину зимней немецкой деревушки с узкими улочками и почти что игрушечными домиками.
Но, очутившись здесь, понял, что ошибся: во-первых, снега на улице не было, а во-вторых, город оказался вполне современным. Никаких традиционных немецких домов с наружными балками — вдоль дороги стояли кирпичные частные двухэтажные дома, супермаркеты с электрическими вывесками, остановки общественного транспорта, голые деревья и кусты. Поначалу разочарованный, Володя присмотрелся к аккуратным узеньким улочкам и понял, что этот городок всё же невероятно хорош. Опрятные прохожие прогуливались по чистым, несмотря на слякоть, тротуарам, по изящному мосту, перекинутому через идеально круглое озеро. Фонари на кованых столбах бросали мягкий свет на мостовую, на набережной в готической церквушке шла служба. Всё в этом городке казалось новым: от кирпичных домов до стеклянных остановок, но не безликим и не холодным. Он производил впечатление до того уютного места, что Володе показалось, будто он здесь не впервые, будто возвращается, и на душе потеплело.
— Кажется, я понимаю, почему ты живёшь именно здесь, — негромко произнёс он, перебив Юрин рассказ о стоимости жилья в Берлине. — Хороший город для творчества, вдохновляющий, правда?
Юра пожал плечами.
— Честно признаться, выбирал его не я, а родители, ещё в девяностых. Кстати, — он широко улыбнулся, — будешь жить в моей старой комнате.
— Здорово, — Володя улыбнулся в ответ, но тут же стал серьёзным: — Так ты живёшь в родительском доме? А отец где?
От Юриной улыбки не осталось и следа, его тон мигом стал холодным. Володе даже показалось, что Юра процедил сквозь зубы:
— У отца уже давно своя жизнь, своя семья. В другом городе.
— И вы совсем с ним не общаетесь?
— Созваниваемся иногда, — отмахнулся Юра. — Так, мы почти на месте.
Юрин дом мало отличался от остальных: двухэтажный, светлый, окружённый двором в пару квадратных метров и невысоким забором. Правда, Володе показалось, что всё это было меньше, чем у соседей.
«Впрочем, — про себя рассудил он, — Юре незачем больше, раз живёт один».
Дом встретил Володю запахом Юриного парфюма и старой мебели. Миниатюрная прихожая вмещала лишь вешалку на несколько курток, столик с газетницей и вазой для ключей. Отсюда вела лестница на второй этаж — туда Юра сразу и повёл Володю.
— Здесь туалет с ванной, там кладовка, вот моя спальня, — поднявшись наверх, показывал Юра. Он остановился перед дверью с плакатом Фредди Меркьюри, улыбнулся и распахнул её. — А здесь будешь жить ты. Чувствуй себя как дома. Кстати, ничего, что кровать узкая?
— Всё в порядке, — рассеянно бросил Володя, оглядываясь вокруг.
А Юра засуетился:
— Можешь занимать все полки, — затараторил он, открывая дверцу старенького платяного шкафа. — Я забыл спросить, взял ли ты с собой полотенце, но если не взял, то вот…
— Юра, — остановил его Володя, улыбнувшись, — не беспокойся, я разберусь. Ты же сказал «как дома», верно?
Юра кивнул и ответил сконфуженно:
— Тогда разбирай вещи, приходи в себя, а я пока приготовлю ужин, — и удалился.
Удивительно было оказаться в комнате, в которой Юра жил в юности — после переезда из Украины. Тогда его с Володей уже разделяли километры и страны, тогда они уже потеряли дороги друг к другу. Юра будто специально ради этого дня оставил комнату почти нетронутой — чтобы сердце Володи защемило, чтобы пробудилось его воображение, чтобы он представил, как Юра писал ему в Россию за этим самым столом. Ведь писал же? Чтобы представил, как Юра ворочался на этой самой кровати, пытаясь избавиться от мыслей о Володе. Ведь ворочался, ведь не спал? Ведь не мог же он забыть его сразу, как только уехал! Удивительно, но Володя ничего не знал о том времени.
Разбирая чемодан, он искал взглядом, куда положить ежедневник, поставить зарядку для телефона, повесить пиджак. Но не находил удобных для вещей мест — отвлекался то на полки, заставленные книгами на русском и немецком, то на старый магнитофон и кассеты для него, то на аккуратные стопки журналов и тетрадей. И, конечно же, на самый главный предмет в этой комнате — пианино. Чёрное, на вид старое и очень пыльное. Володя отметил, что Юра вытер пыль везде, даже в шкафу на полках и в ящиках, а про пианино, видимо, забыл. И, кстати, кроме пианино, в этой комнате не было ни одной вещи, которая намекала бы, что Юра пишет музыку именно здесь. Очевидно, его кабинет располагался в другом месте.
Постоянно отвлекаясь, Володя разбирал вещи больше часа, но после того, как Юра позвал его ужинать, бросил дело незавершённым и спустился вниз.
Совмещённая с кухней гостиная была тесно заставлена мебелью, которую обычно называли классической, но Володя назвал бы её старомодной: полосатый диван с кучей подушек, пушистый, в горошек, ковёр на полу, тканевые абажуры на светильниках, плотные шторы на окнах, кухонный гарнитур с резными дверцами — и всё это в обрамлении обоев в ромбик. Словом, совершенно не в Володином вкусе — но почему-то всё это ему понравилось.
Юра ждал его за столом кухонного островка, разделяющего зону кухни и гостиной. Он был одет в те же брюки и тонкую вязаную кофту с широким овальным вырезом.
— Я уж думал, ты заблудился, — хмыкнул он, открывая бутылку рома. Из выреза на одну секунду показалась ключица.
«Какой он худой», — подумал Володя, садясь напротив, но вслух этого не произнёс.
— Пришёл на запах. Что на ужин?
— Если ты рассчитывал на немецкие колбаски с пивом, разочарую: у нас курица и ром.
— Меня всё устраивает, — улыбнулся Володя.
Ужинали в тишине. Володя не мог придумать тему для разговора — в голове металось так много мыслей, что выбрать какую-то одну не получалось, её тут же вытесняла другая. Юра тоже молчал.
Юра убрал грязную посуду в мойку и разлил ром по бокалам.
— Итак, куда едем завтра? — спросил он, нарезая грейпфрут.
— Куда скажешь. — Володя пожал плечами, потянулся в нагрудный карман за ручкой, но вспомнил, что оставил пиджак наверху. — Принеси бумажку и ручку, пожалуйста, я напишу план. — Когда Юра протянул ему блокнот и карандаш, Володя сощурился, приготовившись писать: — Итак, что тут есть крутое, Берлинский музей, кажется?
— Есть целый музейный остров! — Юра положил закуску на тарелку и поставил на стол. — За встречу, — воскликнул он и, не дожидаясь ответа, выпил ром залпом.
Володя взял дольку грейпфрута и так и замер с ней в зубах — ничего себе Юра пьёт.
— Что так смотришь? — Юра нахмурился и принялся остервенело вытирать рот. — Я испачкался?
— Нет, всё в порядке. — Володя сделал небольшой глоток. Не привычный к крепким напиткам, пить так же быстро, как Юра, он не умел.
Юра налил себе ещё и вдруг лукаво улыбнулся:
— Или соскучился и теперь не можешь насмотреться?
Володя смущённо кашлянул. Всё же заставил себя выпить ром залпом. Поёжился и протянул бокал Юре, чтобы наполнил.
— Так что? — поторопил Юра.
Под его пристальным, любопытным взглядом было неуютно.
— Возможно, — протянул Володя с улыбкой и вдруг вспомнил: — Кстати, пока бродил по дому, не заметил, где ты пишешь. Покажешь свой кабинет?
— Пошли, — кивнул Юра, поднимаясь с места. Захватив свой стакан и бутылку, повёл Володю из кухни.
Дверь в его кабинет спряталась в тени лестницы — если не знать, куда идти, то и не заметишь. После своих хором Юрин дом казался Володе очень маленьким: он провёл здесь всего пару часов и уже несколько раз стукнулся то о мебель, то о дверные косяки. Ему и в голову не приходило, что в этом тесном домишке может располагаться ещё одна комната. Но она была. А то, что из всех помещений кабинет оказался самым просторным, давало понять, что именно в Юриной жизни имеет явный приоритет.
В центре комнаты стоял небольшой диван, на нём лежали аккуратно сложенные подушка и плед. Возле окна расположилось пианино, слева от него примостился стол с компьютером, справа — синтезатор. Возле синтезатора стоял предмет, вызвавший особенное любопытство — патефон, а под ним — шкаф с грампластинками. Вообще любопытство здесь вызывало решительно всё: от заполненных книгами и папками стеллажей до стен, практически полностью скрытых под дипломами и фотографиями.
К фотографиям Володя направился первым делом. Странно, но запечатлён на них был вовсе не Юра.
— Кто все эти люди? — спросил Володя, окидывая взглядом стену.
— Приятели и коллеги, — ответил Юра, наливая себе третий стакан.
— Как-то странно ты их называешь — приятели. Почему не друзья?
— Нет ничего странного. — Юра пожал плечами. — Здесь дружат по-другому, не так, как в России или Украине. С одними хорошо жарить барбекю, с другими — хорошо ходить на концерт, с третьими — в клуб. Но чтобы изливать душу… — он покачал головой, — нет, здесь это не принято. Для души есть психоаналитик.
— Какая дикость, — хмыкнул Володя.
— Отчего же дикость? — удивился Юра. — Вовсе нет. Наоборот — это цивилизованный, рациональный подход: зачем грузить своими проблемами некомпетентных людей, когда есть специалист — психоаналитик.
— Но зачем тогда ты хранишь все эти фотографии?
— Чтобы никого не забыть, — просто ответил Юра и снова выпил залпом ром.
— Ну ты даёшь, — хмыкнул Володя, удивлённый тем, что после трёх стаканов Юра казался абсолютно трезвым. Ведь сам Володя уже после первого почувствовал, что язык развязывается, голова пустеет, а тело расслабляется.
— Что тут удивительного? — спросил Юра, явно не поняв, к чему было Володино восклицание. И принялся рассказывать: — Это — одногруппник, с которым вместе написали несколько произведений. Это — тот вокалист, с которым мы приезжали в Харьков, ты его видел. Я для него много чего написал… А вот эти ребята, — Юра обвёл рукой пять фотографий, — из прайда. Первые мои приятели «по теме», так сказать. Общаемся до сих пор.
Во внешности четверых из пяти Володя не нашёл ничего примечательного, но один Юрин друг, вернее, подруга, была трансгендером.
— Смело, — прокомментировал Володя, разглядывая невероятно тощего, лысого парня в пышном чёрном платье.
— Это Анна, — пояснил Юра. — Тоже занимается музыкой, правда, электронной, и печёт обалденные пончики. Мне дико нравится тембр её голоса. Хочу записать с ней пару песен, но она очень скромная, никак не получается уговорить её даже подумать о выступлении на сцене.
Володя решительно не понимал, как при столь вызывающей внешности этот человек может быть скромным.
— Хочешь познакомлю? — спросил Юра, заметив очевидный Володин интерес.
— Ну, можно, наверное… — промямлил он, боясь оскорбить Юру каким-нибудь неосторожным высказыванием.
— Ребята звали в клуб послезавтра. Думаю, Анна тоже там будет. Пойдём?
Володя хотел сменить тему. Ему требовалось время, чтобы просто представить себя в таком интересном обществе, и тем более — чтобы на это решиться.
— А Йонас? — неожиданно спросил он.
— Что, Йонас? — не понял Юра.
— Есть его фотография? — спросил Володя, уверенный, что уж фотографию бывшего Юра точно не станет вешать на стену. Каково было его удивление, когда Юра, шагнув в сторону, указал пальцем:
— Вот.
В отличие от Анны, это был просто парень.
«Типичный немецкий гомосек», — подумал Володя, разглядывая его с брезгливой гримасой: мужественная фигура в облегающей майке, джинсы в обтяжку, кривая ухмылка, которая показалась мерзкой, крашеные в белый волосы с отросшими тёмными корнями. Володя не мог быть объективным к Йонасу, его раздражало решительно всё. Но больше всего бесило осознание, что этот тип много лет спал в одной кровати с Юрой и тот до сих пор хранит его фотографию.
— На хмыря из «Скутера» похож, — вслух произнёс Володя.
— Хмыря? — обалдел Юра.
— Ну, в смысле, на мужика из «Скутера», — он исправился.
Юра расхохотался, но ничего не сказал.
Володя покачал головой — всё это казалось ему очень странным.
У него дома не висело ни одного снимка Жени или Ирины. Да и не только друзей — ни родных, ни даже собаки, ни уж тем более бывших. Все фотографии, что были у него, хранились только в альбомах — Володе не приходило в голову поставить их в рамки. Тем более он не мог даже представить, что станет сверлить ради них идеально белые стены. Пусть даже ради фотографий самых близких людей, даже ради Юры.
— А я есть? — озвучил он внезапную мысль.
— Конечно, — ответил Юра, указывая в сторону окна. — Вон там.
Володя шагнул в указанном направлении и споткнулся о разбросанные по полу провода.
— К компьютеру инструменты подключать, — ответил Юра на незаданный вопрос.
Володя подошёл к стене возле окна, взглянул на неё, и в груди потеплело. Фотографий с ним было две, обе отлично знакомые — из «Ласточки». На одной Володя стоял среди ребятишек из пятого отряда, а на второй они вместе с Юрой — в окружении театральной труппы. Володя задержался взглядом на втором снимке — на улыбающемся юном Юре в кепке козырьком назад и кое-как повязанном пионерском галстуке, — и почувствовал, как сердце наполняется светлой грустью.
На стене рядом Юра оставил свободное место, наверное, для ещё одной. Портретной — для коллекции? Или парной, где они будут вместе и только вдвоём?
— Это приятно, — прошептал Володя, переводя взгляд в сторону, и вдруг застыл на месте, уставившись на большой портрет. — А это кто?
Портрет выделялся на фоне других. Красивый молодой мужчина, изображённый на нём, был как две капли воды похож на Юру.
— Это мой дед. Кажется, я рассказывал про него. Он потерялся во время холокоста.
Володя кивнул, наклонился ближе к фотографии, принялся рассматривать внимательнее:
— Вы так похожи… — протянул он. — Только дед кудрявый, а ты нет.
— Я, вообще-то, всегда был в отца. — Юра пожал плечами. — Но тебе, наверное, виднее. А волосы у меня тоже вьются, поэтому обычно стригусь коротко. — Он задумчиво подёргал себя за хохолок на затылке. — Кстати, нужно сходить к парикмахеру...
Володя посмотрел на Юру, представляя его лицо в обрамлении кудряшек.
— Лучше, наоборот, отпусти ещё длиннее. Уверен, что тебе пойдёт.
Юра усмехнулся и покачал головой:
— Да ну.
Володя не стал спорить.
— Что ты хочешь повесить сюда? — спросил он, указывая на свободное место.
— Есть надежда раздобыть ещё одну его фотографию. Эту я с таким трудом достал. Еле выпросил в консерватории, где дед работал.
— Ты молодец, замечательная фотография!
Юра кивнул. Они опять замолчали. Стремясь заполнить чем-то эту тишину, Володя подошёл к патефону и принялся рассматривать виниловые пластинки. Хотел спросить, можно ли включить, но Юра неожиданно тихо сказал Володе в спину:
— Знаешь, я каким-то сентиментальным стал, — и вдруг хохотнул. — Старею, наверное.
— Стареешь? Вот ещё! — Володя повернулся к нему. — А в чём твоя сентиментальность проявляется?
— Стремлюсь закрыть моральные долги. В последнее время часто думаю, вспоминаю, что и кому обещал. Тебе вот вернул долг — пришёл под иву.
— Но это же хорошее дело. Не понимаю, при чём тут старость?
— Да пошутил я насчёт старости. Просто появилось чувство, будто жизнь остановилась и никакого будущего нет, только прошлое. Раньше было как у всех — на эмоциях кому-то что-то пообещал и благополучно забыл. А в последнее время я специально стараюсь вспомнить что-то такое. Не знаю даже, зачем мне это нужно.
— Ты сказал, остался один долг, — произнёс Володя, приблизившись к нему. — Какой? Перед кем?
— Не знаю. Перед бабкой, наверное. Скорее всего, перед ней. Она уже давным-давно умерла, плюнуть бы на всё это, но не получается.
Юра попытался налить себе ещё рома, но Володя остановил его:
— Притормози-ка.
Юра послушался, отставил бутылку, но тут же достал из ящика стола пепельницу и сигареты.
— Ты куришь? — удивился Володя.
— Не, просто балуюсь, — улыбнулся Юра, но под строгим взглядом Володи улыбка тут же погасла, и он принялся оправдываться: — Я курю, только когда выпью. Я знаю, что это вредно и так далее, давай не будем об этом.
И закурил. Струйка дыма поползла по воздуху, и комнату тут же наполнил отвратительный запах. Володя поморщился — он опьянел достаточно, чтобы от дыма стало подташнивать. А ещё он видел, что с Юрой что-то не так, и поэтому не стал ворчать.
«Что с ним и почему?» — спросил сам себя Володя, прекрасно понимая, что не сможет ответить на этот вопрос. Он слишком мало знал о Юре, он только думал, что знал его.
Алкоголь вкупе с Юриной меланхолией повлияли и на его настроение: Володю потянуло на лирику. Он посмотрел на Юру, который молча курил, уставившись в окно, оглядел его кабинет, задумался. Казалось бы, вот он, Юра — стоял прямо перед ним. Казалось бы, Володя знал, кто он такой, знал его страсть, даже знал его подростком, но знает ли он, например, каким Юра был ребёнком? Нет. Так ли много могли рассказать о Юре окружающие его вещи? Да, они говорили об интересах, о нуждах, но ведь человек состоит не из интересов и нужд — они лишь огранка, а его суть соткана из прошлого. Из того, каким Юра был юношей, ребёнком, сыном, внуком. Каким был и каким остаётся.
— Расскажи мне о бабушке, — тихо попросил Володя.
— Да ну, — Юра отмахнулся, потушил сигарету и направился к двери. — Это скука смертная. Ты впервые в жизни приехал ко мне в Германию, а я буду рассказывать про бабку.
— Юр, расскажи, мне правда интересно, — попросил Володя и, подчёркивая своё желание выслушать, сел на диван.
Юра замялся на пороге, задумчиво осмотрел пустой стакан и, будто решившись, вернулся к Володе. Сел рядом.
— Она была очень строгая, очень волевая. Вообще-то, из-за неё я и начал заниматься музыкой. — Юра остановился на несколько секунд и, кивнув на фотографию деда на стене, продолжил: — Её муж, мой дед, был пианистом, а бабка считала, что у меня его руки. Так что в моей памяти она — это либо музыка, либо дед. Думаю, я не любил её — она держала меня в ежовых рукавицах. Иногда, вместо того чтобы отпустить гулять, она сажала меня за пианино и заставляла заниматься.
Эти слова удивили. Он был уверен, что Юра искренне любил музыку с самого детства, а по мнению Володи, невозможно связать жизнь с чем-то насильно навязанным.
Он покачал головой и спросил:
— А как родители относились к тому, что она давит на тебя?
— Родители сутками торчали на работе, возвращались усталые, зато я их радовал музыкой. Со временем я полюбил пианино, но в раннем детстве... — Юра невесело хмыкнул. Он ненадолго задумался, будто вспоминая, и подытожил: — А бабку я иногда даже боялся. Бывало, что она кричала по ночам — снились кошмары. Однажды я спросил её, что ей снится. Она ответила — поле, заснеженное поле. Я позже выяснил, что оно находилось в польской деревне, куда бабка бежала из Германии. Вскоре деревню оккупировали немцы, и бабке приходилось постоянно прятаться там, в погребе, с матерью на руках. Их покрывали местные жители. А дед, скорее всего, тогда был в Германии, они собирались встретиться, но не получилось.
— Так и не встретились? — спросил Володя, подливая Юре рома.
— Нет, — Юра покачал головой и пригубил из стакана. — Она всю жизнь его искала, но так и не нашла. В итоге поиски привели её в Дахау — концлагерь...
— Ясно, — протянул Володя. — В принципе с этого места можно и не продолжать.
— Не факт. Дед мог выбраться оттуда живым. Бабка выяснила, что он попал туда в тридцать девятом, можно сказать, до холокоста. Вернее, не так: холокост шёл уже тогда, но массово убивать начали позже. А до сорокового года многих евреев выпускали из концлагерей при условии выезда из Германии. Поэтому надежда, что он выбрался оттуда, оставалась. Но что с ним случилось на самом деле — неизвестно до сих пор.
— Понятно. Значит, это и есть твой моральный долг? — Володя тоже отпил рома и придвинулся поближе к Юре.
— Да. — Юра кивнул и усмехнулся: — А самое смешное, что я никому ничего не обещал, но совесть грызёт. Ведь я — последний его потомок, больше никого не осталось.
— Еврейские семьи обычно большие… — неуверенно начал Володя.
Но Юра его перебил:
— Дальние родственники его имени толком не помнят.
— В таком случае ты прав, это действительно твоя задача, надо узнать. Ты сам-то его искал? Я понимаю, что бабушка уже обращалась, но когда это было. Архивы постоянно пополняются. Может, теперь информация найдётся?
— Да, может быть, — вяло пробормотал Юра.
— Тогда тебе надо… — начал Володя.
— Я знаю, — снова перебил его Юра и добавил без энтузиазма, вертя в руках пустую бутылку: — Но я не хочу туда ехать.
— Это далеко?
— Двадцать километров от Мюнхена.
— То есть это Германия? Я-то думал, что надо на поезде двое суток… — Володя нахмурился. — Тогда в чём проблема? Сел и поехал.
— Кому-то, наверное, нравится гулять по таким местам, но мне как-то не хочется, — довольно резко произнёс Юра. Взглянув в недоуменное лицо Володи, Юра устало вздохнул и пояснил: — Володь, это не отдельное здание где-то в городе. Архив прямо там, в Дахау, в концлагере.
— Подожди, его что, сохранили?
— Да, там музей.
— Как же так? Это же концлагерь, там людей убивали тысячами! Я думал, их снесли к чёртовой матери! — воскликнул Володя. Затем задумался и добавил: — Но… именно там у тебя есть реальный шанс узнать о нём что-то.
До этого момента Юра казался спокойным, даже подавленным, но совершенно неожиданно для Володи выпалил:
— Володь, чего ты мне объясняешь как маленькому? Думаешь, я сам не понимаю этого? Да я раз пять уже собирался приехать… — Юра хотел сказать ещё что-то, но махнул рукой и замолк.
— И? — после полуминутного молчания осторожно протянул Володя.
— А вдруг найду его там? — Юра опустил глаза и тут же поднял их, бросив как будто виноватый взгляд. — Я боюсь узнать, что его там убили. Не спрашивай почему, но я этого не хочу.
— Не понимаю… — Володя покачал головой. Он искренне сопереживал Юре, но прочувствовать этот страх у него всё равно не получилось бы.
— И вряд ли когда-нибудь поймёшь, — разочарованно протянул Юра и неожиданно мягко попросил: — Сходи на кухню за ромом. Пожалуйста.
— Ладно.
Володя мигом оказался на кухне. Достал ром, схватил со стола тарелку с грейпфрутом. Мимолётно взглянул на листок с планами на завтра, и тут его осенило.
Он вернулся к Юре и твёрдо заявил, даже не подумав спросить его мнения:
— Завтра едем в Дахау!
— Что? — Юра опешил. — Завтра мы гуляем по Берлину, а туда я потом сам съезжу...
— Нет, завтра мы поедем туда. Вместе.
Юра хмыкнул:
— Какой ты наивный. Туда же записываться надо и ехать пять часов.
— Тогда встанешь с утра, позвонишь и запишешься. Если на завтра не будет времени, поедем послезавтра. Но обязательно поедем. — Володя взглянул в полное недоверия лицо Юры и добавил: — Я хоть и пьяный сейчас, но совершенно серьёзно настроен съездить с тобой. И я не передумаю.
— Делать тебе больше нечего, как тащиться со мной в архив, — запротестовал было Юра, но его хмурое лицо просветлело.
— Ты же сам сказал, что там музей. Правильно? — На Юрин кивок Володя бодро выдал: — Значит, ты идёшь в архив, а я — на экскурсию. Все в выигрыше. Тем более я по дороге пол-Германии посмотрю. — Володя поставил тарелку и бутылку на стол и положил ладони Юре на плечи. Заглянул в глаза. — Юр, ну серьёзно, я вижу, что тебя это беспокоит, и понимаю, что тебе не хочется. Но одно дело — ехать одному, а совсем другое — вместе с кем-то. — Он понизил голос, убрал руки и, расправив плечи, гордо добавил: — Тем более со мной!
Юра не ответил. Но Володя, наблюдая за тем, как на его лице расцветает улыбка, понял, что тот уже согласился, оставалось только дожать:
— Юрка, давай! Две головы — полдракона.
Юра рассмеялся:
— Ладно.
— Железно? — прищурился Володя.
— Железно, — кивнул Юра.
— И я не дам тебе передумать! — воскликнул Володя и погрозил ему пальцем.
Юра захохотал:
— Какой грозный, о ужас!
И он снова стал самим собой — улыбчивым, открытым и лукавым. Принесённую Володей бутылку открывать не стали — завтра рано вставать. Увлечённые разговорами обо всём и ни о чём, забыли про время, опомнившись лишь ближе к полуночи.
Посмотрев на часы, Володя разочарованно вздохнул — больше всего на свете не хотелось расставаться с Юрой, пусть даже на несколько часов. И как он вообще собирался спать, зная, что Юра за стенкой? Но за этот день Володя так вымотался, что был уверен: уснёт и без снотворного.
Надежды не оправдались. Только он лёг в кровать и погасил свет — перед глазами появился образ Юры, а в мыслях воцарился кавардак.
Они расстались всего час назад, но Володю уже потянуло к нему. Отчаянно захотелось снова вдохнуть запах его духов, услышать его голос, прижать к себе такого худого и хрупкого Юру. Он ворочался, думая о том, насколько тонкая Юрина одежда — должно быть, он постоянно мёрзнет. Представил, наслаждаясь самой мыслью, с каким трепетом согрел бы его сейчас.
Но старые сомнения не желали отпускать — к кому именно тянуло Володю? К Юре из настоящего или к Юрке из прошлого? Что, если глубоко в подсознании произошла ошибка и Володя спутал влечение к Юре с желанием возродить те чувства, которые уже не вернуть? Если подумать, то и Юра мог страдать от того же, ведь не зря он просил его надевать очки? Не шутки же ради? Задолго до дня их встречи внутри созрело ощущение, что Володя встал на начало нового пути, но не вела ли эта дорога назад?
Володя повернулся на бок, уставился на залитое дождём окно: «А может, плюнуть на всё?» Слишком сильным было желание прямо сейчас войти в Юрину спальню и молча лечь рядом. А там — будь что будет. Пусть Юра оттолкнёт или пусть поцелует в ответ — что бы ни случилось, это привнесёт ясность. Но нет. Такой поступок слишком опрометчив. Они оба могли пожалеть об этом.
Володя встал с постели, подошёл к двери, прислушался — мог ли Юра прямо сейчас стоять на пороге? Но в коридоре было тихо. Володя запер дверь на щеколду. Вернулся в кровать, уткнулся носом в подушку и вскоре заснул.
***
Проснулся без будильника. Взглянул на часы — без четверти семь, вставать было ещё рано, но спать больше не хотелось. Володя нежился в тепле. Потягиваясь, наслаждался ощущением, как тело медленно отпускает сонное оцепенение. Потёр заспанные глаза, и залитая тусклым светом комната постепенно приобрела очертания. Разглядел, что за окном, медленно падая, кружились хлопья снега.
Володе казалось, что всё это нереально, что утро слишком идеальное, чтобы быть правдой. Но и сном оно уже не было.
Он встал и только распахнул дверь, как до него донеслись звуки фортепиано. Володя быстро понял, что это не запись, а живая музыка — значит, Юра занимался. Улыбнувшись — давно ли Володя с утра улыбался? — он отправился умываться. Не желая расставаться с нежной мелодией, оставил дверь в ванную нараспашку и, стараясь не шуметь, прислушивался к ней.
Закончив умываться, Володя спустился по лестнице, двигаясь неспешно и аккуратно, чтобы ни одна ступенька не скрипнула. Наблюдал, как снежинки за окном опускаются вниз, будто вместе с ним. С каждым шагом музыка становилась громче.
Дверь в кабинет оказалась приоткрыта. Володя тихонько заглянул внутрь и не меньше минуты любовался взлохмаченным Юрой, склонённым над пианино. Володя улыбнулся — должно быть, тот, не умывшись, сразу бросился творить.
Стараясь ничем не выдавать своего присутствия — уж очень не хотелось тревожить Юру, — Володя отправился на кухню варить кофе, на всякий случай на двоих. Улыбка не сходила с его лица, а в мыслях лениво, подобно снегу за окном, кружилось только одно: «Хочу, чтобы каждое утро было таким».
Едва запах кофе разнёсся по дому, как музыка прекратилась. Вскоре из кабинета вышел Юра.
— Привет, — рассеянно пробормотал он.
Володя помнил ещё со времён «Ласточки», как Юра преображался, когда занимался музыкой и становился особенно мечтательно-задумчивым. И сейчас, спустя столько лет, та же самая задумчивость не сходила с его лица.
— Здравствуй. — Володя протянул Юре кружку кофе и с трудом удержался, чтобы не поцеловать его хотя бы в щёку.
Они включили радио, приготовили бутерброды и сели завтракать. Ужасно не хотелось портить Юре настроение напоминанием о Дахау. Володя с радостью оставил бы это утро как есть, но он же сам вчера настоял на этой поездке, а значит, ехать было нужно.
— Ты позвонил в архив? — спросил он, потягивая кофе.
— А? — Юра непонимающе уставился на него, тряхнул головой, будто заставляя себя проснуться. И всё — задумчивость ушла, магия растаяла. — Да, точно. Сейчас позвоню, — сказал он и пошёл в кабинет.
Глядя на дверь, за которой только что скрылся Юра, Володя ждал, что тот вернётся с новостями, что ни на сегодня, ни на завтра записи нет. Но ошибся — Юра вышел сосредоточенный, с папкой в руках.
— Быстро собираемся и поехали, — велел он. — Дорога только в одну сторону занимает шесть часов. А с учётом снегопада — ещё больше. Если выедем в восемь, домой вернёмся не раньше двенадцати.
Володины сборы заняли минут пятнадцать, а Юра не спешил выходить из спальни. Дожидаясь его, Володя бесцельно бродил по дому, пока не сообразил, как совместить приятное с полезным — прочитать в интернете историю Дахау. Юра наверняка знал об этом концлагере многое, но Володя не хотел заставлять его рассказывать, что именно там творилось. Только он собрался попросить разрешения воспользоваться компьютером, как в коридоре на втором этаже послышались шаги.
— Паспорт не забудь! — крикнул Юра с лестницы.
— Взял, — отрапортовал Володя. — Оденься потеплее!
— Но мы же на маш… — начал было Юра, но Володя предугадал его ответ и, в два шага оказавшись в прихожей, крикнул:
— Не принимается. Оденься потеплее!
Сверху послышался сердитый шёпот, затем стук — Юра потопал обратно переодеваться.
Пусть они собирались долго, но выдвинулись вовремя. Петляя по уже знакомым Володе улочкам, выехали на шоссе, затем — на автобан. По автобану им предстояло ехать пять часов до Мюнхена, а оттуда — ещё полчаса до Дахау. Володе было жутко интересно, правда ли, что на немецких трассах нет ограничения скорости, и он принялся расспрашивать об этом Юру. Тот отвечал с явным удовольствием.
Дорога предстояла долгой, но не живописной. Как бы Володя ни хотел посмотреть Германию из окна автомобиля, на автобане, окружённом то лесами, то шумоподавляющими щитами, любоваться было нечем.
— Ни деревеньки, ни домика, — пожаловался Володя, — леса да поля, и те как у нас.
— Да, — кивнул Юра. — Жаль, ты зимой приехал. Летом красота, всё цветёт. Приезжай — сам увидишь.
— Ты так не шути, я же приеду, — хмыкнул Володя.
— А я не шучу, — Юра рассмеялся.
Через час, а может, два или даже больше — за разговорами с Юрой время летело, — на горизонте выросли десятки высоченных белых шпилей ветряных электростанций. Заметив, что Володя заинтересовался ими, Юра снизил скорость. Казалось бы, ветряная электростанция — что тут такого, но кружение гигантских лопастей ветрогенераторов завораживало.
Юра пояснил, что сейчас они находились в Саксонии и впереди их ждала Бавария.
А Бавария — это та самая Германия с открытки, сказочная страна из произведений братьев Гримм, Гофмана и Гауфа. Именно Баварию рисовало Володино воображение, когда Юра рассказывал о своём городе. Игрушечные домики в окружении заснеженных гор, волшебные замки на вершинах скал и в зеркалах озёр — всё это существовало именно здесь. Досадно, что с автобана нельзя было увидеть эту красоту. И по-настоящему жаль, что, пусть дорога вела Юру с Володей в столицу Баварии — Мюнхен, сегодня им было не туда.
Следующим, что за долгую дорогу привлекло внимание Володи, стали виноградники. Зимой они были убраны, и Володя не догадался бы, что это именно виноград, если бы не решётки шпалер.
Спустя час по обе стороны от автобана начали подниматься горы.
— До Альп далеко? — тут же спросил Володя.
— Да, прилично. Хотя, если хочешь, в ста километрах от Мюнхена есть на что посмотреть. Правда, остановиться пока негде — под праздники все отели переполнены.
— Значит, поедем туда летом и забронируем всё заранее, — решил Володя.
— Договорились, — кивнул Юра.
Утомлённые дорогой и голодные, они наскоро пообедали в придорожной зоне отдыха и снова отправились в путь. Спустя шесть с половиной часов и шестьсот километров, в объезд Лейпцига, Нюрнберга и Мюнхена, они въехали в город Дахау.
Юра тут же замолк, уставился на дорогу. Вскоре они оказались у входа в музей под открытым небом. Припарковались и направились через парк к воротам концлагеря. На улице было морозно. Падал снег, но, едва коснувшись земли, таял. Ветер качал голые ветви старых деревьев. Несмотря на холод и слякоть, шли неспешно. Володя смотрел под ноги, разглядывая явно старинную брусчатку — подогнанную, камень к камню.
Но вдруг идеальную кладку перечеркнули рельсы, ведущие к руинам железнодорожной платформы. Володя удивился — неужели такие педанты, как немцы, решились изуродовать столь красивое старинное покрытие железной дорогой? Собираясь возмутиться вслух, он поднял взгляд и увидел среди остриженных кустов и клумб белый, по-немецки аккуратный домик с чёрными коваными воротами и высеченной на них надписью «Arbeit macht frei». Это были ворота в концлагерь. А по возмутившим Володю рельсам на разрушенную теперь платформу когда-то приходили поезда с узниками.
Подойдя ко входу, Юра остановился как вкопанный. Володя понял — колеблется, но не стал его тревожить, прошёл чуть вперёд. Оказавшись за воротами, обернулся — Юра стоял на том же месте и рылся в сумке. Володя позвал его, но тот не отреагировал. Пришлось вернуться к нему.
— Паспорт потерял, — оправдывался Юра и, смущённо улыбаясь, продолжил перебирать вещи. — А нет — нашёл.
Володя вздохнул и положил ладонь Юре на плечо — каменное. Он сжал его, мышцы под пальцами чуть расслабились. Юра оттаял. Володя мягко подтолкнул его вперёд.
— Я не знаю, как долго буду в архиве, — негромко произнёс Юра, — думаю, не больше часа. Давай я напишу тебе СМС, когда закончу, и встретимся здесь?
— Договорились, — ответил Володя и пропустил Юру внутрь вестибюля музея.
Вестибюль выставки и архива был общим, они располагались в одном месте — в здании технического обслуживания.
Проводив Юру взглядом, Володя на всякий случай поставил будильник и вышел наружу.
Оказавшись на главной площади, Аппельплац, Володя как следует осмотрелся. Дахау не производил пугающего или мрачного впечатления — если не знать, что это бывший концлагерь, можно спутать его с площадью какого-нибудь русского или украинского провинциального городка. Площадь как площадь, дома как дома, всё совершенно обычное, лишь одно настораживало — вышки для снайперов и забор с колючей проволокой. И, конечно, более современные постройки — памятники.
Главный памятник Володю впечатлил. Увеличенная в размерах колючая проволока — если приглядеться, было отчётливо видно, что та состояла из людских тел. Второе, что бросилось в глаза, — размеры лагеря. Площадь с памятником, а за ней — огромное пустое поле. Взглянув на карту и попытавшись сравнить масштаб, Володя осознал, что за час не сумеет посмотреть весь концлагерь — слишком велик. Да и смотреть-то было особенно не на что — примерно в километре от здания музея стояло несколько часовен разных конфессий, один барак и два крематория, но идти до них было слишком далеко, поэтому Володя решил вернуться в музей.
Экспозиция состояла из фотографий, пропагандистских плакатов, медицинских инструментов, личных вещей заключённых, редких предметов быта вроде тачки, посуды и бритвенных принадлежностей. Скучно, если не читать таблички с историей этого места и не присматриваться к фотографиям. Но Володя читал и присматривался. Выяснил, что Дахау — первый и единственный сохранившийся в Германии концлагерь. Он не был, подобно Освенциму, лагерем смерти. Дахау отвели другую роль. Здесь солдаты СС тренировались стрелять по живым мишеням, а медики проводили эксперименты над людьми. Заражали малярией, смотрели на течение болезни, создавали вакцины для солдат немецкой армии. Наблюдали за воздействием перепадов давления и температуры на человека.
Володя надолго задержался у посвящённого температуре стенда. Он не хотел смотреть и читать, но какое-то животное любопытство со смесью столь же животного ужаса пригвоздило ноги к земле. На стенде была размещена фотография заключённого — тощий мужчина с пустым выражением лица лежал в ванне с водой. А рядом со снимком висел листок бумаги — таблица с градусами: в первом столбце температура воды, а во втором — температура тела человека, находящегося в этой воде. Володя присмотрелся ко второму столбцу, взглядом пробежался по цифрам от двадцати семи градусов до восьмидесяти двух. Мозг на мгновение представил, как себя чувствовали подопытные. Вдруг в памяти вспыхнули собственные руки над чаном кипящей воды — сердце и лёгкие будто скрутило жгутом. Володя так резко отшатнулся от стенда, что едва не ударился спиной о другой. Больше к этому стенду он не возвращался.
Гуляя по музею, Володя видел множество памятных табличек с именами — в том числе русскими, — датами рождения и смерти. На многих вместо даты смерти стоял прочерк. Здесь были надгробия — они грудились под стендами с фотографиями узников.
На душе было гадко. Володя не имел никакого отношения к этому месту, но, находясь здесь, не мог воспринимать себя просто как туриста. Его преследовало навязчивое ощущение, будто он нёс за что-то ответственность, но за что именно? В голове крутились вопросы — для чего немцы сохранили всё это? В назидание? Самим себе — возможно, но почему Володя чувствовал чужую вину? Да если бы он оказался здесь семьдесят лет назад, то одет был бы отнюдь не в военную форму, а в полосатую робу с розовым треугольником на груди!
От этой мысли стало ещё гаже.
Он уже дважды обошёл весь музей и решил не идти на новый круг — остался ждать Юру в фойе. Смотрел на карту лагеря, думал. Через Дахау прошло больше двухсот тысяч заключённых, но Володя не мог осознать масштабов этого числа, в его представлении это была просто цифра. Но если бы все узники встали в строй по одному и пошли, сколько дней двигалась бы эта цепочка? А ведь это были не просто тела, а люди.
Это страшно. Но куда страшнее, что в эту минуту, там, в архиве, тысячи их историй нависли над Юрой. Должно быть, чудовищно давили на него с полок архивных шкафов. Страшные истории, трагические, одна из которых буквально в его крови.
Только Володя вспомнил о нём, как Юра вышел из архива в фойе. Бледный и как будто растерянный, с папкой в руках.
— Ты всё? Или пойдёшь ещё куда-то? — спросил Володя — ведь Юра так и не прислал ему СМС.
— Всё, — коротко ответил Юра и опустился на стул рядом.
— Узнал что-нибудь? — Володя обернулся к нему, заглянул в лицо — безэмоциональное, будто каменное.
— Всё узнал, — ответил Юра, не шелохнувшись.
— Домой или?.. — осторожно спросил Володя.
— Я всё равно сюда больше не вернусь, — сказал Юра, вставая. — Отведи меня в крематорий.
Этой фразы было достаточно, чтобы Володя понял, что именно Юра узнал. Он запомнил карту почти наизусть, поэтому без лишних вопросов направился в нужную сторону.
Вышли на площадь Аппельплац — как выяснилось, служившую для ежедневных построений и казней. Юра лишь мельком взглянул на впечатляющий памятник. Двинулись дальше. Пошли по широкой аллее, обрамлённой рядом симметрично высаженных деревьев, настолько высоких, что не оставалось сомнений — они помнили времена, когда этот лагерь действовал. То, что поначалу показалось Володе бессмысленно пустым пространством, таковым раньше не было — здесь стояли бараки, в которых жили узники. Теперь от них остались засыпанные щебнем фундаменты. На земле возле двух бараков посетители оставили цветы.
Было холодно. Юра ёжился, смотрел перед собой и продолжал молчать. На Володю давила эта леденящая тишина, он не хотел донимать Юру, но всё же предложил:
— Если захочешь поговорить…
— Не о чем говорить, — перебил его Юра.
— Ладно, но… как ты?
— Мне как-то… — Юра задумался. — Пусто. Но я удовлетворён. Не знаю, как объяснить.
Володя корил себя за то, что часом ранее отказался от своей же идеи пойти в архив вместе с Юрой. Казалось, что будет ему там только мешать. Но теперь, видя Юрино состояние, Володя думал, что, пусть и мешал, но, вдруг, смог бы помочь своим присутствием, поддержал?
Они вышли на ведущую к крематориям дорожку, перешли по мостику ров, который когда-то окружал весь лагерь, и вдруг Юра остановился. Кивком указал на валун с высеченными на нём надписями. Первое слово Володя понял и так — Krematorium, а строчку ниже перевёл Юра:
— «Подумайте, как мы здесь умирали».
Стоило сделать пару шагов, как Володя увидел два приземистых здания, из крыш которых торчали широкие трубы. Они зашли в здание побольше. Через железную дверь, подписанную «Brausebad», вошли в газовую камеру. Володя быстро осмотрелся — обычная на вид маленькая комнатка с глубоким полом и низким потолком с проделанными в нём дырками для леек, из которых никогда не лилась вода. Комната и не должна была выглядеть устрашающей, для узников это была всего лишь Brausebad — душевая. Юра не стал там останавливаться и прошёл в следующую — к печам крематория.
Крематорий был пуст: ни вещей, ни посетителей, лишь три печи и Юра перед ними. Володя встал рядом с ним, посмотрел на его безэмоциональный профиль. Вдруг Юра скривился, будто от спазма. И всё — больше никаких эмоций или слов. Володя оглянулся и, убедившись, что вокруг никого, стиснул пальцами Юрино плечо, затем крепко обнял обеими руками. Юра склонил голову, коснувшись волосами его щеки. Володя чувствовал, что говорить ничего не нужно, нужно просто быть рядом. И он был.
Когда на пороге газовой камеры послышались голоса людей, они вышли из крематория и направились через всю территорию к выходу.
— Володь, нам бы поесть перед дорогой, — вдруг подал голос Юра. — Кажется, здесь было кафе. Правда, там наверняка одни чипсы с колой. Можно в городе поискать что-нибудь приличное, но я не хочу тратить на это время.
— Ничего страшного, идём в кафе.
Обрадованный тем, что Юра наконец вышел из оцепенения и заговорил, Володя был согласен есть что угодно, хоть чипсы.
В кафе было полно народу — Володя едва нашёл свободный столик. Юра ел быстро и молча, без аппетита. Заталкивал в себя еду и, толком не прожевав, глотал. Уставившись взглядом в тарелку, он лишь изредка поднимал голову, реагируя скорее на раздражители, чем интересуясь происходящим вокруг. А вокруг гомонил народ — студенты и туристы громко разговаривали, смеялись. Володя недоумевал — он считал, что каждый должен сидеть в скорбном молчании, хотя его это молчание тяготило.
— Давай обратно поведу я, — предложил он.
Юра нахмурился:
— Уверен? Ты же по автобану не ездил никогда.
— Сомневаешься в моих навыках? — Володя улыбнулся. Сперва вяло, но, увидев ответную улыбку Юры, во все тридцать два зуба.
— Ну хорошо. Я утомился, поспать бы как раз… — мягко ответил Юра.
— Только вывези нас из города.
Сошлись на том, что до автобана поведёт Юра, а там, на заправке, они поменяются. Чтобы попасть на трассу, пришлось проехать по городу Дахау. Солнце давно село, на улицы опустилась тьма, повсюду зажглись гирлянды. Володя любовался — до чего же красивые места, именно такими ему представлялись деревни в «Асе» Тургенева и «Вихре призвания» Гауптмана. Как странно было осознавать, что всего в нескольких километрах от этого идиллического места когда-то действовал концлагерь, а местным жителям говорили, что это вовсе не лагерь, а конфетная фабрика.
На заправке Володя сел за руль, а Юра уютно устроился на пассажирском сиденье. Он накрылся пальто как одеялом, хотя в машине стало очень тепло, даже жарко.
Володя выехал на автобан, и Юрин скучный городской седан неожиданно легко выдал сто пятьдесят километров в час. Володя аж взбодрился: наконец сможет по-настоящему погонять.
«Вот бы ещё ехать не на этой табуретке, а на нормальной машине», — подумал он, вспоминая, на что способен его кроссовер. Но не успел войти во вкус, как Юра его осадил:
— Давай-ка помедленнее. Всё-таки ценный груз везёшь.
— Всё под контролем, — уверенно заявил Володя.
Юра хмыкнул и принялся инструктировать:
— Держи не больше ста тридцати, на левую полосу выезжай только для опережения, потом сразу возвращайся — я знаю, что на Украине на это правило все плюют, но здесь это важно. Если машина впереди замигает аварийкой, это значит, что водитель начинает тормозить. Тогда тоже включи аварийку, чтобы сзади поняли, что поток замедляется, и начинай очень плавно снижать скорость.
Володя заверил, что всё запомнил, и перестроился в правый ряд, а Юра закрыл глаза.
Дорога обратно показалась долгой, но приятной. Юра сначала дремал, иногда открывал один глаз и комментировал что-нибудь, а вскоре действительно уснул. Володя поборол желание погонять и ехал очень осторожно, ведь груз, что он вёз, был действительно ценным. Умудрившись за пять часов не устать, он не остановился ни размяться, ни в туалет. Слушал рождественские песни по радио, думал обо всём и ни о чём, ехал и ехал по указателям. На душе стало спокойно и мирно, а волновало только одно — как бы не пропустить нужный съезд.
Так и случилось — увидев указатель Stadtzentrum и быстро сообразив, что значит это слово, Володя съехал на очередную заправку и разбудил Юру. Тот сверился с картой, а спустя десять минут вернул машину на правильный маршрут. Вскоре они прибыли домой.
Володя думал, что толком и не устал, но, стоило оказаться в уютной старенькой гостиной, как он понял, что сил у него попросту нет. Чего нельзя было сказать о Юре — тот бодро устремился на кухню готовить ужин. Володя же, беспрестанно потягиваясь, переоделся, вернулся на кухню и сел, заявив:
— Так, я либо на стуле, либо в кровать, больше никуда.
— Яишенки? — улыбнулся Юра, ставя перед ним тарелку.
— О, давай. Спасибо!
Юра уселся напротив и принялся уплетать яичницу за обе щеки.
— Мы так и не подумали, что будем делать завтра, — вспомнил Володя. — В Берлин?
— Ну почему не подумали? Подумали, даже решили. — Юра хитро сощурился. — Ты же говорил, что хочешь с моими друзьями познакомиться, так что завтра в клуб.
Об этом Володя забыл напрочь, а после проведённого с Юрой дня ему хотелось и дальше ни с кем его не делить.
— А на музейный остров? — спросил он, надеясь всё же поменять планы.
— Сначала туда, а вечером — в клуб, — уверенно произнёс Юра.
Делать нечего, пришлось согласиться:
— Ладно. А теперь что, спать?
— У нас есть целая бутылка рома, — заметил Юра. — Надо отметить... это, — посерьёзнев, он кивнул на пухлую папку, что лежала рядом на столе.
Володя узнал её — с ней Юра вышел из архива. Не хотелось снова об этом, но как не спросить?
— Что там внутри? Покажи.
Распаковывая её, Юра неожиданно заявил:
— Мне очень понравился Дахау.
— Серьёзно? — удивился Володя. — Ты не шутишь?
— Не шучу. Мне понравилось, что бараки снесли ко всем чертям. Мне было… — Он задумался и принялся подбирать нужное слово: — Злорадно? Мстительно?
— Приятно? — подсказал Володя.
— Пусть будет «приятно». И ещё мне понравилось, что сейчас там много людей. В кафе вон было так шумно, живо, все галдели и смеялись. Здорово, что всё так. Это место — не кладбище, оно не отдано смерти. Вернее сказать, оно у неё отобрано. Именно это мне и понравилось.
Володя был не согласен с последним в корне, его, наоборот, раздражала легкомысленность некоторых посетителей, но спорить он не стал.
Юра выложил перед ним на стол копии документов. Все на немецком, разномастные, некоторые рукописные, некоторые — напечатаны на машинке, и какие-то бланки. Володя ожидал встретить там имя и фамилию деда, но нет — имена, содержавшиеся в документах, очевидно, принадлежали офицерам и врачам. Володя присмотрелся к каждой бумаге, сравнил их между собой и нашёл единственное общее — номер.
Юра пояснил, разливая ром по бокалам:
— Статистики убийств у нацистов не велось, они учитывали, сколько прибыло в лагерь. Когда заключённые поступали туда, их записывали по именам и присваивали номер. И имена больше не употреблялись, только номера. А номера деда я не знал.
— Так вот почему вы искали его почти семьдесят лет… — пробормотал Володя.
— Да. Я отправил запрос в архив Дахау ещё лет пять назад, но нашли его только спустя три года. Ответили мне, что, возможно, это он, но не факт, нужно, чтобы я приехал лично, желательно с фотографиями. Но это не обычное положение дел, обычно заключённых находят через неделю-месяц.
Володя кивнул, глотнул рома и продолжил изучать документы. Каким бы циником он себя ни чувствовал, ему нравилось держать их в руках и рассматривать. Ведь он никогда не видел настоящих нацистских записей, только подделки в кино. А тут, пусть и копии, но копии подлинников.
Редко когда номер дела был единственным в документе, в основном он стоял рядом с другими именами-номерами.
Юра принёс небольшую коробку и стал убирать туда просмотренные Володей бумаги. Когда те закончились, Юра достал из сумки ещё одну папку, очень тонкую, и вынул оттуда несколько листов ксерокопии личного дела. Всё, разумеется, на немецком, Володя не понял ни слова. Наверное, оно и к лучшему — вспомнил, как неприятно стало, когда он читал истории совершенно чужих людей на стендах.
— Фотография... — растерянно пробормотал он, беря в руки копию снимка мужчины в полосатой робе.
— Едва похож на себя до лагеря, правда? — тихо произнёс Юра. — Хорошо, что бабка не видела его таким.
Он указал на другую фотографию деда, что лежала рядом на столе — ту самую, из кабинета. Человек в робе не был похож на себя с портрета — изменилось лицо и телосложение, волосы исчезли с головы. Пропало всякое сходство с Юрой. Лишь одно у них оставалось не просто похожим, а вне всякого сомнения одинаковым: руки.
— Присмотрись, — Володя показал на крупные кисти дедушки с длинными пальцами. — А ведь твоя бабушка оказалась права. Но, Юр, зачем тебе копии?
— Вдруг пригодятся когда-нибудь. Будь у нас в девяностых его личное дело, это многое бы упростило, — он грустно улыбнулся, положил копию личного дела в коробку и закрыл крышку. Указав на неё, произнёс: — Вот она — цена моего гражданства, а может, и вообще жизни. Всё, что осталось от человека.
— Нет, не всё! — воскликнул Володя, заключая Юрины ладони в свои. — Он живёт в тебе. У тебя его руки... — стоило бы сказать, что ещё у Юры его глаза и скулы, но мысли Володи спутались.
Он сжал его пальцы, поднёс к губам и поцеловал. Юра опешил. Володя поднялся с места, шагнул к нему вплотную и обнял. Юра не ответил на объятие, но уткнулся лбом в его грудь и прошептал:
— Спасибо, что съездил со мной. Один я бы, наверное, так и не собрался. И, вообще, спасибо, что приехал. — Он взглянул снизу вверх, искренне и открыто улыбнулся.
От его улыбки перехватило дыхание. Володя понял, что сил сдерживаться у него больше не осталось. О чём он беспокоился этой ночью — реальны ли его чувства? А может, плюнуть на всё? Может, наконец пришло время иррациональных поступков и журавлей в небе? Но даже если его сомнения обоснованы, то что с того? Чем это чревато, чем опасно? Да ничем!
Володя нежно погладил его по волосам, приподнял подбородок и наклонился. Он ждал прикосновения его губ и предвкушал — секунда, две, и он ощутит его поцелуй. Володя наклонился ещё ниже, к самому лицу, но вдруг Юра отвернулся.
— Нет, это неправильно, — едва слышно прошептал он в сторону.
Повисла тишина, казалось, даже дождь со снегом перестал бить по крыше. Володя замер от изумления и досады. Юра молчал. И вдруг встал так резко, что Володя отшатнулся.
— Пора спать, — сказал он. Его голос прогремел в повисшей тишине. — Я пойду.
Нужно было что-то ответить. Но что? Не отпускать же его?
Володя запаниковал, но, видя, как Юра берёт коробку и устремляется в кабинет, крикнул вдогонку:
— Ты прав, завтра много дел. — Его неловкие слова звучали как беспомощный лепет. — Я помою посуду.
Оставив коробку в кабинете, Юра вышел, но не вернулся на кухню. Поднимаясь по лестнице, остановился и с улыбкой сказал:
— Ещё раз спасибо тебе!
— Угу.
Володя судорожно улыбнулся, но, едва Юра скрылся наверху, спрятал лицо в ладонях: «Дурак! Нашёл время! Ну дурак!»
Посыпая голову пеплом, он бросился мыть посуду, чтобы занять руки хоть чем-то. От горячей воды приятно покалывало пальцы, а в голове крутилось: «Что это значит? Не сейчас или совсем нет? Нет и не будет?»
Всё произошедшее казалось каким-то нереальным, невозможным, будто сон или фантазия, будто ещё был шанс повернуть время вспять и всё изменить. А стал бы Володя менять что-нибудь? Да, но не всё. Он всё равно поцеловал бы его. Но не сегодня, не тогда, когда Юра был подавлен, ведь вышло так, будто он воспользовался его слабостью. И наверняка обидел этим.
В третий раз перемывая один и тот же стакан, Володя размышлял, как ему исправить ситуацию. Извиниться? Нет, извиняться за то, что хотел поцеловать, — унизительно и глупо. И, что самое забавное, двадцать лет назад Юра оказался в точно такой же ситуации — он поцеловал, а Володя его оттолкнул. Могло показаться, что сегодняшний отказ — это его месть. Нет, Юра точно не стал бы ему мстить даже от обиды.
Размышляя над тем, что же всё-таки делать, Володя умылся. Тихонько прокравшись мимо Юриной спальни, прислушался — тишина. Должно быть, действительно лёг спать. Решив, что лучше всего сейчас не делать ничего, Володя отправился к себе.
Уснуть он, конечно, не смог. Раз за разом прокручивая в голове те же вопросы, проворочался в кровати час, пока не решил пожалеть себя и выпить снотворного.
Он поднялся и выглянул из комнаты, собирался пойти на кухню налить воды, чтобы запить таблетку. В Юриной спальне горел свет, дверь была распахнута, но комната — пуста. В полной темноте Володя спустился вниз.
Из-под двери кабинета пробивалась тонкая полоска света. Юра был там, но, чем он занимался, Володя не понимал — в доме стояла тишина. Осторожно, чтобы Юра не услышал, он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Юра сидел за пианино в наушниках. Володя догадался — из-за того, что звук уходил в них, ему ничего не было слышно. А Юра то играл, то замирал, задумавшись на несколько секунд, затем что-то записывал на лежащий рядом лист и снова склонялся над клавишами.
Каким бы паршивым до этой минуты ни было настроение Володи, его губы растянулись в улыбке — совершенно неожиданно для себя он открыл в Юре что-то новое. Володя уже видел, как Юра играл, но никогда прежде ему не удавалось видеть, как он пишет! А ведь Володя был уверен, что Юра сочинял, импровизируя на инструменте.
Мысли, крутящиеся в голове заевшей пластинкой, сменились на новые, более приятные: «Что он делает? Придумывает мотив или пытается лучше расслышать музыку, уже звучащую в голове? Как Юра сказал сегодня — ему пусто? Вот что он делает — облекает пустоту в форму».
Продолжая улыбаться, Володя закрыл дверь, налил воды и выпил снотворное. На сердце полегчало — как бы глупо он ни повёл себя, Юра от этого не пострадал. Володя всё ещё оставался идиотом, а его поступок — дурацким, но теперь его хотя бы не мучила совесть.